Приключения 1977 - Божаткин Михаил - Страница 90

— Так что не исключено: неизвестный находился в подполье еще раньше. С начала войны, — заключил следователь.

— Очень может быть, — согласился я. — Но тогда почему он не вышел, как говорите, из подполья, когда освободили Зорянск? Кстати, сколько времени продолжалась оккупация?

— Наши освободили его окончательно в январе сорок четвертого, — ответил Жаров.

— Понятно. Давайте теперь, порассуждаем. Допустим, неизвестный прячется с начала войны. И немецкие листовки Митенкова принесла домой не случайно, а чтобы, так сказать, информировать жильца. Если он прятался от немцев как окруженец, то ему сам бог велел выйти на свет божий с приходом советских войск. Более того, Советская власть — самая дорогая для него. Но он продолжает прятаться. Почему? Зачем? Непонятно.

— Мало ли, — возразил следователь. — Утерял документы, боялся, что сочтут за дезертира. А может, и впрямь дезертир.

— Что же тогда, по-вашему, означают предсмертные слова Митенковой, что виновата она? В чем виновата? Что прятала у себя человека столько лет? Во-первых, это не предмет, а взрослый человек, и без его согласия, даже желания, удержать взаперти невозможно. Но все-таки ее признание имело место, и за этим скрывается какой-то смысл. Во-вторых, выходит, какая-то вина лежит и на ней, покойнице.

— У страха, как говорится, глаза велики, — сказал Коршунов. — Известны случаи, когда люди просиживали в подвалах десятилетия. По трусости.

— Верно. И каждый раз это было связано с преступлением. Насколько мне помнится, больше всего — дезертирство. Но тогда при чем здесь Митенкова?

— Может быть, она не говорила Домовому, что война кончилась? — с улыбкой предположил Жаров. — Пригрела мужичка под крылышком, боялась остаться одна. Сколько на фронте парней поубивало? После войны трудно было замуж выйти. А потом и того труднее: годы не те. Так и тянула до последнего.

— И сейчас у нас мужчин меньше, чем женщин, — сказал Коршунов. — По последней переписи — на семнадцать миллионов.

— А музыку сочинял, потому что композитор. Чем же еще заниматься? — не унимался Жаров.

— Между прочим, у вас нет еще неопровержимых доказательств, что Домовой композитор, — заметил я. Следователь промолчал. — А теперь давайте перейдем к следующему. Письма. Что вы скажете о них?

— Оба письма, по данным экспертизы, выполнены на мелованной бумаге, изготовленной на Ленинградском бумажном комбинате. По технологии, которая существовала на нем до сорок первого года.

— Опять Ленинград, — сказал я. — И опять бог знает сколько времени назад… Значит, бумага совершенно одинаковая?

— Да, представленные образцы идентичны. Как будто из одной пачки. У меня возникла мысль: может быть, Геннадий и Павел знали друг друга? Во всяком случае, жили в одном городе.

— В нашей стране все масштабно, — сказал Коршунов. — Выпускается огромными партиями.

— Адрес-то один, — возразил Жаров. — Наводит на кое-какие размышления. Надо отметить, что в Митенкову были влюблены два парня. Ведь факт, что письма любовные.

— Одновременно влюблены? — спросил я.

— По-моему, так, — ответил Жаров. — Бумага одинаковая, время написания… Не позже сорок первого. О войне ни слова. Только какая-то бабка предсказывала… Митенковой тогда исполнилось восемнадцать лет. Вряд ли такие откровенные письма пишут девушке в более раннем возрасте… Скорее всего Геннадий и Павел любили ее одновременно.

— А кому, по-вашему, Митенкова отдавала предпочтение? — спросил я.

— По-моему, Геннадию. И вот почему. Геннадий отвечает Митенковой на ее письмо, где она, вероятно, высказала сомнение: любит он ее или нет. Больной это у нее вопрос. А уж если сама девушка откровенно спрашивает и ждет уверений… Ясно, товарищ прокурор.

Коршунов хмыкнул.

— Вы не разделяете эту точку зрения? — поинтересовался я.

