На одном дыхании! - Устинова Татьяна Витальевна - Страница 8

– Глафира Сергеевна, что вы делаете?!

Она попыталась выпрямиться, не смогла, и Волошин помог ей, не без отвращения. Ну ничего он не мог с собой поделать!..

– Вы что, пить хотите?!

Она кивнула и облизала растрескавшиеся губы.

– Я принесу воды. Сидите спокойно. Или, может, вам… врача?

– Там посуда немытая, – зачем-то сказала Глафира ему в спину. – Принесите бутылку из холодильника.

Волошин принес.

Она отпила немного, а потом с заметным усилием приложила холодную бутылку к голове, видимо, к тому месту, которое ушибла, когда упала.

– Как вы упали? Поскользнулись?

Она разлепила глаза и посмотрела на него. Волошину на секунду стало стыдно за то, что он ее так… ненавидит.

– Я не упала. Меня ударили.

Волошин пожал плечами.

– В доме пусто. И на участке тоже никого нет. Я с той стороны шел, никого не видел.

– Меня ударили, – монотонно выговорила она. – Я вышла на улицу. Дверь, конечно, оставила открытой.

– Зачем вы вышли?

– Подышать. Какое-то время я просто гуляла, а потом…

– Вы гуляли?!

Она кивнула, сморщилась и передвинула бутылку, которую все прижимала к голове.

– В чем вы гуляли? В этом?!

Она проследила за его рукой. Он показывал на ее «леопардовые» шлепанцы, из которых торчали намазанные лаком ноготки.

…Они с Разлоговым собирались в отпуск, на море. Она приготовилась, купила шлепанцы и сарафан, ногти накрасила, но никакое море не состоялось.

Тут Глафира вдруг осознала, что идиотские шлепанцы у нее на ногах – оба!..

Но этого просто не может быть! Один она потеряла где-то поблизости, а второй зашвырнула в заросли на бегу. И ударили ее не здесь, а возле решетки цокольного этажа!..

– Подождите, – сказала она Волошину и поднялась, цепляясь за балюстраду. Он слегка ее поддержал, помог и отстранился.

– Подождите, – повторила Глафира, как будто он ей мешал. – Я была в саду, когда бабахнула дверь. Потом оказалось, что она захлопнулась.

– Дверь открыта, – заметил Волошин, решив быть чутким.

– Я попробовала ее открыть, – не слушая его, продолжала Глафира, – но она не открывалась. Да, точно. И я побежала на ту сторону, к тому крыльцу. И тапку я потеряла! Я пару раз поскользнулась, и она свалилась.

– Свалилась, – повторил Волошин.

Глафира отняла от головы бутылку и попила из нее. Струйка полилась изо рта, потекла по шее, залилась за воротник.

Волошин отвернулся.

– Те двери тоже были закрыты. Они всегда закрыты, понимаете, Марк! Но я посмотрела в окно. И в доме кто-то был! Я ничего не смогла разглядеть, но там совершенно точно кто-то ходил!

– Откуда вы это взяли, если ничего не могли разглядеть?

– Я знаю! – Она почти кричала. – И я побежала к двери в цоколь! Ну да! Я побежала, а вторая тапка мне все время мешала, и я ее куда-то зашвырнула. Не помню, в кусты! Я почти добежала, и тут меня… ударили. И я упала.

– А что вы хотели сделать с дверью в цоколь? Взорвать? Взломать?

Тут она как будто сообразила. Посмотрела на него, ладошкой вытерла мокрую шею и спросила с удивлением:

– Вы мне не верите, Марк?

Он посмотрел на сосны. Они качались торжественно и красиво. Сосны всегда напоминали ему органный зал.

– Вы вчера алкоголем не злоупотребляли, Глафира Сергеевна?

– С чего вы взяли?

– Вы лежали на крыльце, и двери в дом были открыты. Ни в доме, ни на участке никого нет. Ваша… – он поискал слово, – обувь на месте. Должно быть, вы выпили, потеряли равновесие, упали, ударились затылком…

– Телефон, – завопила Глафира. – У меня был телефон! Я его уронила, когда двери бабахнули! Точно! Я разговаривала и от неожиданности уронила, от звука, понимаете?!

– Где уронили? – уточнил Волошин.

Она махнула рукой в сторону сосен – органного зала.

– Там. Я же говорю вам, что вышла подышать! Звонил Дремов, и он мне очень надоел. Это я уже на улице была! А потом телефон опять позвонил, и я его уронила…

Волошин вынул из кармана трубку:

– Этот телефон вы уронили?

