Циклон над Сарыджаз - Коротеев Николай Иванович - Страница 22

— А бригадир ругаться будет…

— Не будет! Нам парочку рыбешек… усачей. Оголодали в городе, а тут холод…

— Спирта нет, — сказал Кадыркул. — А двух усачей копченых дам из кладовки. А ты запиши, что ревизию сделал, и не приставай к нашему бригадиру. На ключи, — и Кадыркул передал Исмагулу связку.

— Зачем же беспокоить хорошего человека? — я радостно взмахнул руками. И было от чего: оба — Исмагул и Кадыркул тут. Правда, нет Абджалбека, младшего брата Аргынбаева. Он-то и ездил с кем-то в Караганду, доставать паспорта. И ещё яснее ясного: Кадыркул, хоть и младший, но верховодит неповоротливым верзилой, тугодумом Исмагулом.

Тут я заметил, что сидящий на краю кошмы, у самых моих ног, молодой парень прячет под себя пистолет.

Только этого не хватало.

— Конечно, не станем мы беспокоить хорошего человека! Добрый человек — редкость! А мы намерзлись. У вас-то тепло, — напрашивался я на чай. — Ах, какие боорсоки.

«Хоть бы пригласили! Хоть бы пригласили! Тогда этот молодой дурень не станет палить сразу. А своих уж как-нибудь предупрежу, — молил я про себя. — Пока-то они разглядят Ахмет-ходжу и что к чему сообразят…»

— Сколько вас? — спросил Кадыркул, пока Исмагул, кряхтя, поднимался, брал из вороха одежды чей-то тулуп, накидывал.

— Сколько нас?! — всё так же весело говорил я. — Сам четвертый, один без ноги, двое убогих. Кого ж теперь в ревизии посылают?

— Пусть заходят чай пить. К нам с добром — и мы не отстанем.

— Рахмет! Рахмет! — рассыпался я в благодарностях. — Что нам стоит подписать бумажку. Она не рыба, её ловить не нужно, — продолжал я льстиво бормотать, пропуская в дверь Исмагула.

Мы вышли из тамбура. Исмагул остановился было, увидев сани. Вежливо подталкивая его, я бросил своим товарищам:

— Идите чай пить! Да осторожнее, осторожнее, не толпитесь в дверях! Холоду напустите! Там у входа парень молодой — простудится. Ах, какие боорсоки! — и Исмагулу: — Ты, уважаемый, рыбку пожирнее выбери, — а сам доставал из-за пришитого козырька ушанки фотографию братьев, взятую у их воспитательницы; они на ней как раз втроем. — Не скупись, уважаемый… — И лишь мы свернули за угол барака в затишье: — Стой, Аргынбаев Исмагул!

Когда он обернулся, перед его глазами была фотография и дуло маузера.

— Какой я Аргын… — начал он и замолк.

— Руки! Руки вверх! Аргынбаев Исмагул… Лишнее движение — я твой череп на воздух пущу! Разве на фотографии не ты, не твой брат Кадыркул и твоя троюродная тетка? Разве не тебя и не Кадыркула ранили в тугаях в Камышановке?

Исмагул мычал, будто немой, и всё глядел на фотографию, не понимая, наверное, каким чудом она оказалась у меня. А я очень беспокоился за товарищей — за Васю, за капитана и не знал, что предпримет Ахмет-ходжа.

— Сейчас мы возвратимся, — сказал я. — Помни, в моем маузере десять патронов. В тебя, в первого, я не промахнусь. Иди, иди… И в остальных тоже, а Кадыркула пощажу. Он главный и расскажет всё. Иди!.. Иди. И помни, твое лишнее движение — я стреляю.

Чтоб властвовать, их надо было разделить. Старший брат — Исмагул не мог простить младшему — Кадыркулу, что тот главный, даже в глазах врага.

Мы миновали тамбур.

— Стань справа от двери, лицом к стене, — говорил я, думая, лишь бы он не загородил того парня, спрятавшего под себя пистолет. — Ну, открывай дверь! И помни…

Мы вошли.

— Произвол! Вы ответите! — звенел голос Кадыркула.

И первое, что я увидел, — красное от натуги лицо молодого парня, сидящего на кошме. Он жал, жал на спусковой крючок пистолета, направленного прямо в живот стоявшего вплотную к нему капитана. А тот не видел!

— Ну! — гаркнул я Исмагулу. Тот ткнулся лицом в стену, я ударом ноги выбил из рук пария пистолет и поймал его в воздухе. — Ошалел от страха, мерзавец! Предохранитель-то спускать надо…

Молодец мой Вася! Распорядился он прекрасно! Первым в круге бандитов стоял Ахмет-ходжа с гранатой-«лимонкой». За ним Хабардин, а прикрывал их капитан. Трое против четырнадцати и двух женщин у тазов, наполненных кипящим маслом.

