Пристрастие к смерти - Джеймс Филлис Дороти - Страница 18

— Его?

— Да, это мальчик. Барбара сделала амниографию. Ваш сын хотел наследника, он его получит. А вы не знали?

Она помолчала, потом спросила:

— А это не рискованно для плода, особенно на такой ранней стадии беременности?

— С современной аппаратурой и при умелых руках — нет. А я позаботился, чтобы она попала в хорошие руки. Нет, не в мои. Я не так глуп.

— Пол успел узнать о ребенке?

— Барбара ему не сказала. Думаю, не успел. Ведь она сама только что узнала.

— О том, что беременна? Не может быть.

— Нет, о поле ребенка. Я позвонил и сообщил ей результат вчера утром. Но Пол мог догадываться, что она носит дитя. В конце концов, он, похоже, и в церковь-то эту вернулся, чтобы испросить у своего Бога дальнейших указаний.

Ее охватил гнев — настолько сильный, что несколько секунд она не могла говорить. А когда дар речи вернулся к ней, голос дрожал, как у немощной старухи. Тем не менее ее слова жалили:

— Вы никогда, даже в юности, не могли устоять против искушения смешивать вульгарность с тем, что вам казалось остроумием. Что бы ни делал мой сын в той церкви — а я не хочу притворяться, будто понимаю, что именно там случилось, — в итоге это привело его к смерти. Когда вам в следующий раз захочется продемонстрировать свое дешевое остроумие, вспомните об этом.

Он ответил тихим ледяным голосом:

— Простите. Я с самого начала считал, что было ошибкой затевать этот разговор. Мы оба слишком потрясены, чтобы рассуждать здраво. А теперь, если позволите, я спущусь к Барбаре, прежде чем на нее обрушится полиция. Барбара сейчас одна, я правильно понял?

— Насколько мне известно, да. Энтони Фаррелл скоро прибудет. Я послала за ним, как только получила известие, но он едет из Уинчестера.

— Семейный адвокат? Не сочтет ли полиция подозрительным его присутствие? Слишком похоже на необходимую предосторожность.

— Он не только семейный адвокат, но и друг семьи. Естественно, что мы обе захотели его видеть в такой момент. Но я рада, что вы повидаетесь с ней прежде, чем он приедет. Скажите ей, чтобы отвечала на вопросы Дэлглиша, но по собственной инициативе не делилась с ним информацией. Никакой информацией. У меня нет оснований полагать, что полиция излишне драматично воспримет то, что, в конце концов, является всего лишь заурядным адюльтером, но едва ли они ожидают, что она сама станет откровенничать с ними на эту тему, даже если это для них уже не секрет. Избыток откровенности выглядит не менее подозрительно, чем ее недостаток.

— Вы были вместе, когда полиция сообщила ей эту новость?

— Полиция не сообщала ей эту новость. Это сделала я. В сложившихся обстоятельствах мне показалось, что так будет лучше. Весьма компетентная женщина — офицер полиции — известила меня, потом я одна пошла к Барбаре. Она вела себя безупречно. Барбара всегда знала, когда какие чувства следует испытывать. И она недурная актриса. Могла бы ею стать. У нее была масса возможностей практиковаться. Да, еще одно! Скажите ей, чтобы не упоминала о ребенке. Это важно.

— Если вы хотите, если считаете, что так будет правильнее… Но быть может, было бы уместно упомянуть о беременности — тогда они будут с ней особенно деликатны.

— Они и так будут деликатны. Дураков в таких случаях не посылают.

Они разговаривали как союзники, ненадежно связанные участием в заговоре, в чем ни один из них, однако, ни за что бы не признался. Леди Урсула почувствовала ледяное отвращение, почти такое же физически ощутимое, как тошнота, и вместе с ним ее охватила слабость, от которой по телу прошла дрожь. Он снова моментально оказался рядом, и его рука деликатно, но решительно сжала ее запястье. Она понимала, что ей это должно быть неприятно, но в данный момент его прикосновение успокаивало. Она откинулась на спинку кресла, закрыла глаза, и ее пульс под его пальцами начал биться ровнее.

