Засечная черта - Алексеев Иван - Страница 36

Скуку городского наместника-воеводы как рукой сняло.

– Вели подать парадный кафтан и сапоги для выходов, те самые. Да крикни на двор, пусть запрягают!

Хальник кивнул с готовностью, кинулся со всех ног выполнять распоряжения. Разумеется, он прекрасно знал, что «те самые сапоги» предназначены для двух случаев: торжественных выходов в народ и завоевания сердец знатных красавиц. Сии шедевры сапожного искусства имели высоченные каблуки и толстенную подошву, искусно скрытую и особо не бросающуюся в глаза. Воеводу Бог обидел ростом, и сапоги предназначены были компенсировать сие досадное недоразумение. Сам Аверьян Мартемьяныч считал, что Создатель за это отмерил ему ума втрое больше, чем обычным людишкам.

Примерно через час роскошная колымага, в которой величаво восседал принаряженный наместник, торжественно выкатилась на городскую улицу и, сопровождаемая отрядом слуг на разномастных и не очень-то чистокровных конях, проследовала в направлении постоялого двора.

Явление воеводы на постоялом дворе, хотя и достаточно привычное и вполне ожидаемое местными работниками гостиничного бизнеса, по произведенному суете и шуму могло быть приравнено к урагану средней силы и имело целью заранее внушить трепет и почтение вновь прибывшим постояльцам. Воевода первым делом обозрел надворные постройки и сурово процедил сквозь зубы непрерывно кланяющемуся хозяину:

– Что-то расширяешься не по чину, смерд. Пора уже налог, уплачиваемый тобой в государеву казну, удваивать!

Затем воевода проследовал в конюшни. Там его настроение было слегка подпорчено, но вовсе не недоимками в казну, а видом коней, оставленных приезжими гостями, над которыми воевода собирался позабавиться. Кони были уж слишком добрые, пожалуй, даже лучше, чем у него самого, и свидетельствовали о довольно высоком положении или же достатке их хозяев. Но при конях находился один из этих самых приезжих. Воевода окинул взглядом его неприметную серо-зеленую одежду странного покроя, лишенную каких-либо украшений, смешную шапку, напоминавшую блин, и слегка успокоился. Солидные люди сами так не наряжаются, да и слуг своих одевают поприличнее. В том, что оставленный при конях человек – это слуга, воевода не сомневался. Кобуры и подсумки, надетые на незнакомце, его не впечатлили, ведь он понятия не имел о пистолях и ручных бомбах, а сабля, висящая не на поясе, как у всех, а за плечами, и вовсе не бросалась в глаза. Поскольку общение с каким-то там слугой вовсе не входило в планы высокопоставленного чиновника, он гордо удалился из конюшни, не удостоив дежурившего там дружинника ни словом, ни взглядом. Понятно, что леший тоже никаких попыток к общению не предпринимал.

Наконец, воевода прошествовал в главную избу постоялого двора, в которой размещалась трапезная, то бишь трактир, и находились покои для состоятельных постояльцев. Гости попроще довольствовались сараями и сеновалами, расположенными в обширном дворе. Приезжие сидели за столами в просторном зале трактира в ожидании, когда им подадут обед. Воевода с удивлением увидел, что все они одеты совершенно одинаково, как тот слуга в конюшне. Это обстоятельство слегка сбило его с толку, но он тут же забыл обо всем, когда его взор остановился на двух девицах или женщинах, также сидящих за столом в окружении спутников. Еще не разглядев детально ни одежд, ни черт лица или фигуры, воевода был буквально ослеплен их необычайной красотой. Ничего подобного ему лицезреть до сих пор не приходилось. Воевода, раскрыв рот, выпучив глаза, завороженно уставился на незнакомок.

Одна из женщин или все-таки девушек – сразу и не разберешь по их одеянию, хотя и русскому, но все-таки не местному, была порывистой и подвижной, непрерывно улыбалась так, что мурашки невольно пробегали по телу. В ее синих глазах тонула и гибла даже самая сильная мужская самоуверенность, а ее волосы, небрежно заплетенные в не очень длинную косу, золотой волной струились по округлым плечам самой что ни на есть восхитительной формы. Она сидела, легко и небрежно откинувшись к стене, и во всей ее фигуре, гибкой и грациозной, было что-то кошачье, вернее – рысье, опасное, но вместе с тем завораживающее и манящее.

