»Я вас любил...» - Львовский Михаил Григорьевич - Страница 12

— Надя, Надя, — шептал Коля, мечась по коридорам театра.

Наконец он увидел девушку. Надя стояла в компании своих друзей и весело смеялась.

— Надя! — позвал он ее негромко.

А на сцене шла работа. То и дело раздавались хлопки Зои Павловны, и знаменитая балерина начинала свой танец сначала.

… — Я знаю, о чем ты меня хочешь спросить, — на минуточку покинув своих друзей, сказала Надя Коле. — Как я к тебе отношусь? Положительно или отрицательно? Отрицательно. Да, да, от-ри-ца-тель-но.

Легко, свободно, неузнаваемо изящно танцевала на сцене Красовская.

Когда она закончила танец, к ней подошла Зоя Павловна.

— Вот сейчас совсем другое дело. Ты сама почувствовала?

— Да, — тяжело дыша и в то же время счастливо улыбаясь, ответила знаменитая балерина. — Только я боюсь, что не смогу повторить.

— Да ты теперь не сможешь иначе, глупенькая. Пойдем.

Постановщик протянул Красовской полотенце. Дирижер встал из-за рояля и поцеловал балерине руку. Красовская, достав откуда-то термос, сделала глоток и улыбнулась дирижеру, которому еще совсем недавно грозила кулаком.

— И никто не видел. И никто, никто не видел, — шептала она.

— Я видел… — послышался голос из глубины кулис.

Это сказал Коля. С ним произошло что-то странное. Он не смог после разговора с Надей уйти из театра. Коле почему-то показалось, что он непременно должен увидеть победу Красовской, словно эта победа могла принести ему утешение. И он стоял, прислонившись к витой железной лестнице, а Зоя Павловна, Красовская, режиссер-постановщик и дирижер смотрели на растерянного мальчика, в глазах которого блестели слезы.

«Тихо. Идут экзамены» — было написано на двери Колиного класса. Возле нее толпились счастливчики, для которых экзамен был уже позади, и теперь они волновались за судьбу своих товарищей. Среди счастливчиков оказался и Женя Липатов. Из-за двери то и дело доносилось:

— Грибоедов родился в тысяча…

— Пушкин родился…

— Грибоедов родился…

За экзаменационным столом сидели молодая учительница литературы Лидия Николаевна, заведующий учебной частью и несколько представителей из гороно.

— Аристов, Аникина, Боровиков, — негромко произнесла Лидия Николаевна, глядя в экзаменационный листок.

Три руки протянулись к лежащим на столе билетам. Одна рука решительно взяла первый попавшийся билет, другая — после некоторого метания, а третья повела себя совсем малодушно: хватала то один билет, то другой…

— Боровиков! — послышался строгий голос учительницы.

Рука застыла в воздухе, потом, словно отчаявшись, упала наугад. Но в последний момент она все-таки изменила направление и взяла не тот билет, на который падала.

И вновь к счастливчикам, стоявшим за дверью, донеслось:

— Некрасов родился…

— Грибоедов родился…

— Пушкин родился…

— Лермонтов родился…

— Твердые знания, — вытирая пот с лица, сказал вполголоса один из важных представителей Борису Афанасьевичу.

— А ведь молодая учительница, — ответил довольный завуч.

Мой дядя самых честных правил…

Погиб Поэт! — невольник чести…

Спросили бы, как делали отцы…

Ответы экзаменуемых сливались в сплошной гул, и явно утомленные представители уже перестали к ним прислушиваться.

И вдруг из этого гула вырвался голос Лидии Николаевны. Может быть, это произошло потому, что перед экзаменационным столом стоял мальчик с очень грустным выражением лица.

— Ну что ж, Голиков, на первые два вопроса ты отвечал неплохо, хоть у тебя и было много пропусков в последнее время… — сказала молодая учительница.

— Хотели даже к экзаменам не допускать — такое с ним ЧП, — шепнул Борис Афанасьевич важному представителю. — Обидно: лучший математик школы.

— Может быть, достаточно? — обратилась все еще не уверенная в Коле Лидия Николаевна к пожилой женщине, от которой, судя по всему, трудно было ожидать пощады.

Так и оказалось.

— А художественный текст? — напомнила представительница.

— Что там у тебя, Коля? — спросила Лидия Николаевна.

— Пушкин. На выбор. Можно не из программы?

— Лучше, конечно, из программы, — поспешно заметил завуч.

— Почему, Борис Афанасьевич? — возразила представительница. — Это даже интересней…

— Ну, если гороно не возражает… — улыбнулся завуч.

— Читай, — сказала Лидия Николаевна Коле.

— «Я пережил свои желанья», — объявил Коля и опустил голову.

Он читал глухо, нараспев и в то же время быстро, как иногда «бормочут» свои стихи поэты:

— Ты что, с ума сошел, Голиков? — прервал его завуч.

— Борис Афанасьевич, — твердо сказала Лидия Николаевна.

— Гороно не возражает, — резко бросила представительница. — Что ты еще любишь у Пушкина? — спросила она у Коли.

Коля отвечал трудно, как бы преодолевая многолетнюю душевную немоту:

— «Желанье славы», «Я вас любил, любовь еще, быть может…»

— А у Лермонтова — «Мцыри»? — спросила представительница. — И Лермонтов тебе больше нравится?

— Откуда вы знаете?

— Обычный путь к поэзии. Для нормальных мальчиков. А к Пушкину по-настоящему ты еще придешь. Прочти нам, пожалуйста, «Я вас любил…»

Теперь на лицах представителей не было и тени усталости.

послышался голос Коли, —

— А знаете, какое с ним ЧП? — шепнул завуч представителю.

— По стихам можно догадаться.

А Коля продолжал:

У классной двери с надписью «Тихо. Идут экзамены» замерли ребята, болевшие за судьбу своих товарищей. Только Женя Липатов, когда Коля кончил читать стихи, снисходительно пожал плечами. Он отошел от двери и начал быстро спускаться по лестнице. Потом замедлил шаг, и с лица его постепенно исчезло снисходительное выражение. Теперь оно казалось удивленным.