Приключения 1976 - Наумов Николай - Страница 69

Да, что бы то ни было, а поездка была отвратительной. Гнусненький старичок Рудзинский, готовый продать и свою родину за обещанную кардинальскую митру в генерал-губернаторстве. И все эти литовцы, кичащиеся страшным побоищем под Танненбергом. Граймер вновь подумал о своем шофере — том самом, что вез его к границе. Вроде бы ничего парень, а тоже — литовцы, Литва… Как будто через двадцать лет кто-то будет говорить на его языке. Философ… А сам торгует своей Литвой: сначала за рубли, а теперь готов и за марки.

Вообще на людей ему в поездке, прямо скажем, не везло. Да и где их найти, людей-то? Тупой, ватный, напыщенный уголовник Пронас, маразматик Плутайтис, изо всех сил держащийся за ошметки былого достоинства прелат… А Штольц? Ведь должна же быть какая-то мера даже в стяжательстве?..

Фон Граймер почувствовал, с какой силой он хочет в домашний уют — разговор со всепонимающей матерью… Жаль, уже нет отца: погиб стойко, как и подобает немцу, в 1916 году, спасая разваливающийся австрийский фронт. И почему это австрийцев всегда били? Потому что они разжижили себя всякими чехами, мадьярами, сербами. Слава фюреру — воссоединил австрийцев со всей Германией, положил конец позорному существованию выкидыша Священной Римской империи, высоко поднял гордый штандарт Барбароссы. Да — высшая раса есть высшая раса, и надо хотя бы разок столкнуться с недочеловеком, чтобы понять ее право на власть. Священное место — Таураге. Когда-то здесь генерал Йорк стал акушером новой Германии, повернув прусские войска против Наполеона. Но в союзе с русскими — некстати обдало холодком Граймера. Э, когда это было. Все равно судьба русских предрешена.

Фон Граймер уже давно не обращал внимания на то, как ровно и легко идет поезд, хотя и знал — скоро граница, остановка, родная земля. И наконец-то…

Какие-то отрывистые голоса вдали.

Граймер прижался лицом к щели у стенки вагона, но, прежде чем он успел что-либо увидеть, будто рядом с ним, будто здесь, в вагоне, раздался ровный, спокойный голос:

— Пан Скочинский? Выходите, шановный пан.

Он невольно оглянулся и, конечно же, никого не увидел, в вагоне никого не было, а в мозгу уже вспыхнуло. «Продали? Но кто? Кто мог знать? Рокас? Да если б и хотел — не успел бы, — и тут же сам себе ответил: — Да, конечно же, Штольц, он ведь знал тоже, продажная шкура».

Снова приник к узенькой полоске света — и опять ничего не увидел. А голос повторил так же спокойно:

— Вы уж или сразу стреляйтесь, Скочинский, или выходите — времени у нас нет, а то поезд из расписания выйдет. Непорядок, Скочинский, сдавайтесь.

Граймер выхватил пистолет, и жуткая обида пронизала его. Умереть — и так глупо. Из-за какого-то подлеца, двойника, Иуды? Нет. И ты потянешься, голубчик, за мной.

Ни с того ни с сего вдруг вспомнилась первая встреча с Лигницем. «Вы умеете врать, фон Граймер? — спросил тогда, оскалив желтые крупные зубы, старик. А когда Граймер позорно, дурацки смешался, не зная, как ответить, Лигниц добил его, поощрительно успокаивая: — Ничего, научитесь».

И, неожиданно обретя спокойствие, фон Граймер по-польски сказал:

— Я сдаюсь.

XII

Утром Жмудиса разбудил лесничий. Он налил воды в умывальник, повесил полотенце и проворчал:

— Умывайтесь и приходите в комнату господина Рокаса. Вас ждут. — Он хмуро покосился на одевавшегося Пятраса и вышел.

— Ну и вид у тебя, — грубо сказал Жмудису Рокас, как только они поздоровались. — Будто в синьке искупался… Ну так как? Надумал что-нибудь?

— А что мне остается делать? — с деланным раздражением отвечал Пятрас.

— И то верно. Своя-то шкура дороже. Только в пути без выкрутасов. Чуть что — сам знаешь.

— Да мы же договорились. Чего еще надо?

— Тогда слушай. В два часа у костела в Укмерге нас должен ждать Крутис. Если его не будет, не останавливаясь, проскакиваем в Каунас. Даже если нам вдогонку сотня твоих дружков строчить будет. По пути подбросим одного парня. О нашем маршруте ему ни слова. О том, что ты служишь в НКВД, — тоже.