Вторая девушка была худощавой, даже, пожалуй, хрупкой и беззащитной на вид, а потому весьма и весьма привлекательной, особенно для низкорослых мужчин, каковым и являлся наш воевода. Ее лицо с тонкими правильными чертами было обрамлено гладко уложенными волосами восхитительного каштанового, чуть рыжеватого цвета. Изящная лебединая шея, трепетные губы, огромные глаза темного цвета, то ли синие, то ли серые, восхитительной формы руки с узкими ладонями и длинными пальцами – эта чуть холодная и потрясающе утонченная красота была редкостью среди русских женщин, скорее она была характерна для европейских дам. Воеводе пару раз удалось лицезреть таковых на больших царских приемах иностранных посольств, когда он находился в числе других чиновников, выстраивавшихся при официальных церемониях вдоль улиц от посольского двора до царского дворца.

В трактире воцарилась продолжительная тишина. Воевода обалдело молчал, будучи не в силах произнести ни слова. Гости также не желали начинать диалог, явно выжидая, чтобы прибывшие в трактир важные персоны заговорили первыми.

Наконец Хальник, уловив брошенный на него украдкой слегка растерянный взгляд воеводы, выступил вперед и произнес медоточивым голосом:

– Воевода, наместник сего благословенного городка, – Хальник склонился в сторону своего повелителя, как бы призывая всех последовать его примеру, – спрашивает дорогих гостей, подобру-поздорову ли доехали? И какая надобность привела вас в наши владения?

Последний вопрос был произнесен уже тоном суровым и требовательным, составлявшим резкий контраст с предыдущими сладкими запевками.

Один из сидящих за столом поднялся, не спеша и без должного, по мнению воеводы, подобострастия, зачем-то поднес коротким движением ладонь к своей шапке-блину:

– Полусотник поморской дружины боярина Роп-ши. Следую с отрядом в государеву службу на Засечной черте.

И уселся как ни в чем не бывало. Что ж это за боярин такой, чьи дружинники ведут себя как царевы опричники? А вдруг так оно и есть? Царевы любимцы возносились из ниоткуда и исчезали в никуда с удивительной быстротой. Однако ответ полусотника мало что прояснял, особенно относительно наиболее волновавшего воеводу вопроса о двух красавицах. Хальник, вновь поймав красноречивый взгляд хозяина, продолжил расспросы, продемонстрировав весьма неплохие географические познания:

– Так зачем же вы, дружинники поморские, в наш городок-то прибыли? Ведь на Засечную черту, на Оку-реку, с поморского краю совсем другой дорогой надо бы следовать. Почему же вы крюк-то такой сделали?

– Да есть у нас в ваших краях попутная надобность, но не станем же мы отвлекать самого воеводу городского по такому пустяку.

Полусотник наконец-то продемонстрировал хоть какое-то уважение к наместнику, слегка привстав со скамьи при упоминании его. Но все равно это самое почтение весьма смахивало на пренебрежение. Воевода сделал еще одну зарубку в памяти, а был он весьма и весьма злопамятен. Но в данный момент внимание Аверьяна Мартемьяныча было сосредоточено не на будущей мести этому наглецу, а на другом обстоятельстве. Он заметил, что при словах «попутная надобность» поморский дружинник посмотрел на девушек. Ясно, что вышеупомянутая надобность была связана именно с этими красавицами, которым наверняка совсем незачем было следовать «в государеву службу на Засечной черте».

Воевода наконец решил, что настало время для его выхода на первый план, и, солидно откашлявшись, шагнув вперед, потребовал:

– Излагай свою надобность, дружинник! Мне государевым повелением сей град дан в управление, дабы о благополучии подданных, даже самых малых, печься по-отечески.

Воевода в одной фразе обозначил дистанцию между собой – государевым наместником и дружинниками, в сторону которых он при словах «даже самых малых» сделал красноречивый небрежный жест. Впрочем, приезжих это совершенно не смутило. Нет, тут надо держать ухо востро, уж больно они спокойны и самоуверенны. «Впрочем, – попытался успокоить себя воевода, – у себя-то в городе я найду управу даже на опричников, а потом так упрячу концы в воду, что ни одна живая душа... Но пока они сидят спокойно, а я стою перед ними дурак дураком».