Включите северное сияние - Погодин Радий Петрович - Страница 5

— Мура, — повторил Коля. — Что про них читать, когда я их живьем видел. — Коля грудь выпятил и подбородок вперед выставил. — Ты спроси у меня, спроси, видал я шпионов?

— Врешь, — сказал Ленька.

— Врать не приучен. Мы с Санькой аж на Дерибасовской троих видели. В кожаных куртках, в темных очках. Вытаскивают аппаратики, штук по десять у каждого, и щелк, щелк во все стороны...

— В Одессе — должно быть. В Одессе — согласен. Город большой, прятаться в нем легко. Только там, наверное, шпионов майоры ловят с собаками и подполковники. Вам с Санькой небось не поймать. Они вас обведут как миленьких и на пляже спрячутся среди голяков.

— И на пляже не утаятся. Я их и голых насквозь увижу — от и до, — важно сказал Коля.

— Свистишь, — сказал Ленька.

— Я свищу? — Коля снова грудь выпятил. Походил немного, нахмурившись, и спросил вдруг: — Если у человека хороший нюх, кем он будет?

— Собакой, — ответил Ленька простодушно. Коля слегка покраснел.

— А если у человека и нюх, и слух, и зрение хорошие, кем он тогда будет?

— Хорошей собакой, — ответил Ленька. Наташка захохотала. Колины уши как бы поджарились.

— Юмор развили, да?.. Разведчиком такой человек будет! — Коля снова выпятил остренький подбородок вперед, прошелся по комнате и спросил, ткнув Леньку пальцем в грудь: — Спроси меня, что сегодня на обед? Ну, спроси.

— Что дадут, то и съешь, — сказал Ленька.

— Рыбу дадут, — торжественно сказал Коля. Наташка давно искала трещинку в разговоре.

— А какую рыбу? Не знаешь, — сказала она. Коля, принюхиваясь, сделал по комнате круг.

— Треску!

— Ой, треску-у. — пропела Наташка. — Ишь ты — нюх применил. Под кроватью дыра в полу. Мы бы с Ленькой тоже унюхали.

— Унюхайте, что на гарнир, — скомандовал Коля. Ленька и Наташа разом нырнули под Ленькину кровать. Там в полу вокруг трубы парового отопления, которую недавно меняли, имелась довольно широкая щель. Может быть, ее не заделали из-за какой-нибудь технической надобности, но скорее всего — не успели, оставили до понедельника. Ленька и Наташка сунули в нее свои носы. Коля устроился рядом с ними.

Один мой знакомый в детстве безошибочно находил конфеты, куда бы мама их ни запрятала. Придет из школы, принюхивается и направляется прямо туда, где конфеты лежат: к буфету, кровати или кухонному шкафчику. У его мамы тоже был талант. Возвращаясь с работы, она направлялась прямо туда, где был запрятан дневник с замечанием учительницы.

А сейчас мой товарищ ненавидит конфеты, а его мама никогда не заглядывает в дневник своего внука.

— Макароны будут на гарнир, — наконец сказала Наташка.

— Я люблю макароны, — признался Лёнька. — И оленьи котлеты люблю.

Коля засмеялся по-доброму.

— Нет у вас нюха. И соображения нет. Кто ж это рыбу с макаронами подает. Картофельное пюре будет и кусок соленого огурца.

Наташка снова сунула нос в дырку.

— Насчет пюре — согласна, — сказала она. — А как ты огурец унюхал соленый?

Коля опять засмеялся. Лег на спину, принялся тренькать кроватной пружинной сеткой.

— Да не унюхал. Загляни в дырку-то. Что на блюде лежит?

— Огурцы, — уныло сказала Наташка.

— Вот, враг, и впрямь огурцы, — сказал Леньки. — А я знаю, что на третье дадут. В воскресенье на третье всегда апельсины дают.

— Тише, — сказал Коля. — Концерт для матраца с оркестром. — Он принялся тренькать на всех пружинах. Спел на разные голоса: "Четвертый день пурга качается над Диксоном, но только ты об этом лучше песню расспроси..."

— Ну, ты молоток, — сказал Ленька восхищенно.

— Молоток, — согласился Коля и опять спросил грустно: — Чего ж он меня встречать не пришел? Может, я ему и не нужен? — Он посопел немного, тренькнул самой печальной пружиной и добавил, бодрясь: — Тогда я совсем сиротой буду — круглой.

Ленька вылез из-под кровати.

— Чего болтаешь? Во, враг, чего наболтал... — Ленька надел пальто, надел шапку и мрачно скомандовал: — Одевайтесь. Пойдем.

