Противостояние - Витич Райдо - Страница 55

настолько тяжелым и неожиданным.

Села рядом, прижавшись плечом к его плечу:

— Буду. Если ты клянешься, что тоже будешь жить. Не смотря ни на что, Санечка,

будешь жить.

— Мы словно расстаемся, — посмотрел на нее пытливо. Девушка голову опустила,

пряча взгляд: тягостно.

— Ты мне как брат стал.

— "Брат", — передразнил едко и головой качнул. — Только ты мне не сестра.

— Ой, ли? — толкнула плечом легонько, улыбнулась. — Не сердись, насупился вон.

Брат, ты мне Саня, самый настоящий, — лбом в его плечо уперлась, глянула.

Дроздов покосился, носом шмыгнул. Взгляд потеплел и лицо уже злым не было.

Надо же было ему тогда за Лениной подружкой ухлестывать? Дурак, ой, дурак, —

вздохнул.

— Мы ведь после войны встретимся?

Саша замер: это к чему она?

И развернулся, в глаза заглядывая, а в них тоска, вина и прощение.

— Значит я прав, — притих, холодно что-то стало. — Куда идешь, когда? —

спросил глухо, пряча волнение, а оно наружу рвется, просачивается в голосе,

взгляде.

— Это тайна Саня. Никому не скажешь?

— Рупор возьму и всем объявлю, — проворчал, и головой качнул. — Ох, Ленка…

Куда тебе? Ты вон по здесь еле ползаешь. Куда опять тебя Иваныч дергает?

— Не должен никто знать о том, понял? — глянула сердито, отвернулась спиной к

нему: ишь, внимательный какой! А сердиться не может — уходить ведь скоро,

встретятся ли еще? Не до ссор и обид сейчас.

— Странно, правда? Жизнь оказалась совсем не такой, как мы себе представляли. А

у многих ее отобрали, взяли и сломали, как веточку… Я хочу, чтобы ты знал: я…

я самый счастливый человек на земле. Мне было дано узнать вас.

И смолкла, невольно выступившие слезы скрывая. А на душе горько и жалко всего:

от своей жизни до его… Но жили правильно, ни себя ни других не пачкая! И как

могли людей и Родину защищали!

Вот только ком в голе встал и не уходит, хоть чем его гони.

Саша уставился ей в спину: слышится или мерещится — она совсем прощается?

— Ты не погибнуть ли собралась, — чуть не схватил за плечо, к себе не

развернул, но помнил, что с ней сотворили, не тронул.

Лена палочку подобрала, покрутила в руках и сломала от волнения:

— Нет. Но это уже не от меня зависит.

— Хочешь, к командиру пойду…

— Нет!…Просто в отряд я уже не вернусь, — добавила тише: и тебя не увижу.

Дроздов все-таки не выдержал, осторожно развернул ее лицом к себе:

— Рассказывай, — потребовал.

— Не могу.

— Я что, болтун?

— Я болтушка — тебе вот выболтала.

— Не крути, мне пытать тебя, что ли? — и стих, увидев, как посерело ее лицо,

замкнутым стало. — Прости. Как рыба нем буду, клянусь — куда идешь?

Лена помолчала и призналась:

— За линию фронта.

— Еее… — Дрозд еле сдержался, чтобы не выматериться. — Ну, точно, сдурел

Иваныч.

— Это не обсуждается, Саша.

— Да ты знаешь, сколько до линии фронта? — прошипел ей в лицо.

— Это неважно, — осекла. Мужчину перекосило, многое бы сказал, но только губы

поджал и взглядом ожег. Выругался в полголоса.

Помолчал, раздумывая, затылок потер, дурея от мысли, что Лене опять предстоит.

— Почему ты? Почему опять ты?!… Ты же жуть какая невезучая. На меня посмотри,

за два года ни единой царапины, а у тебя, что не выход, то панихида: то изобьют,

то ранят, то!… - и рукой махнул в сердцах.

— Ничего со мной не будет.

— Угу, — насупился как ребенок — Лене и смешно и грешно было смотреть на него.

— Честное комсомольское, — чуть по голове его не погладила.

Санечка, хороший ты мой. Ты выживи, пожалуйста!

— Да хоть октябрятское! Отмени!

— Нет! — теперь она разозлилась.

Дрозд понял, что что-то очень серьезное ей поручили и, застонал, затылок ладонью

огладив:

— Ну, мать твою!…

И смолк. Так и сидели молча, друг на друга не глядя. Прощались без слов. Скажи,

что и опять горечь полезет, а ее без того хватает.

— Адрес запомни, — сказал мужчина. — Москва…

— Не надо, — оборвала: тяжело. Призналась. — Не приду.

— Тогда на ВДНХ, каждую субботу, в шесть. Я ждать буду, попробуй не приди.

Лена улыбнулась:

— Забавный ты. Славный. Ладно, приду.

— После войны, — кивнул. И она кивнула:

— После войны. "И попробуй не приди", — передразнила. Тепло на душе и грустно.

Зима…

Вторая зима войны. Должна же она закончиться когда-нибудь? Вот пойдут советские

войска в атаку и погонят немцев до самого Берлина. Весной. Этой.

— В Берлине будешь, напиши на стене их самой высокой: "помни!"

Саня хмыкнул: понравилась мысль.

— Напишу. И ты.

— И я.

Ей было жаль, что с другими она попрощаться не сможет, это было бы слишком

прозрачно для предателя.

— Саша, командир уверен, что в отряде завелся стукач. Я бесспорно болтушка, что

говорю тебе, но ты остаешься, а я ухожу. Будь осторожен и попытайся вычислить

этого… можешь ударить его. От меня.

— Грозно-то как, — усмехнулся мужчина. Информацию Лены он на ус намотал — не

удивила. Нечто подобное он подозревал — уж слишком интересно ребята на засады

напарывались, операции срывались.

— Когда уходите?

— Через сутки.

— Значит, у нас есть еще целые сутки. Богатство, — хмыкнул невесело.

Удивительное существо — человек. Почти два года Дроздов знал Пчелу, и вроде

только понял ее и себя, а уже и расставаться, и на самое главное всего сутки

отмеряно.

— Я не говорил тебе, хотел позже, когда окрепнешь, — оперся затылком о ствол

дерева: гребанная война! Как же она остаточертела! — Выходит, нет у нас этого «позже».