Глафира посмотрела:

– Ну… да. А где вы его нашли?

– Он был у вас в руке, – сказал Волошин сухо. – Ну почти в руке. Я его поднял, потому что он звонил.

– В руке? – оторопело переспросила вдова Разлогова.

Глафира как во сне взяла у него телефон, словно не знала, что это за предмет и для чего может быть ей нужен.

– Вы его держали, – повторил Волошин, проводив мобильник глазами. – А потом уронили. Когда упали.

Он весь подобрался от накатившей брезгливости и сказал громко:

– Да и в этих… с позволения сказать, туфельках вряд ли можно гулять, Глафира Сергеевна! А камеры вы зачем все повыключали?

– Какие камеры?

Если играет, значит, играет виртуозно. Инна Чурикова в роли Жанны д’Арк!

– Видеонаблюдения.

– Я не выключала.

Волошин вдохнул и выдохнул.

– Ну, кроме вас, некому, Глафира Сергеевна.

– Я не выключала!

– Но они выключены. Вам, наверное, хотелось… побыть одной, чтобы вас никто не видел и не слышал, да? Так сказать, погоревать в одиночестве. Вы и выключили. И забыли.

Это прозвучало так фальшиво, что он сам смутился.

– Я не забывала и не выключала, Марк!

– Кто звонил вам из Иркутска?

Тут что-то случилось. Превосходная актриса Инна Чурикова куда-то делась, и на ее месте оказалась перепугавшаяся до смерти, не слишком искушенная во вранье, совершенно не умеющая притворяться девчонка.

– Мне?! – ненатуральным голосом воскликнула Глафира с ненатуральным же удивлением. – Из какого Иркутска?!

– Который на Ангаре, – сказал Волошин, соображая, что бы такое могли значить подобные превращения.

– Мне никто не звонил ни из какого Иркутска! У меня там никого не осталось после того, как Разлогов… умер. И вообще, с чего вы взяли, что кто-то звонил именно из Иркутска?!

– Ваш телефон…

Она вдруг прижала трубку к своему боку.

– Зачем вы его трогали, Марк?! А тот, кто звонил из Иркутска, просто ошибся номером!

– Кого он спрашивал?

– Какое ваше дело?! Какую-то Люду, по-моему! А я сказала, что никакой Люды не знаю.

– И что?

– И я отключилась.

– Понятно, – сказал Волошин.

То он все отводил глаза, не смотрел на нее, а тут вдруг глянул быстро и остро. И она выдержала его взгляд. Посмотрела в ответ недоуменно, но твердо.

Воцарилась тишина, только сосны шумели, и тяжелые осенние капли со стуком падали на широкие половицы крыльца. И гамак покачивался между двумя соснами, поскрипывал.

– Почему гамак не сняли? – вдруг спросил Волошин.

– Так.

И они опять взглянули друг на друга, быстро и странно.

…Чего ты от меня хочешь? Что тебе нужно?.. Зачем ты приехал?..

…Зачем ты врешь? Твое вранье уже убило человека, и ты продолжаешь врать?!

– Отвезите меня в Москву, – вдруг попросила Глафира и наклонила голову, чтобы не видеть его лица. – Мне невмоготу здесь что-то…

Волошин не ожидал такого поворота и растерялся.

– Да ради бога, – пробормотал он таким тоном, как если бы бормотал «отвяжитесь от меня».

– Тогда я… соберусь, – и Глафира мило улыбнулась в сторону. – Я умею собираться быстро.

– Да ради бога, – глупо повторил Волошин.

Глафира пошла было к готическим двустворчатым дверям, но остановилась на полдороге.

– Кофе не предлагаю, – сообщила она. – У меня и чашек-то чистых не осталось.

– Спасибо, я недавно пил.

Это было чистой воды вранье, но ему не хотелось, чтобы она его угощала. Это было бы… уступкой, а уступать он не собирался.

Глафира еще постояла, словно что-то хотела сказать, повернулась, чуть не упала, схватилась бледной, отдающей в зелень рукой за полированные широкие перила, и Волошин вытаращил глаза.

Завитки светлых, почти белых волос пониже макушки у нее были красными, все в свежей крови. Волошин, кажется, даже ахнул тихо, не по-мужски.

– Что? – тревожно спросила Глафира Сергеевна и оглянулась по сторонам, не понимая, что он такого увидел. – Что случилось, Марк?!