Засечная черта - Алексеев Иван - Страница 38

– Подмешал, отец-благодетель! Сделал все, как ты велел!

– Ну, то-то! Давай беги встречай дорогих гостей!

Хальник со всех ног кинулся вниз по лестницам во двор. Воевода степенно прошествовал вниз, в обширную пиршественную палату. Там его встретили многочисленные слуги, суетившиеся вокруг накрытого длинного стола. Почтительно поддерживаемый под оба локтя, Аверьян Мартемьяныч торжественно пересек палату и воссел на парадное кресло, стоявшее на возвышении во главе стола.

Вскоре в палату ввели гостей. Воевода буквально задохнулся, вновь воочию увидев обеих красавиц. Но он усилием воли стряхнул наваждение, сумел взять под контроль свою отвисшую челюсть и заставил ее совершать упорядоченные движения, необходимые для произнесения слов:

– Рад видеть тебя, сотник, и вас, сударыни, под своим кровом! Прежде чем дело делать, прошу покорнейше отведать со мной хлеб да соль. – Он небрежно махнул рукой в сторону огромного дубового стола, ломившегося от изысканнейших яств. – Ну а поскольку женщинам не пристало за одним столом с мужами пировать, то ты, полусотник, снимай сабельку, садись подле меня, а спутниц твоих дворяночки мои пока в терем, в малую столовую палату, проводят да там напоят-накормят. Хозяйки-то у меня в доме нет, ибо уже год как овдовел.

Последние слова, адресованные непосредственно двум красавицам, воевода произнес с особой значительной интонацией, то ли печальной, то ли игривой. Красавицы поклонились молча и ушли в сопровождении нескольких дворянских девиц, проживавших, как и положено, при дворе воеводы еще с тех времен, когда была жива его жена, кстати уже вторая по счету, в услужении которой они состояли. Сейчас эти девицы использовались воеводой для услуг несколько иного рода.

Полусотник, как ему было велено, снял саблю, отдал ее мгновенно подбежавшему слуге и уселся на указанное почетное место по правую руку от воеводы. Кроме сабли у этого дружинника висели на поясном ремне какие-то закрытые кожаные подсумки, напоминавшие кошель с деньгами, но никто в тот момент не обратил на них должного внимания. Воеводская свита, возглавляемая, естественно, стольником Хальником, также расселась за столом. По мановению руки хозяина десяток слуг, чинно и безмолвно стоявших вдоль стены с белоснежными льняными рушниками через плечо, неслышно, на цыпочках приблизились к столу, принялись наливать вино в серебряные кубки. Когда слуги, завершив процесс, вновь отошли к стенам, по знаку воеводы поднялся Хальник и произнес заздравную речь, короткую, но витиеватую. Сотрапезники встали со своих мест и, поклонившись хозяину, выпили кубки до дна в его честь и во здравие.

Воевода, единым духом, привычно и лихо заглотив ударную дозу хмельного напитка, всей грудью молодецки выдохнул и тут вдруг увидел, что этот самый полусотник поставил свой кубок на стол, даже не пригубив из него ни капли. Воевода, впервые в жизни увидевший на пиру непьющего человека, застыл было в растерянности, но тут ему на выручку немедля пришел верный Хальник, раздосадованный, что его зелье, подсыпанное гостю в вино, не попало по назначению:

– Эй, дружинник! Как это прикажешь понимать? Почто ты заздравную чашу в честь хозяина пить не стал?

Полусотник встал из-за стола, поклонился в обе стороны:

– Прости, воевода, и вы, добры молодцы, не гневайтесь понапрасну. На меня игуменом нашим наложена суровая епитимья, пост блюсти велено, ибо грешен я перед Господом. Так что не обессудьте на то, что вин и разносолов ваших отведать не смогу, а лишь черствую корочку хлеба жевать буду. Но вы, православные христиане, несомненно, меня одобрите и за душу мою грешную помолитесь на заутрене.

Полусотник повернулся к висящей в красном углу иконе Николая Чудотворца, перекрестился истово, отвесил земной поклон. Многие из сидевших за столом невольно последовали его примеру и так же, привстав, осенили себя крестным знамением.

