Заморозь мне «Маргариту» - Хендерсон Лорен - Страница 10

– Мне кажется, Филип Кэнтли разделяет твое разочарование, – отозвалась я, разглядывая только что заваренный шов; по-моему, все было сделано очень аккуратно.

Хьюго сделал шаг вперед и, прищурившись, посмотрел на мою работу.

– Потрясающе! Да, наш Филип любит дев нежных и женственных – рядом с такими и Мэрилин Монро покажется ковбоем Мальборо. Ты же больше тянешь на Джину Гершон в «Связи»[33].

– Вот как? – Я навострила уши.

– Правда, твои кожаные джинсы уж слишком мужские, дорогая.

– Вообще-то не стоит их надевать. Десять лет назад эти штаны были жутко дорогими, а сейчас истрепались настолько, что сами с меня спадают.

Я уныло посмотрела на свои джинсы. На коленках кожа уже протерлась, а это – начало конца. Дальше начнет рваться на заднице.

– Тебе нужно заказать новую пару в ателье, – посоветовал Хьюго. – Девушкам обязательно надо посещать ателье – тем паче таким, как ты. Чтобы все было сшито по фигуре. Я знаю отличного портного на Брик-лэйн, могу дать телефончик. – Он склонил голову. – Коричневые штаны отлично бы смотрелись – цвета горького шоколада. Пойдут к твоим волосам и глазам.

– Хьюго! – закричал Салли с лестницы. – Ты вниз?

– Ниже некуда. Прикидываюсь порочным гомиком и даю Сэм модные советы. Но ей на них плевать. – Он наградил меня улыбкой голливудского красавчика. – Что там случилось, Салли?

– Поднимай, Хьюго! Ни за что не угадай, кто прийти!

– Ах-ах-ах, тоже мне – секрет века, – манерно протянул Хьюго. – Давно пора. – Он загасил сигарету и посмотрел на меня. – Пошли, дорогая. Сейчас состоится твоя первая встреча с жемчужиной нашей труппы.

И хотя работы было по горло, любопытство, как всегда, победило. Как могла я пропустить сцену возвращения блудной дочери?

Я сразу поняла, почему Сьюзан Хигсон выбрала себе такой псевдоним. Если бы она была блондинкой с зелеными глазами, ее бы называли Примулой; если бы яркой брюнеткой – то Розой; но облаку пушистых темных волос, подчеркивающих ее миниатюрность, и глазам цвета анютиных глазок в росе, имя Фиалка подходило идеально. На ней был облегающий кардиган, точно такого же оттенка, как ее сине-фиолетовые глаза; половина перламутровых пуговичек расстегнута, являя заинтересованным взорам кружевное белье; бежевые, немного расклешенные брюки нежно облегали бедра. Шелковый шарф вокруг шеи идеально сочетался с брючками. Своими высокими прямыми каблуками и гирляндами тонких серебряных украшений Фиалка напомнила одну мою старинную подружку из Азии: такая же хрупкость, такая же буйная грива волос и такое же мелодичное позвякивание тонких браслетов.

– Пожалуйста, прости меня, пожалуйста, – нежно говорила актриса, держа Мелани за руки.

Они стояли на сцене, в декорациях нынешней постановки «Кто боится Вирджинии Вулф?»[34]: наклонный пол, книжные полки, ковры из искусственного меха и кожаные кресла. За ними, развалившись в креслах, с интересом наблюдали Баз и главный электрик, имя которого я забыла.

– Мне так стыдно, так стыдно! У меня был жуткий, жуткий кризис. Не знаю, смогу ли я это объяснить…

– Попробуй все же, – предложила Мелани. Голос ее был полон дружелюбия. Но мне показалось, что это дружелюбие Фиалку не обмануло.

Она впилась взглядом в лицо режиссера так, будто смотрела через прицел винтовки.

– Я знаю, ты сердишься на меня, – покаянно шептала Фиалка. – И как ты можешь не сердиться? Я должна была позвонить, я знаю, я должна была, но мне казалось, будто весь мир обрушился на мою бедную голову! – Она сделала широкий жест – зазвенели браслеты. – Ах, из Гоа[35]дозвониться невозможно.

– Фиалка бренчит, как бубенчики на санях Санта-Клауса, – прошептал Хьюго мне на ухо.