— Да вы посмотрите, как уверенно говорит о любви этот самый Павел. О снах, о землянике, о совместном счастье… Без повода так не открываются. Повод, выходит, Митенкова дала ему основательный. И подпись какая: «Крепко целую, твой Павел»… Так, кажется? — Жаров кивнул и хотел что-то возразить, но Коршунов не дал: — Дальше. Возможно, что Митенкова в своем письме просто проверяла Геннадия… И вообще, любят девки иметь ухажера про запас.

Жаров готов был ринуться в спор, но я опередил его вопросом:

— А если допустить, что письма написаны с разницей в какое-то время?

Следователь некоторое время молчал, потом тряхнул головой.

— Значит, соперничества не было. Одного разлюбила, другого полюбила.

— Кого разлюбила, кого полюбила? — продолжал я.

— Это можно только гадать, — сказал Жаров. И признался: — Да, плаваем мы пока что…

6

Поговорить с Межерицким я поехал один, без Жарова. Следователь выехал в командировку за пределы района. Но настало уже время выяснить, как быть с больным.

Знакомый парк при диспансере. В опавших листьях. Расчищены только асфальтированные дорожки, по которым разгуливают больные, одетые весьма живописно: из-под пальто, курток, плащей выглядывали длинные халаты. На голове черт знает что. Некоторые мужчины даже в платках.

Зима запаздывала. И не прибранная снегом земля, серые домики, а главное — сознание, что это за лечебное заведение, производили тягостное впечатление.

Борис Матвеевич только что вернулся с обхода.

— Ты, конечно, по поводу вашего пайщика?

— Да, Борис, потолковать надо. — Наедине мы обходились с ним без отчества. — Скажу откровенно: у нас пока достижений мало. Хоть бы вытянуть из него какие-нибудь сведения.

— Понимаю, — вздохнул Межерицкий. — Мне самому еще не совсем ясно, какую применять терапию. Чтобы было понятно, я попробую объяснить популярно. Двигательные рефлексы у него более или менее в норме. Он двигает ручками, ножками и всем остальным, как мы с тобой. Выходит, у него расстройство мышления. В принципе, говорить он может. Но не говорит, потому что антероретроградная амнезия. Есть ретроградная амнезия, когда выпадают из памяти события, предшествующие расстройству сознания. Есть и антероградная, когда забыто, что произошло после. Антероретроградная — это он не помнит ни до, ни после. При этом еще амнестическая афазия. Он из-за потери памяти не может назвать предметы, ощущения и вообще ничего. Если заболевание пайщика в результате органического поражения головного мозга — дело наше с тобой дрянь. Во всяком случае, надолго. Но анализы туманны. Будем надеяться, что расстройство функционального порядка.

— Это можно лечить? — спросил я.

— Можно.

— Жаров предлагает проиграть ему произведения.

— Об этом мы еще поговорим. Сейчас скажу только: когда ты подарил нам такой прекрасный инструмент….

— Передал во временное пользование, — погрозил я шутливо пальцем.

— А я уже хотел зажилить… Так вот, он тогда не был готов к активному воздействию на психику. Понял?

— Продолжай. Ты говорил, что это может быть не от заболевания мозга. Тогда от чего?

— Вот! Ты, Петрович, зришь в самый корень. Может быть, испуг, сильное душевное волнение, потрясение. Отсюда и реакция. Представь себе, что он испытал, когда его обнаружили! И потом, он ведь все слышал: обыск, самоубийство… Об этом говорилось вслух?

— Конечно, — кивнул я.

— Сколько лет он жил, ожидая и опасаясь разоблачения! Но такое стечение обстоятельств потрясло его очень сильно… — Межерицкий некоторое время сидел молча, что-то обдумывал. — Вот еще какая загвоздка, — продолжил он, — мы не знаем этиологию его заболевания. Проявления в детском, юношеском возрасте. Какие перенес болезни, психические травмы. Возможно, он падал, ушибался. Может, пил?

— За время подполья нет. Это установлено.

— А наследственность? Может быть, у него в роду были душевнобольные. Это ведь в генах. Их не расшифровывают пока. Может быть, и доживем до тех времен, когда будут делать анализ хромосом. Сейчас мы ведь, в сущности, кустари. Распознаем болезнь тогда, когда она уже проявила себя… И чего греха таить, часто блуждаем в потемках, затрудняемся с диагнозами….