Спартак - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло) - Страница 28

По лицу Эвтибиды пробежала тень тревоги, которая была непонятна Метробию. Как только куртизанка услышала, что он ни за что не хочет открыть ей свой секрет, она загорелась желанием все узнать. Кроме таинственных причин, побуждавших гречанку допытываться, в чем тут было дело, ее, возможно, подстрекало женское любопытство, а может быть, и желание посмотреть, насколько велика власть ее очарованья даже над этим старым развратником.

— Может быть, Спартак покушается на жизнь Суллы?

— Да что ты! Что тебе вздумалось!

— Так в чем же дело?

— Не могу тебе сказать… потом, когда-нибудь…

— Неужели ты не расскажешь мне, мой дорогой, милый Метробий? — упрашивала Эвтибида, взяв актера за руку и тихонько поглаживая своей нежной ладонью его увядшее лицо. — Разве ты сомневаешься во мне? Разве ты еще не убедился, как я серьезна и как отличаюсь от всех других женщин?.. Ты ведь не раз говорил, что я могла бы считаться восьмым мудрецом Греции. Клянусь тебе Аполлоном Дельфийским, моим покровителем, что никто никогда не узнает того, что ты мне расскажешь! Ну, говори же, скажи своей Эвтибиде, добрый мой Метробий. Моя благодарность будет беспредельной.

Она кокетничала и ласкала старика, дарила его нежными улыбками и чарующими взглядами и вскоре, подчинив его своей воле, добилась своего.

— От тебя, видно, не отделаешься, пока ты не поставишь на своем, — сказал Метробий. — Так вот, знай! Я подозреваю, — и у меня на это есть основания, — что Спартак влюблен в Валерию, а она в него.

— О, клянусь факелами эриний! — вскричала молодая женщина, страшно побледнев и яростно сжимая кулаки. — Возможно ли?

— Меня все убеждает в этом, хотя доказательств у меня нет… Но помни, никому ни слова!..

— Ах, — воскликнула Эвтибида, вдруг став задумчивой и будто говоря сама с собой. — Ах… вот почему. Да, иначе и быть не могло!.. Только другая женщина… Другая!.. Другая!.. — воскликнула она в ярости. — Значит… она превзошла меня красотой… Ах, я несчастная, безумная женщина!.. Значит, есть другая… она тебя победила!..

И, закрыв лицо руками, куртизанка зарыдала.

Легко себе представить, как был поражен Метробий этими слезами и нечаянно вырвавшимся у Эвтибиды признанием.

Эвтибида, красавица Эвтибида, по которой вздыхали самые знатные и богатые патриции, Эвтибида, никого никогда не любившая, теперь сама до безумия увлеклась храбрым гладиатором; женщина, привыкшая презирать всех своих многочисленных поклонников из римской знати, оказалась теперь отвергнутой простым рудиарием!

К чести Метробия надо сказать, что он от души пожалел бедную гречанку; он подошел к ней, попытался утешить и, лаская ее, говорил:

— Но… может быть, это и не правда… я мог ошибиться… может, это мне только так показалось…

— Нет, нет, ты не ошибся! Тебе не показалось… Это правда, правда! Я знаю, я это чувствую, — ответила Эвтибида, утирая горькие слезы краем своего пурпурового паллия.

А через минуту она добавила мрачным и твердым тоном:

— Хорошо, что я об этом знаю… хорошо, что ты мне это открыл.

— Да, но умоляю… не выдай меня…

— Не бойся, Метробий, не бойся. Напротив, я тебя отблагодарю, как смогу; и если ты поможешь мне довести до конца то, что я задумала, ты на деле увидишь, как Эвтибида умеет быть благодарной.

И после минутного раздумья она сказала прерывающимся голосом:

— Слушай, поезжай в Кумы… Только отправляйся немедленно, сегодня же, сейчас же… Следи за каждым их шагом, каждым словом, вздохом… раздобудь улики, и мы отомстим и за честь Суллы и за мою женскую гордость!

Дрожа от волнения, девушка вышла из комнаты, бросив на ходу ошеломленному Метробию:

— Подожди минутку, я сейчас вернусь.