Он выглянул в дверь и что-то буркнул в коридор. Тут же в комнату вошел незнакомый Жмудису мужчина, откровенно ощупывая его глазами.

— Знакомьтесь, господа! Господин Клудис! — представил Пятраса Рокас. — А это, — он сделал жест в сторону толстяка в черном костюме и белой манишке, с заплывшим жиром лицом и выпуклыми, как у рака, буркалами, — господин Эдуардас Лягас. Завезете его по пути в Кедайняй.

…Некоторое время ехали молча. Рокас сидел рядом с Пятрасом, а молодой Лягас, развалившись на заднем сиденье, дремал — после обильного завтрака и выпитой водки его разморило, нижняя толстая губа его, обнажив желтые зубы, отвисла. Когда выехали на шоссе, Жмудис, не поворачиваясь, сказал Рокасу:

— Сейчас будет пограничный пост. На проверку как владелец машины пойду один. Прошу ваши паспорта.

— Делайте как лучше и для вас, и для нас, господин Клудис, — сиплым голосом многозначительно ответил Рокас и, расстегнув портфель, лежавший у него на коленях, достал нужные бумаги.

Процедура проверки на КПП была недолгой — Жмудис быстро доложил о седьмом кордоне и пассажирах.

В Ареголе остановились на окраине, у моста. Пятрас Достал из багажника канистру бензина, залил бак. Делал он все медленно, основательно. Надо было выиграть время. И вот наконец мимо них на большой скорости проскочил мотоцикл «харлей». Тут Жмудис засуетился и сел за руль.

На проселочных дорогах и шоссе было людно.

— Ну загудел праздник, — немного помолчав, сказал Жмудис. — Теперь этот день урожая на неделю растянется.

В Кедайняе остановились на площади у костела. Лягас вылез из машины, снял плащ и, склонившись к Рокасу, тихо сказал:

— Передайте Пронасу так: в Клайпеде я все сделал, здесь задержусь дня на три, затем поеду в Утену к Старику, пошевелю рыцарей и стрелков. Желаю удачи!

— Ты там насчет выпивки осторожней, — только и ответил Рокас. — Это тебе не на флейте играть.

Жмудис завел мотор и, пробираясь по узкой улочке, вывел машину на дорогу, ведущую в Укмерге.

Недолго оставался в Занеманье бородатый Пронас. Уже через день вынужден был он вернуться в Каунас. Сунулся было к Луцису, но, увидев в окне его спальни три цветочных горшка, только выругался.

— И этот погорел, — произнес он вслух и поспешил поскорее удалиться.

Затем все утро он бродил по городу и только к полудню решился зайти к ювелиру. Народу в лавке не было — близилось время обеденного перерыва.

— Скажите, — обратился он к Штольцу, — вы можете сделать на этих часах эффектную монограмму?

Штольц холодно посмотрел на него:

— Что происходит? Где Варнасы?

— Думаю, что сидят.

— Трубнис?

— А кто его знает.

— Ну а что же объединение всех оппозиционных партий? Или их уже объединили в ОГПУ?

Не выдержав, Пронас вдруг вскричал:

— Вы можете перестать обезьянничать, Штольц? Вы же все знаете не хуже меня. Мне передали, что загорелась часовня. И мы оба должны решить, что делать. Опасность грозит обоим.

Штольц поманил Пронаса пальцем:

— Идите сюда, я вам покажу очень интересное.

Они вошли в мастерскую. Помощница уже ушла, помещение было закрыто. Штольц подошел к Пронасу и сказал:

— А теперь слушайте. Вы осел, Пронас, идиот, борода с туловищем, а не человек. И я выгоню вас отсюда. И спасайте свою шкуру как хотите. Все ваши перипетии меня больше не касаются. Вон отсюда!

Дрожащими руками Пронас полез за пистолетом, но ювелир выстрелил в него прямо из кармана пиджака. Тяжело охнув, Пронас рухнул прямо на стеклянную витрину.

Перешагнув через неподвижное тело и ступая по противно скрежещущим осколкам стекла, Штольц подошел к телефону.

— Милиция? Говорит ювелир Якоб Штольц. Меня только что пытались ограбить… Да, да. Какой-то негодяй.

Вскоре к Штольцу приехал наряд милиции, а вслед за нарядом — подполковник Горбунов.

— Здравствуйте, гражданин Штольц! — входя, сказал подполковник. — Ну а что — некий Плутайтис или семейство Варнасов вашу лавку грабить не собирались?