Западня для леших - Алексеев Иван - Страница 44

Степа согласно кивнул.

– Все понимаю, воевода, поэтому не вопию громогласно, а тебе с глазу на глаз сообщаю тихонечко. Сознаю также, что одних его голых слов недостаточно, потому и просить пришел, чтобы поведал ты мне подробности о том, как мы да опричники прознали про нападение то. Авось да и подтвердятся сведения, мной полученные, с какой-либо другой стороны.

Коробей некоторое время молчал, в мрачной задумчивости барабаня пальцами по столу. Степа даже подумал, что сейчас начальник обругает его за наглость и глупость и пошлет куда подальше, чтобы впредь не забивал голову себе и людям всякими досужими вымыслами. Однако, вопреки его ожиданиям, Коробей не разразился бранью, а принялся отвечать на заданный вопрос слегка неуверенным, даже как будто оправдывающимся тоном.

– Как мы про злодейство узнали? Известно, как… Дозор с Тверской дороги привел человечка подозрительного. Подьячий Якушка, что тогда дежурил, в пыточную на допрос его определил, ну там уж наш палач самолучший, Осип-колода, на дыбу поднял злодея, тот всю подноготную-то и выложил. Якушка самолично допрос сей чинил и сразу же ко мне кинулся. У меня здесь как раз боярин Басманов-младший находился, служебные дела со мной обсуждал… Ну, он немедля своих орлов послал на перехват, благо, что в сборе были они в тереме его поблизости. А я, соответственно, нашу стражу по тревоге собрал, да и поскакали мы в усадьбу ту… Так что никаких несуразностей я здесь не вижу, – уже прежним твердым голосом закончил он последнюю фразу.

– Есть несуразности, воевода, – задумчиво произнес Степан. – Человечек тот допрошенный, что так некстати (или кстати?) под пыткой помер скоропостижно, на злодея осведомленного никак по виду и повадкам не тянул. Вчерась ребята из дозора, который его на Тверской задержал, похвале твоей за усердную службу радуясь громогласно, недоумевали слегка. Говорили, что, мол, надо же: обычного бродяжку зачуханного повязали от делать нечего, а он, гляди-ка ж! – разбойником оказался не из последних. Сроду бы такого на него не подумали, мол. Так как же получилось, что стражники опытные, по земле своей день и ночь шагающие, злодея не разгадали наметанным глазом, а подьячий, в бумагах всю жизнь пером скрипящий, сразу того узрел? И ведь не в острог его сунул, где у нас они по сто ден сидят, никому особо и не нужные, суда-следствия дожидаючись, а сразу на допрос его повел, да не к кому-нибудь, а к Осипу-колоде, который в три подхвата из кого угодно какие хошь сведения вместе с жизнью вытрясет! Ну, а Басманов-младший, который, я чаю, к нам сроду очей своих светлых не казал, вдруг да ненароком заглянул по чистой случайности? Не сходятся что-то концы с концами, воевода!

Коробей, слушая Степана, мрачнел все больше и больше.

– Неужели ж ты хочешь сказать, что Якушка все это придумал, в сговоре с царевыми опричниками находясь, чтобы их нападение на усадьбу Задерееву прикрыть?

– Хуже, воевода. Тут не только сговором подьячего с опричниками пахнет, тут еще и с разбойниками сговор был, да не с простыми, а с самой верхушечкой…

Степа сделал паузу, собрался с духом и изложил Коробею свои соображения, не упоминая, конечно же, разговоров с Пафнутьичем и Трофимом, а лишь ссылаясь при необходимости на таинственного осведомителя. Когда он закончил, Коробей поднялся и молча принялся расхаживать по палате. Степа встал было вслед за начальником, но тот жестом приказал ему сидеть. Затем Коробей подошел к окну, затянутому желтоватой мутной слюдой, и долго стоял в напряженной позе, будто пытаясь разглядеть что-то важное, происходящее во дворе.

– Ты никому, надеюсь, свои соображения не излагал? – после долгого молчания обратился он к Степе.

Тот отрицательно покачал головой.

– Подозрения твои в отношении царевых опричников и товарища нашего, сам понимаешь, чудовищны, – продолжал Коробей. – Ни одна живая душа, кроме меня, про них знать не должна! Теперь иди, продолжай службу как ни в чем не бывало, но без совета со мной – шагу лишнего не смей ступить. Ясно, стражник?

– Ясно, воевода!

Степан вскочил, встал по стойке «смирно», повернулся и вышел из совещательной палаты во двор. Там он прищурился от яркого солнца, глубоко и облегченно вздохнул, отвязал своего коня от коновязи и веселой рысью поскакал в слободку с чувством хорошо исполненного долга.

