Западня для леших - Алексеев Иван - Страница 43

И вдруг ослепительная и яркая, как вспышка молнии, догадка пронзила мозг Степы, заставив его застыть неподвижно посреди горницы с крепко зажатым в руке пустым ковшом: Хлопуня точно знал, что на дороге в усадьбу будет засада, поэтому и отговорил Пафнутьича от проведения разведки! Иначе разбойники нарвались бы на дружинников, и весь замысел рухнул бы. И сообщить ему об этом мог только один человек – подьячий Якушка. Перед мысленным взором Степы быстро пронеслись все детали событий на позавчерашнем совещании у Коробея. Подлец и предатель подьячий, чтобы навсегда отвести от себя возможные подозрения и направить их на других, сделал так, чтобы разбойники напали на охраняемые тайной засадой дружинников окрестности, чего ранее, когда о местоположении застав и засад знали все присутствовавшие на совещаниях, не происходило! Теперь все вставало на свои места, рассуждения выстраивались ровно и плотно, одно к одному, как резные деревянные плашечки в правильно собранной детской игре-головоломке. Степа был твердо уверен, что обнаружил предателя. Однако его рассуждения были всего лишь догадками и не могли уличить Якушку, а без улики Степан никогда никого не карал, даже предателей. Никто его обвинениям не поверит, тем более он не мог рассказать стражникам о своем давнем знакомстве с Чумой и его последних словах. Но Степа был уже не в состоянии обдумывать свои дальнейшие действия. Возбуждение, вызванное волнением от внезапного появления брата, беседой с ним и напряженными размышлениями, сменилось наконец усталостью и апатией. Степа в изнеможении прилег на лавку, чтобы хоть немного поспать перед очередным днем службы, который, как и другие, мог быть наполнен всевозможными опасностями и смертельным риском.

Проснуться вовремя Степе не удалось, поэтому, когда он во весь опор влетел во двор стражницкого приказа, на ходу соскочил с коня, кинул поводья подоспевшему отроку и, слегка запыхавшись, почти вбежал в приказную избу, утреннее совещание уже заканчивалось. Впрочем, его появление прошло практически незамеченным, поскольку взоры всех присутствующих были обращены на Желтка, который должен был в этот день заступить в дозор со своим десятком. Вчерашнее утро было продолжением трагической ночи, в которую произошло нападение на усадьбу боярина Задерея, и стражницкие начальники, и сам Коробей были заняты выполнением указаний Малюты, отданных на месте преступления, поэтому развод произвели, что называется, на ходу и без предварительного совещания. Сегодня же Желток стал центром непрерывных обвинений и насмешек, адресованных поморским дружинникам, проспавшим нападение и не предотвратившим кровавого злодеяния. Ему припоминали гордыню и самоуверенность Разика, обвинявшего позавчера в этой самой палате всех и вся в нерадивости и даже предательстве. Желток сидел выпрямившись, не опуская головы, стиснув зубы и глядя прямо перед собой. Он молчал, поскольку сказать ему, собственно, было нечего.

Вчера утром на внеочередном сборе десятников отряда леших Разик подробно доложил обо всех событиях, в том числе – предшествовавших нападению. Он говорил отстраненно, не щадя и не выгораживая себя. Желток сидел возле самого окна и видел, как по двору, невдалеке от терема, ходит взад-вперед быстрым нервным шагом Михась. Его не было с Разиком в той ночной засаде, так как лекари пока не дали ему добро на возвращение в строй. Михась страшно переживал случившееся. Опытный боец был далек от мысли, что если бы он находился в ту ночь в десятке, то смог бы каким-то образом предотвратить трагедию. Однако отсутствие рядом с другом и командиром в минуту поражения, невозможность разделить с ним ответственность тяжким грузом легли на сердце Михася.

Когда Разик закончил доклад, Дымок поднялся, окинул командиров пристальным взглядом:

– Поспешных выводов не делаем, будем думать. Всем удвоить бдительность! Десятники свободны, кроме Желтка.

Когда все вышли, Дымок подошел к оставшемуся десятнику, положил ему руку на плечо:

– Тебе сегодня заступать в дозор. На разводе от московских стражников наверняка услышишь много нового и любопытного о себе, о нас и о наших родственниках. Терпи и молчи!