Она действительно тотчас же вернулась, принесла с собой толстую тяжелую кожаную сумку и, протянув ее Метробию, сказала:

— На, возьми. Здесь тысяча аурей. Подкупай рабов, рабынь, но привези мне улики, слышишь? Если тебе понадобятся еще деньги…

— У меня есть…

— Хорошо, трать их не жалея, я возмещу тебе… Но поезжай… сегодня же… не задерживаясь в дороге… И возвращайся… как можно скорее… с уликами!

И, говоря это, она выталкивала беднягу из комнаты, торопя с отъездом; она проводила его по коридору мимо гостиной, мимо алтаря домашним ларам, потом мимо бассейна для дождевой воды, устроенного во дворе, провела через атрий в переднюю до самой входной двери и сказала рабу-привратнику:

— Видишь, Гермоген, этого человека?.. Когда бы он ни пришел… в любой час, веди его немедленно ко мне.

Еще раз простившись с Метробием, она вернулась к себе, закрылась в своей комнате и долго ходила взад и вперед, то замедляя, то ускоряя шаги. Тысячи желаний теснились в душе, тысячи надежд и планов рождались в воспаленном мозгу, сознание ее то затуманивалось, то вдруг озарялось мрачным светом, и в чувствах, отражавшихся в ее глазах, не было ничего человеческого, а только лютая, звериная ярость.

Наконец она бросилась на ложе и, зарыдав, произнесла вполголоса, кусая белыми зубами свои руки:

— О, эвмениды! Дайте мне отомстить… я воздвигну вам великолепный алтарь!.. Мести, мести я жажду!.. Мести!..

Чтобы понять этот безумный гнев красавицы Эвтибиды, нам придется вернуться назад. Мы кратко расскажем читателям, какие события произошли в течение двух месяцев с того дня, как Валерия, побежденная страстью к Спартаку, отдалась ему.

У гладиатора был мужественный облик, удивительной красоты сложение и, как помнят читатели, необыкновенно привлекательное лицо, освещенное милой улыбкой, когда гнев не искажал его черты; оно носило отпечаток доброты, кротости, силы чувств, отражавшихся в больших синих глазах. Не удивительно, что он зажег в сердце Валерии страсть такую же глубокую и сильную, как и та, что завладела его душой. Вскоре знатная римлянка, открывавшая в возлюбленном все новые и новые качества, новые достоинства, всецело была покорена им, и не только безмерно полюбила его, но и уважала, почитала его, — так несколько месяцев тому назад ей казалось, что будет если не любить, то хотя бы уважать и почитать Луция Корнелия Суллу.

Мнил ли себя Спартак счастливым или действительно был счастлив — это легче понять, чем описать. Впервые познав упоительные восторги любви, он был переполнен своим счастьем, поглощен им и, как все счастливые любовники, стал эгоистом: он забыл о цепях, которые еще так недавно сковывали его, забыл святое дело свободы, о котором так долго мечтал и которое поклялся довести до конца. Да, он забыл обо всем, потому что был всего лишь человеком, и страстная любовь усыпила в нем все другие чувства, так же как страсть одурманила бы Помпея, и Красса, и Цицерона.

И в эти дни, когда Спартак был весь поглощен своей любовью, когда он считал себя любимым и действительно был любим, Эвтибида много раз настойчиво приглашала его к себе — якобы по очень важному делу, связанному с заговором гладиаторов. Спартак наконец внял ее призывам и отправился в дом к куртизанке.

Гречанке Эвтибиде, как мы уже говорили, еще не было двадцати четырех лет. За восемь лет до описываемых нами событий, то есть в 668 году римской эры, она попала в рабство, когда Сулла после продолжительной осады взял Афины, в окрестностях которых родилась Эвтибида. Юная рабыня досталась распутному патрицию Публию Стацию Апрониану, и он развратил эту завистливую, злую, тщеславную девушку с прирожденными дурными наклонностями. Получив вскоре свободу благодаря любовной связи с этим сладострастным стариком, Эвтибида стала куртизанкой и постепенно приобрела влияние, силу и богатство. Кроме редкой красоты, природа щедро наделила ее недюжинным умом, и она стала вдохновительницей всевозможных интриг и коварных козней. Узнав все тайны зла, пресытившись наслаждениями, изведав все страсти, Эвтибида возненавидела позорную жизнь, которую она вела. И как раз в это время она встретила Спартака, поразившего ее сочетанием геркулесовой силы и необыкновенной красоты. В душе Эвтибиды зажглась чувственная прихоть, и она не сомневалась, что гладиатор откликнется на ее призыв.