Как только Степан вышел из палаты, тут же осторожно скрипнула дверь, ведущая в комнату подьячих, и оттуда показался Якушка с перекошенным лицом. Не спрашивая разрешения у молча взиравшего на него Коробея, он буквально рухнул на скамью и сдавленным голосом пробормотал:

– Откуда этот змей подколодный, недотепа слободской, мог проведать все в точности про наши дела и замыслы тайные?

– Ну, уж не знаю, – развел руками Коробей, ничуть не удивившись ни появлению подьячего, ни тому обстоятельству, что он явно подслушал весь разговор. – Тайные замыслы – это по твоей части. Мое дело мечом разить да стражу в крепкой узде держать, чтоб не взбрыкнула невзначай супротив подвигов душегубских, опричниками государевыми в отношении подданных Государства Российского совершаемых.

– Надобно его схватить немедля, и на дыбу! – истерично взвизгнул Якушка.

Очевидно, что Степина осведомленность явилась для подьячего совершеннейшей неожиданностью и прежняя выдержка и самообладание изменили ему. Он явно растерялся и испугался.

– Ты что, в своем уме? Кого это я пошлю заслуженного да уважаемого стражника вязать? Тут следует срочно Малюте доложить, поскольку он нам приказ на действия сии отдавал, да предложить, чтобы опричники с этим Степкой разбирались. Им как раз сие будет сподручнее.

– Ну, а как он своим дружкам-поморам шепнет про то, что тебе докладывал? – по-прежнему с дрожью в голосе возразил Якушка.

– Не успеет! Уже сегодня, как ты знаешь, поморам не до него будет, самим небо с овчинку покажется. Так что лучше успокойся да вели принести нам медовухи с закусочкой, запить-заесть дела и делишки, позабыть о людишках вредных да обреченных, царствие им небесное!

Коробей истово перекрестился на образа в красном углу и уселся за стол в ожидании, пока его сообщник принесет яства и выпивку для восстановления сил после трудов праведных.

Десяток Желтка спешился на перекрестке трех кривоватых нешироких улиц вблизи от окраинного рынка. Там вот уже месяц находилась одна из постоянных застав леших. Лошадей привязали под небольшим навесом, под которым находилась коновязь, кормушки и колода для водопоя. Навес был окружен рогатками, колода и кормушки были расположены так, что их можно было использовать в качестве оборонительных сооружений. Желток обменялся приветствиями с Брячком, десятником первого десятка второй сотни, который сдавал им дежурство. Трое бойцов Желтка, с разбегу оттолкнувшись от бревенчатых стен, взлетели на крыши лабазов, стоящих в начале каждой из улиц. С крыш спрыгнули смененные ими стрелки первого десятка, наблюдавшие за подходами к заставе, и направились к коновязи к своим лошадям. Оставив своего головного непосредственно на заставе, возле сигнальных ракет, Желток с пятью бойцами двинулся на рынок, чтобы сменить находившийся там дозор.

На торговой площади было, как всегда, шумно, оживленно, но спокойно. Головной сменяемого десятка, сдавая дежурство, так и сказал: «Все спокойно». Да и что особенного могло произойти среди бела дня на одном из многолюдных рынков столицы? Ну, разве что кражонка или же драка, которую лешие мгновенно пресекут одним своим приближением к месту происшествия. Поэтому когда часа через два после начала патрулирования дозорные услышали на дальнем конце рынка истошные крики, они не почувствовали особой тревоги. Вслед за десятником бойцы устремились на крики в закуток, возле которого оканчивались торговые ряды и начинался забор, отгораживающий рынок от в беспорядке разбросанных сараев, убогих домишек, дровяных складов и сеновалов.

Когда лешие домчались до места, их взорам открылась печальная картина. Возле невысокого кабацкого крыльца на земле неподвижно лежали двое армянских купцов. Шестеро или семеро молодчиков в рубахах ярко-малинового цвета, столь любимого разбойным людом, преспокойно сдирали с мертвых тел дорогую шелковую одежду. За поясами грабителей были заткнуты длинные окровавленные ножи, убедительно свидетельствовавшие, что это именно они только что зарезали купцов. Наглость преступления была неимоверной и вызывающей. Чтобы осмелиться в открытую, среди бела дня, в людном месте, охраняемом дозором, убивать кого бы то ни было, тем более купцов, которые приносили немалый доход столице, были желанными гостями на любом рынке и находились под особой защитой государства, нужно было либо совсем не иметь мозгов, или же быть полностью уверенным в своей безнаказанности. Но ежели разбойники почему-либо слишком возомнили о себе, то они уже должны были раскаяться в своем заблуждении, поскольку наказание в лице дружинников с желтыми рысями на рукавах приближалось неотвратимо и стремительно.