Теперь Желток молчал и терпел. Когда стражники вдоволь выместили на поморском дружиннике свои обиды, подал голос до этого молчавший Якушка.

– Ну что, витязь, – вкрадчиво произнес подьячий, – про местоположение заставы своей и передвижения дозора будешь мне на ушко шептать или же теперь вслух говорить согласен?

Желток не успел даже раскрыть рта, как Коробей грохнул кулаком по столу так, что со звоном подскочил стоявший на нем помятый и еще не починенный его шелом.

– Хватит мне тут всякую хрень терпеть! Здесь я начальник! Кто мне и моим людям не верит – тот сам предатель!

Он впился в Желтка сверкающими от бешенства глазами.

– Изволь действовать, как все, по моим указаниям, помор! – Коробей выговорил последнее слово сквозь зубы, с неописуемым презрением, как бы брезгливо выплюнув его в лицо десятнику.

Желток поднялся, приложил руку к берету, не произнеся ни слова, сел на место. Совещание продолжилось. Коробей развел все дозоры и заставы, включая леших, по Москве. Никаких неожиданных расстановок он не предпринял, все было как обычно. Десяток Желтка должен был патрулировать в уже знакомом районе на окраине, примыкающем к одному из столичных рынков, состоящем из множества кабаков, постоялых дворов и лабазов. Выходя вместе со всеми из совещательной палаты, Желток увидел Степу, оставшегося стоять возле двери. Степа ободряюще кивнул ему. Желтку показалось даже, что стражник хотел что-то ему сказать. Но в этот момент Степа, увидев, что Коробей встает из-за стола и тоже собирается выходить, поспешно шагнул к своему начальнику.

– Разреши обратиться, воевода! – Степа стал перед Коробеем по стойке «смирно», положив, как предписывается уставом, правую руку на эфес висевшей на поясе сабли.

Коробей остановился, кивнул.

– Позволь переговорить с глазу на глаз, – Степан обвел взглядом нескольких еще остававшихся в палате стражников и подьячего.

Коробей, сам долгие годы надзиравший за порядком в слободках, понимал необходимость соблюдения стражниками тайны, в особенности при работе с осведомителями. Поэтому он не увидел в просьбе Степы ничего необычного, скомандовал задержавшимся: «Все свободны, хлопцы-молодцы!» – и уселся обратно за стол, жестом пригласив стражника присаживаться напротив себя.

– Есть у меня, воевода, сведения, – без обиняков начал Степа, на всякий случай понизив голос, – что резню кровавую в усадьбе Задереевой отнюдь не Чума со товарищи учинил и что в рядах нашей стражи московской предатель имеется на немаленькой должности.

По-видимому, Коробей ожидал услышать от слободского стражника что угодно, только не это. От изумления челюсть его отвисла, глаза округлились, на короткое время он застыл на месте, бессмысленно таращась на Степу. Степе даже показалось, что его начальник сильно испугался. Но Коробей быстро пришел в себя, сурово нахмурился, зачем-то оглянулся на дверь, ведущую из совещательной палаты в помещения, где располагались писари и подьячие, и глухим голосом коротко приказал стражнику:

– Излагай подробности!

Степа поведал воеводе о том, что вчера он встретился с осведомителем, который якобы донес ему, что резню в усадьбе устроили опричники, тайно ворвавшиеся туда до прихода ватаги Чумы, а затем, чтобы прикрыть свое злодеяние, устроившие засаду на разбойников, коих они и порешили всех до единого. Степа смело врал про несуществующего осведомителя, так как был твердо уверен, что, согласно строго соблюдавшемуся в московской страже неписаному правилу, никто никогда не потребует от него назвать имя этого человека, поскольку работа с доносчиками – дело тонкое, основанное исключительно на личном доверии, и сообщать о них ни в коем случае никому нельзя.

Коробей, выслушав его, криво усмехнулся:

– Кто донес – я не спрашиваю, ибо понимаю, что не назовешь. Но и ты понимаешь, надеюсь, что за его слова не он, а ты сам ответ держать будешь.