Мы стояли за правой кулисой, у стола помощника режиссера. Я высовывалась из-за огромного черного задника. Хьюго оказался более изобретателен – он укрылся за марлевым окошечком, через которое актеры обычно караулят свой выход. Отличный наблюдательный пункт.

– Там кто-то есть? – спросила Фиалка, резко обернувшись в нашу сторону. Слух у нее, похоже, острый, как у кошки.

На сцену с глупым видом вышел Салли, за ним последовали мы с Хьюго. Я оказалась здесь впервые, хотя несколько дней назад Баз показал мне театр. Хорошо, что на ногах старые шипастые башмаки, – на таком покатом полу устоять можно только чудом. Как актеры умудряются не ломать себе ноги – выше моего понимания. Фиалка на трехдюймовых каблуках явно чувствовала себя на сцене как дома. Она быстро поздоровалась с Салли и Хьюго и внимательно посмотрела на меня.

– Фиалка, это Сэм Джонс, наш штатный художник, – сказал Хьюго. – Делает подвесные декорации.

– А-а, понятно.

Фиалка сверкнула в мою сторону фиолетовыми прожекторами и решила, что особа в истрепанных джинсах и майке не стоит внимания. Послав Хьюго и Салли ослепительную улыбку, она полностью сосредоточилась на Мелани, а нам досталась роль мутной массовки. Фиалка играла сцену только для режиссера. Я заметила, что, несмотря на свое «стандартное произношение», обязательное для актеров и ведущих программ Би-би-си, она ухитрялась выделять кое-какие слова особым, едва заметным акцентом – фирменный знак девушки из высших слоев общества.

– Ах, клянусь, обещаю! Обещаю, что больше этого не повторится. Никогда в жизни! Я очень, очень хочу играть в твоем спектакле, дорогая Мелани. Я так радовалась, что у меня появилась возможность работать с тобой… – Фиалка испустила долгий, выразительный вздох. – Как я могу убедить тебя? Как?

Она заглядывала в лицо Мелани, остававшееся спокойным, доброжелательным и невозмутимым. И тут из зрительного зала послышался голос:

– Фиалка? Давно не виделись!

Фиалка развернулась на каблуках и для большей выразительности встряхнула головой так, что локоны, взметнувшись в воздух, роскошным облаком опустились на плечи.

– Тренируется для рекламы шампуня, – сообщила я Хьюго и Салли.

– Филип? – спросила она, вглядываясь в зрительный зал. – Боже, сколько лет, сколько зим! К сожалению, ты появился в самый разгар жуткой взбучки. Я вела себя отвратительно, и Мелани страшно зла на меня. Представляешь, я удрала в самоволку на целую неделю, да еще в самом начале репетиций. – Фиалка обхватила себя руками, словно пытаясь согреться. – Я понимаю, как это нехорошо, честное слово, понимаю.

Филип Кэнтли поднялся из зала и тут же оказался в центре мизансцены – благодаря не столько своей актерской стати, сколько власти, которой был наделен в этом здании. Титул художественного директора висел на нем, как золотая цепь на шее бургомистра.

Прежде всего, как того требует табель о рангах, он кивнул Мелани:

– Все в порядке?

– Да, спасибо. Мы собрались обсудить декорации. – Она жестом показала на База и главного электрика.

– А Фиалка?

– Ах, я только что примчалась! Прямо из аэропорта.

– Так нельзя, Фиалка, – строго сказал Филип Кэнтли. Его седеющие волосы были собраны на затылке в куцый хвостик, на шее болтался шелковый платок, небрежно завязанный, как у денди восемнадцатого века. Недоставало лишь трости с серебряным набалдашником, которую можно было бы крутить в руке. Глаза Филипа, темные и плоские, как косточки ядовитого фрукта, остановились на актрисе. Фиалка испуганно отпрянула к книжному шкафу.

– Подобный непрофессионализм в этом театре не поощряется. Мелани имеет полное право лишить тебя роли, и я не смогу ей помешать. Режиссер здесь она, а не я, и вся власть принадлежит ей.

– Ах, знаю, Филип. – Фиалка повесила голову.

– Что скажете, Мелани? – Филип Кэнтли повернулся к режиссеру.

Что ж, обработал он Мелани искусно: заострил внимание на ее независимости и не оставил никаких сомнений насчет собственных желаний. Впрочем, не верилось, что Мелани позволила бы навязывать себе какие-либо решения. Я постепенно превращалась в одного из ее оруженосцев.