Семиклассницы - Прилежаева Мария Павловна - Страница 11

Он сдвинул над переносицей брови, и лицо его приняло привычное суровое выражение.

— Если вы не умеете математически мыслить, вы ничего не умеете, — произнес он строгим тоном, опустив нижнюю губу, и Даша представила себе Захара Петровича перед безмолвным классом.

— Поменьше воды. Математика требует точности, — продолжал он ворчливо и вдруг засмеялся. — Поняли? Попробуйте-ка у меня пошуметь. А? Страшновато?

Даша тоже рассмеялась, а Захар Петрович сказал:

— Я научу их математику. Наверняка. Но другому, самому важному, научите их вы, хотя они и шумят иногда у вас на уроке. Это так же верно, как то, что из одной точки на прямую можно опустить только один перпендикуляр.

VIII

На следующее утро Тася явилась в класс задолго до звонка. Свой школьный день она начала, по обыкновению, с того, что разложила на парте учебники, полюбовалась чистенькими обложками тетрадей, проверила, на месте ли промокашки, потом живо убрала все свои вещи и оставила на парте только бумажку, сложенную треугольником. Тася целиком была поглощена рассматриванием этой таинственной бумажки. В поведении Таси не видно было и тени раскаяния за вчерашнюю ссору с классом.

Девочки наблюдали за ней.

Люда не вытерпела. Она неслышно подошла и выхватила у Таси из-под рук ее загадочную бумажку. Но Тася не пошевелилась. Казалось, она только и ждала, чтобы кто-нибудь схватил у нее записку. Она отвернулась к окну и равнодушно запела: «тра-ля-ля». Люда отскочила на всякий случай на середину класса и прочитала:

Вам бы языком болтать,

Да салфетки вышивать,

Да танцульки танцевать,

Где уж вам нас перегнать.

Теорему доказать

И уравнения решать.

Курице за танком не угнаться,

А девчонкам с нами не сравняться.

Люда сразу утратила дар слова. Тася смотрела в окно и беспечно напевала.

— Слушай, ты, — сказала наконец Люда, — птичка-певичка…

— А ты сова. Тра-ля-ля!..

— Я тебя дело спрашиваю. Признайся, кто написал?

— Федька Русанов написал, Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!

— Откуда Федька узнал? Как он посмел?

— Так и посмел. Тра-ля-ля. Я рассказала, а он написал. Он теперь будет поэтом. Тра-ля-ля. Он еще и не такое сочинит.

Чудовищная дерзость новоявленного поэта привела девочек в такое негодование, что Анна Юльевна, которая пришла на урок с непоколебимым решением на всю жизнь втолковать своим ученицам особенности спряжения неправильных глаголов, сразу поняла рискованность своего замысла. Из глубины класса к учительскому столу неслись шорохи, сдержанный шепот, подозрительные скрипы парт, и главное — Анна Юльевна видела рассеянные и отсутствующие глаза. Тем не менее Анна Юльевна решила не отступать от намеченного плана и, поправив шаль на зябких плечах, приступила к объяснениям.

— Тихо! То, что вы узнаете сейчас, чрезвычайно важно, — сказала она.

Вступление не произвело впечатления.

Шорох непонятного волнения не стихал в классе.

Уже подойдя к доске, Анна Юльевна увидела безмятежные ясные глаза, устремленные на нее со спокойным вниманием. Тася не изменила своему обыкновению и на этот раз. «Какая приятная девочка», подумала Анна Юльевна и за все время своего объяснения обращалась мысленно к «приятной» девочке, пренебрегая неспокойностью класса. Но когда, закончив объяснение, Анна Юльевна решила проверить, усвоено ли оно, «приятная» девочка проворно опустила глаза вниз. Подозрение шевельнулось в сердце разочарованной учительницы.

— Кесарева! — неожиданно для самой себя назвала она ученицу, в которой никто из учителей никогда не ошибался.

И тут произошел беспримерный в истории класса скандал. Староста и украшение седьмого класса «А», вместо того чтобы без запинки повторить все рассказанное учительницей, молчала.

— Ну, ну, — ласково ободряла Анна Юльевна первую ученицу.