— Капитан, во двор! Остальным выходить по одному. Потом шубы вынесем! По одному, по одному! Женщины — в угол, в угол! По одному!..

Мы их всех усадили на снегу. Провели обыск и обнаружили в одеялах пятнадцать пистолетов.

Оставил я Васю и капитана с пятнадцатью бандитами и Ахмет-ходжой. К командиру отряда, к Пузырю этому, отправился доложить, что у него в расположении творится. До штаба километров пять-шесть было. Выпряг я одного вороного и без седла поскакал.

Вот когда Хабардину досталось. Капитан, хоть и с пистолетом, но в рукопашной схватке от него немного пользы — на протезе он. Ахмет-ходжа — плохой помощник. Гляди, как бы он сам не стал на сторону бандитов. А им терять нечего.

Свора сначала сидела тихо. Хабардин устроил их у освещенной солнцем стены барака. А сам с капитаном и Ахмет-ходжой в тени, около строения, что рядом. Чтоб хорошо видеть, заметить, если сговариваться начнут, попытаются напасть.

В бараках-то никого, рыбаки на лове. Женщины выглянут и спрячутся. Боятся.

Меж бараками расстояние небольшое — метров двадцать. За один рывок преодолеть можно. Это от силы три-пять секунд. В зимней одежде бандиты пока-то поднимутся. Пистолетов на морозе держать нельзя — откажут в нужный момент, застынет масло.

Тишина головокружительная — слышно говор женщин за стенками барака, а стенки-то утепленные. Вдруг снег скрипнул. Вася огляделся — нигде никого. И бандиты неподвижно сидят. Опять скрип — совсем явственный. Покосился Хабардин на капитана, на его протез. Может, он нечаянно ногой шевельнул. А тот сам на Васю с удивлением смотрит, брови вскинул.

Скрип всё чаще слышится. Догадался Вася — рассредоточиваются потихоньку бандиты: то один двинется чуток, то другой. По сантиметру, по сантиметру, а дальше друг от друга. И следить за их действиями трудней и трудней. Пока на одном он свой взгляд остановит, другой шевельнется. Вверх стрелять — что, бандиты этакого шума не слышали? В них — нельзя. Живыми приказано брать. Да и выстрели один раз, убей одного, остальных уж не сдержишь — ринутся. Дело известное.

Капитан забеспокоился:

— Что делать будем?

А бандиты поскрипывают. Уж заметно расползлись, полукольцом охватывать начали. В молчании всё — скрипят, расползаются, окружают. Не убивать же их по одному, кто шевельнется? Два месяца ходили, искали, а нашли и взяли, да сохранить не сумели — это не работа.

— Знаешь что, капитан, — сказал Хабардин, — ты иди к углу барака, стань там и уж оттуда бей всякого, кто поднимется. Или пустится наутек. Стреляй! Или в барак захочет прорваться. Пали! Может, у них там ещё чего из оружия спрятано.

— А ты? — спросил капитан. — В бою мне всё понятно, а с такой поганью я дел не имел.

— Ничего, капитан. Я с ними справлюсь.

Достает Василий гранату-«лимонку», зажимает в левой руке.

— Уходи, уходи, капитан, — приказывает.

Тот послушался, подчинился.

Тогда Хабардин срывает колечко. Отпустить предохранитель ему осталось, чтоб граната разорвалась, — и всё. Потом сам садится на снег.

— Теперь ползите, гады! Хоть медленно, хоть быстро. Только поближе, поближе ко мне. А вот когда я решу, что хватит, я разожму пальцы, и половины вас сразу не будет. Ну! Коли поняли — сидите смирно.

Потом положил «лимонку» за пазуху, чтоб не замерзла рука, и держал бандитов в страхе, пока я пробивался в кабинет к Пузырю, разговоры вел.

Приехал я тогда, конечно, с подкреплением — всё хорошо.

А вот Вася с той поры болеет. Дорого ему дались те минутки.

Подошли рыбаки, помогли нам охранять арестованных. Пригласили байбиче — ну, пожилую женщину, чтобы обыскать женщин. Обнаружила байбиче у них в шальварах восемьдесят тысяч рублей денег. Пока шел обыск, со станции приехал Таукэ и привез ещё одного бандита. В коржуне у него нашли по три паспорта на каждого из банды: полугодовой, годовой и трехгодичный, на чужие фамилии; подделанные справки из канцелярии отряда…