Хальник бросил растерянный взгляд на воеводу, ища у него поддержки и ожидая мудрых руководящих указаний по преодолению неожиданного затруднения, нарушавшего их планы, но Аверьян Мартемьяныч угрюмо молчал. В пиршественной палате повисла напряженная тишина, и было слышно, как потрескивают фитили многочисленных толстенных свечей, ярко освещавших помещение. Наконец воевода поднял голову, небрежным жестом перекрестился, едва оторвав зад от мягких подушек своего кресла-трона, и молвил чуть хриплым голосом:

– Ну что ж, будь по-твоему, дружинник. Коли за грехи твои тебе наказание положено, то и сиди здесь в наказание, гляди на пирующих до тех пор, пока мы всех блюд не отведаем, не насытимся, жажду не утолим. А ежели ты из-за стола раньше времени посмеешь встать, то за обиду суровый ответ держать будешь! – при последних словах воевода грозно сверкнул очами, вгорячах пристукнул кулаком по ручке кресла, чувствительно прищемив себе пальцы многочисленными перстнями.

Дружинник лишь молча склонил голову в знак повиновения. Воевода, демонстративно отвернувшись от него, подал знак рукой, и тут же его стремянной – второй по значимости после стольника административный чин – вскочил со своего места, торопливо поднял вновь налитый кубок и провозгласил хозяину очередную здравицу.

Некоторое время застолье катилось по привычной колее, слуги вносили очередные перемены блюд, наливали вина, сотрапезники произносили здравицы. Воевода ел и пил машинально, не ощущая вкуса яств и напитков. Он ждал, когда произойдет запланированное заранее событие, и время от времени косился на полусотника, который с благочестивой миной на наглой роже скромно сидел на краю скамьи и действительно жевал лишь корочку хлеба, которую он самолично отщипнул от одного из лежавших на столе караваев. Воевода ощущал легкое беспокойство. По их стандартной схеме, не раз испытанной на других гостях, этот самый полусотник, сопровождавший девиц, которые, по русскому обычаю, пировали отдельно от мужчин в особой палате терема, должен был бы упиться зельем, окунуться в многочасовой беспробудный сон и не мешать дальнейшей забаве наместника с упомянутыми девицами. Но случилось непредвиденное. Полусотник отказался от дармовой выпивки и закуски! Теперь он может в любой, самый неподходящий момент потребовать свидания со своими подопечными.

«Ну и что же, – успокаивал сам себя воевода. – Здесь у меня два десятка здоровенных молодцов, и ежели он начнет рыпаться, так его и успокоят тут же, без всякого зелья – дубинкой по башке! А ежели он и впрямь из царевых опричников, так отбрешемся потом, что, дескать, сам в драку полез, а толком не представился, да и знаков надлежащих – метлы и собачей головы – при нем не было. Мы, мол, недоглядели, да ведь и он виноват!» Но, утешая себя этими вполне логичными рассуждениями, воевода все же испытывал какую-то безотчетную тревогу. И когда в палату внезапно вбежал с деловым и озабоченным видом один из его приближенных, старательно исполняя отведенную ему роль, наместник даже слегка поколебался, подумал, а не бросить ли всю эту затею, пока не поздно. Но перед его мысленным взором возникли образы двух невиданных красавиц, одна пленительней другой, и Аверьян Мартемьяныч вмиг отринул все сомнения.

Вбежавший вначале поманил стольника Хальника, что-то зашептал ему на ухо. Тот изменился в лице, нахмурил брови, выражая всем своим видом нешуточную озабоченность государственного масштаба, кивнул вестнику и почти бегом ринулся к воеводе.

– Не вели казнить, вели слово молвить! – скороговоркой выпалил стольник, не дожидаясь одобрения, склонился к воеводскому уху и прошептал еле слышно: – Пора, благодетель, красных девиц проведать! А невежу этого молодцы наши здесь продержат столько, сколько надобно!

Воевода, резким движением оттолкнув кресло, решительно поднялся:

– Простите, гости дорогие! Срочное и тайное дело государево велит мне покинуть наш славный пир и немедля выполнить свой долг. Ну а вы пейте-гуляйте, веселитесь, как прежде, вплоть до моего возвращения, да хоть до самого утра, коли захочется! – И широким шагом покинул палату в сопровождении верного стольника.