— Я ничего не поняла, — ответила первая ученица.

— Как вы могли не понять? — в недоумении воскликнула Анна Юльевна.

— Я ничего не слышала. У нас случилась неприятность в классе, и я все время думала о ней.

Раздался гул одобрения. Никто не злорадствовал по поводу провала отличницы, все явно её поддерживали. Ни один самый блестящий ответ первой ученицы не вызывал такого живого сочувствия, какое заслужила она своей единственной двойкой.

Анна Юльевна была озадачена. Ученики существовали для нее постольку, поскольку она преподавала им французский язык. Ничто постороннее не должно было нарушать стройное течение урока. Сегодня это постороннее ворвалось и смяло строгий и безупречно построенный план.

Класс жил своей, непонятной и взволнованной жизнью.

«Если я буду вмешиваться во все, что их занимает, — холодно подумала француженка, — у меня не останется времени на то, чтобы пройти программу».

Кесарева сидела на парте, окруженная подругами. Бледное лицо её покрылось красными пятнами. Кесарева не вполне еще поняла, что с ней произошло. В течение всех школьных лет она привыкла оберегать своё первое место. Она получала за ответы только пятерки не потому, что ей давалось это легко. И Наташа Тихонова, и Женя Спивак, и даже Тася могли получить пятерку. Женя Спивак могла знать что-нибудь очень хорошо, если ей было это интересно, и совсем не знать то, что неинтересно. Для Кесаревой не важно было, интересно или неинтересно то, что проходится в классе, и то, что она должна знать. Ей важно было только одно: она хотела быть первой. Она не раздумывала над тем, любят ли ее одноклассницы. Одноклассницы должны были признавать особенность Кесаревой. Существовали все, а отдельно от всех она, Кесарева.

И вдруг случилось невероятное: Кесарева перестала быть особенной. Она стала, как все.

Валя сидела на парте, сбитая с толку, и молчала, потому что не знала, как держаться. Девочки тараторили наперебой: они не придавали никакого значения провалу Кесаревой.

Всем было ясно, что Кесарева забыла о роли отличницы, потому что оскорбилась за класс. И все считали, что так должно быть.

Что-то новое, не совсем еще ясное, но счастливое взволновало Кесареву.

— Вот что, — сказала она и стукнула для убедительности по парте кулаком, — пусть они пишут стихи, а мы им докажем, девочки. Теперь все двоешники — дезертиры. Посмотрим кто будет дезертиром.

Сама Кесарева только что получила плохую отметку, но сейчас это ничего не значило. Кесарева повторила:

— Мы докажем.

Она говорила «мы» вместо «я» и испытывала безотчетную радость.

Дарья Леонидовна заметила, как неохотно при ее появлении девочки разошлись по местам. Кажется, она прервала их совещание на самом интересном месте.

«Хорошо все-таки, что они беспокойно устроены», подумала Дарья Леонидовна.

— Нам нужно заниматься синтаксисом, — сказала она, — но, кажется, у вас что-то произошло?

— Да, — ответила Люда Григорьева и прочитала записку.

Дарья Леонидовна принимала участие в обсуждении школьных происшествий без той взрослой снисходительности, с какой часто старшие судят о ребячьих делах. Многое еще оставалось неизвестным и нерешенным для Даши, но ей никогда не хотелось отделываться безразличными словами, если даже трудно было что-нибудь решить.

— Захар Петрович шутит с вами, — сказала Даша. — Он строгий, но шутит, чтобы вас раззадорить. Он хочет, чтобы вы знали математику, поэтому и поддразнивает вас. Однако не то странно, что кто-то глупый написал эти стишки, а странно, кто передал их классу и зачем. Впрочем я не хочу знать об этой девочке. Женя Спивак! — вызвала Дарья Леонидовна. — Если бы вам поручили передать такое письмо, что бы вы сделали?

Женя смутилась.

— Я, я… — сказала она заикаясь, — я взя-ала бы и выбросила?

— Почему?

Женя пожала плечами.

— С-а-ама не знаю, почему.

— А я бы Федьке Русанову так надавала, — не вытерпела Наташа, — он сразу бы разучился писать стихи.