Коля высунулся из-под кровати.

— Куда?

— Куда, куда? Узнаешь, куда. Пойдем, про твоего отца справимся. — Ленька замотал шарф вокруг шеи. — Пошевеливайтесь.

На радиостанции, тесно заставленной аппаратурой, сидит на вертящемся табурете радистка Рая в туфлях на тоненьком каблуке. Возле двери, на вешалке, висят Раины теплые одежды, которые она наденет, когда домой пойдет. Там же стоят унты из лохматой собачьей шкуры, которые подарил Рае брат — летчик. Унты наденет Рая и станет совсем другой — толстой и неуклюжей. Потому и сидит она в легких туфельках и в облегающем свитере, — кажется ей, что одежда влияет на голос. Хочется Рае, чтобы голос ее в эфире звучал мягко и ободряюще.

Какой-то "Тибет" спрашивал ее, что делать с "Сахаром". Какой-то "Туман" просил очень вежливо и настойчиво прислать подкормку для оленьего стада в район горы Ветровой. "Калмык" строго требовал подтвердить получение шифрованной радиограммы капитану порта. И каждый из них после просьб, требований и запросов интересовался, сбавив голос чуть не до шепота:

— "Фиалка", нет ли новостей от "Кристалла"? Кроме этих голосов, ближних, в Раину комнату врывались певцы и тромбоны, священники и футболисты, хрипы и скрипы помех, голоса лгущие и голоса протестующие, отдающие команды и взывающие о помощи.

— Я — борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть. Вызываю "Кристалл". — Голос долетел до Раиных ушей, как далекое эхо. И тут же все ближние голоса замолкли. Рая, едва дыша, подкрутила настройку. — У вас что, зажечь нечего? "Кристаллы, не вижу огней на посадочной полосе. Жгите матрацы, они уже не понадобятся. "Кристалл", "Кристалл"...

— Я — "Кристалл". Борт семьдесят семь-четыреста пятьдесят шесть, полоса смята льдами. Уходите в Порт. Когда расчистим новую полосу, дадим знать. Ждите в эфире.

— "Кристалл", "Кристалл". Я Володя Бойков. Я буду близко. Держитесь, ребята.

— Володя, уходи. Связь прекращаю. Пойду помогу народу полосу расчищать. Следи за эфиром! Следи за эфиром...

Раины руки побежали по клавишам и верньерам, — наверно, отыскивая ту самую, не существующую пока еще кнопку, которую нужно нажать — и беда отступит. Потом глаза Раины уставились на окно, на цветущую в горшке королевскую бегонию. Цветы у бегонии как мотыльки, только еще прозрачнее.

— "Фиалка", "Фиалка"... — позвали ее из недремлющей ночи.

Рая снова склонилась над своей работой.

Фонари украсили ночь светящимися шарами. Вьются в безветрии вокруг шаров легкие, народившиеся от света и от мороза снежинки. Кружатся и не падают на землю. В двухэтажных домах окна разноцветные от занавесок и абажуров. Музыка играет по радио и с пластинок.

От дома к дому, помимо тротуаров деревянных, проложены короба, как бы длинные ящики. На коробах ни снега нет, ни льда. По этим коробам побежали Ленька, Наташка и Коля.

— Что это за гробы? — спросил Коля. Ленька ответил:

— Ты свой юмор оставь, — но объяснил все же: — В коробах отопление паровое. В землю его не спрячешь — вечная мерзлота. Его и положили над землей, войлоком обернули, опилками засыпали и в деревянные короба упрятали. Это тебе не на пляже сидеть.

Шлепают Ленькины и Наташкины валенки по дощатым коробам. Шуршат Колины валенки вслед за Наташкой. На перекрестке, где короб с коробом пересекаются, как две дороги, толстый кот лежит полосатый.

Кот даже с места не сдвинулся, когда Ленька, Наташка, а вслед за ними и Коля перепрыгнули его. Коля подумал: может быть, замерз этот кот, закоченел — и все тут, и лежит на морозе трупом. Наклонился Коля, потрогал ладошкой доски, а они теплые. "Спит, — решил Коля, — пригрелся тут, на далеком Севере, и дрыхнет себе, как на печке".

Ленька и Наташка остановились, потому что короб круто пошел вниз, в темноту. Вверху звезды зеленые, как кошачьи глаза. Внизу темень — море замерзшее. Разглядел Коля в этой глубокой тьме — огоньки насыпаны грудками, словно кусочки неба выкрошились и упали вместе со звездами.