— Леди Урсула, — сказал он, — вам в самом деле нужно было бы позвать своего доктора. Вас ведь пользует Малкольм Хэнкок, если не ошибаюсь? Позвольте мне ему позвонить.

Она тряхнула головой.

— Со мной все в порядке. Я сейчас не в состоянии выдержать встречу еще с одним человеком. Пока не приехала полиция, мне надо побыть одной. — Это было признанием собственной слабости, которого она сама от себя не ожидала, — во всяком случае, не перед ним и не в такой момент. Лампарт направился к двери. Когда его ладонь уже легла на дверную ручку, леди Урсула произнесла: — Еще один вопрос. Что вы знаете о Терезе Нолан?

— То же, что и вы, полагаю, если не меньше. В Пембрук-Лодж она проработала всего один месяц, я и видел-то ее лишь мельком. А в вашем доме, ухаживая за вами, она провела более полутора. И когда пришла ко мне, уже была беременна.

— А о Дайане Траверс?

— Ничего, кроме того, что она по глупости после сытного ужина и нешуточных возлияний полезла купаться в Темзу. Как вам, должно быть, известно, мы с Барбарой покинули «Черный лебедь» до того, как Дайана утонула. — Он помолчал немного, потом мрачно добавил: — Я понимаю, о чем вы думаете — о той нелепой статье в «Патерностер ревю». Леди Урсула, вы позволите дать вам совет? Убийство Пола, если это действительно убийство, очень простое преступление. Он кого-то впустил в церковь — то ли вора, то ли какого-то другого отщепенца, то ли психопата — и этот кто-то убил его. Не усложняйте обстоятельств его смерти — которые, видит Бог, и без того чудовищны, — связывая их со старыми, не имеющими к ней никакого отношения трагедиями. Полиции и так будет чем поживиться.

— Обе не имеют к ней никакого отношения?

Вместо того чтобы ответить, он спросил:

— Саре уже сообщили?

— Еще нет. Я звонила ей домой сегодня утром, но никто не ответил. Вероятно, она вышла за газетой. Попробую еще, как только вы уйдете.

— Хотите, я съезжу к ней? В конце концов, она дочь Пола. Для нее это будет страшным ударом. Негоже, если она узнает о его смерти от полиции или из теленовостей.

— Не узнает. Если нужно, я съезжу сама.

— Но кто вас к ней отвезет? Разве в среду у Холлиуэлла не выходной?

— Существует такси.

Ей было неприятно, что он проявляет назойливость, втираясь в ее семью так же, как сделал это когда-то в Оксфорде. Но она снова упрекнула себя в несправедливости. По-своему он всегда был добр.

— Ей надо бы дать время подготовиться, прежде чем на нее навалится полиция, — заметил Лампарт.

Интересно, подготовиться к чему? Вежливо притвориться, что ей это небезразлично? — подумала леди Урсула, но ничего не ответила. Ей вдруг так нестерпимо захотелось избавиться от него, что она едва сдержалась, чтобы не сказать ему: «Убирайтесь», — но вместо этого протянула руку. Склонившись, он взял ее в ладони и поднес к губам. Этот жест, театральный и нелепо неуместный, смутил ее, но не вызвал отвращения. После того как он ушел, она долго смотрела на свои тонкие, унизанные перстнями пальцы, на искалеченные старостью суставы, к которым — едва-едва — прикоснулись его губы. Был ли его порыв данью восхищения старухой, встретившей последнюю в своей жизни трагедию с достоинством и мужеством? Или в нем было нечто более тонкое — знак того, что, несмотря ни на что, они союзники, он понимает ее приоритеты и тоже будет их придерживаться?