Мой брат Юрий - Гагарин Валентин Алексеевич - Страница 40

— Будем ампутировать ногу,— сказала мне женщина-хирург тоном, исключающим всякие возражения.

Обидно, черт побери! Два с лишним года войны провел я в башне «тридцатьчетверки». Снаряды и пули миловали меня. Как-то раз наш танк наехал на минное поле. Что скрывать? Душа в пятках была. Но и там обошлось, пронесло.

А здесь на вот тебе!

Испортил я ребятам поход за грибами, а дружкам — веселую прогулку в Горлово, к девчатам.

В окне торчит стриженная наголо белобрысая голова.

— Привет, Валь!

Свидание с больными дозволяется родственникам не каждый день. Юра нашел лазейку.

Убедился, что в палате никого, кроме меня, нет, перебросил через подоконник босые ноги, присел на краешек койки. Сидит осторожно, не дыша почти: случайным движением боится причинить мне боль.

— Как дела? — спрашивает он по-взрослому.

Я усмехаюсь невесело:

— Хуже некуда. Резать ногу будут.

Он вздыхает — печально, глубоко.

— Знаешь, Валька, это ведь не так уж и страшно. С одной ногой сколько хочешь живут. Конечно, по столбам теперь лазить ты не будешь, но что-нибудь другое делать научишься.

Я молчу — боюсь сорваться, вспылить? А что и скажешь? Те же самые утешительные слова слышу я каждый день от Толстиковой, той самой женщины-хирурга, которая собирается оставить меня без ноги. От этих вот слов, пропитанных сладкой ложью, становится мне так жаль себя, так невыразимо жаль... Что ж вы толкуете, дорогие мои люди, ведь мне еще и двадцати двух нет...

— Я вот книжку одну прочитал. Мировая книжка! Знаешь, про летчика. Он без обеих ног остался, а все равно воевал, летал на истребителе. И Золотую Звезду Героя получил. Вот! Маресьев его фамилия.

— Врут это, Юрка, или ты заливаешь. Не мог летчик на истребителе без обеих ног летать. Я-то повоевал, кое-что видел...

— А вот и не врут, а вот и правда. Я тебе эту книжку принес.

Он достает из-за пазухи затрепанный, перебывавший, думать надо, в десятках рук номер «Роман-газеты».

— Вот, почитай. Сам увидишь, что все будет правда.

— Ты, Юрка, лучше у бати махры попроси. Принеси мне стаканчик. Муторно без махры.

Он уходит так же, как и вошел,— через окно. Книга лежит на тумбочке, и, по правде сказать, читать ее мне вовсе не хочется.

— Так как же, Валентин Алексеевич?

— Ногу резать не дам.

— Но, подумайте, неприятности могут быть и еще больше.

Хирург начинает горячо убеждать меня в чем-то, пересыпает свою речь мудреными, непонятными словами. Голос мягкий, обволакивающий — в голосе можно утонуть. И хотя я понимаю с пятого на десятое, но чувствую, что могу уступить, сдаться, и, чтобы не случилось этого, повторяю как заведенный :

— Все равно не согласен... Не дам.

Хирург, симпатичная и очень настойчивая женщина, грустно качает головой. Мне ясно: дело мое совершенно плевое, и все же твержу, твержу почти в забытьи:

— Не дам, не согласен. Лучше умру...

— Ладно, посмотрим.

Хирург уходит.

Потом меня везут в операционную палату.

...Усыпляли, кололи, пилили что-то. И раз и два. Очнулся я на столе: потолок надо мной белый, и ни на бок, ни на спину повернуться не могу: какой- то груз прицепили к ноге. Но — слава богу! — цела она, то есть не отпилили.

С этим грузом, на вытяжке, пролежал я пять месяцев. Плюс месяц без груза. Полгода, в общем-то.

Шел домой на костылях, а на улице уже зима была. То выбоина, то льдышка подвернутся под ноги — попробуй-ка перепрыгни через них.

Трудно привыкать к ходьбе на костылях.

«Ничего,— думал про себя,— ничего. Все хорошо, скоро я их выброшу».

Дома встретили меня радостно. За обедом накормили грибным супом — видимо, из тех самых грибов суп, за которыми я так и не смог сходить вместе с братьями.

— Где же теперь работать собираешься? — вроде бы невзначай полюбопытствовал отец.

— Надумал шоферить. Мотор знаю, машину с войны водить могу. Осталось костыли выбросить да права получить. Но за этим дело не станет.

Юра внимательно посмотрел на меня:

— Трудно будет привыкать.

— А Маресьев? — улыбнулся я.— На-ка вот, забери книгу да снеси в библиотеку. Просрочил давно...

— А я там сказал, кому беру.

ГЛАВА 2

Юра — пятиклассник

В новой школе

Пятый класс начался для Юры в новой школе. Как-то раз — дело к вечеру было — он привязался ко мне:

— Пойдем, Валь, я тебе нашу школу покажу.

— Да куда же я на костылях? Не дойду ведь...

— Пойдем, я помогу. Хочешь, на плечо мое опираться будешь?

Уговорил-таки, и кое-как, помаленьку, доковыляли мы с ним до школы на улице Московской. Ничего особенного, простенький двухэтажный домик. Деревянный. В коридорах темновато. На одной из дверей табличка: «5А».

— Наш класс!

Юра отворил дверь, и я, погромыхивая костылями, прошел в не очень просторную и не очень уютную комнату.

Сразу бросилось в глаза: класс мало похож на класс в обычном смысле этого слова. Так, в Клушине, семь лет сидел я за партой, обыкновенной школьной партой, выкрашенной в привычный черный цвет, с откидной крышкой на петельках. Помнится, на внутренней стороне крышки я еще ножом вырезал свое имя... Здесь же стояли сколоченные на скорую руку из грубых досок неуклюжие столы. Стояли они в два ряда, не то по четыре, не то по пять в каждом.

— Садись, Валь,— показал мне братишка на учительский стул и, когда я устроился, поудобнее вытянув больную ногу, объяснил, что за каждым столом сидят они по пять-шесть человек и что, когда вызывают к доске кого-нибудь из тех, чье место в серединочке, он, чтобы не тревожить товарищей, просто-напросто «подныривает» под стол.

— Здорово, Валь, а?

— Здорово-то оно здорово. Только за партой как-то удобней.

— Зато так веселей. И теплей. И списать, когда нужно, очень даже удобно.

Наверно, особенно прав был он вот в этом: так теплей. В классе стоял лютый холод. Разгоряченный трудной ходьбой на костылях, я не сразу почувствовал его. А посидев малость, разглядел иней в углах стен, почуял, как бьет по ногам сквозняковый ветер, как пощипывает пальцы на руках.

Сколько же силенок надо иметь вам, ребятки, чтобы при такой вот холодине выдерживать в классе пять-шесть уроков.

— А мы и не раздеваемся вовсе, и даже шапки не снимаем, когда очень холодно,— точно угадав ход моих мыслей, сказал Юра.

...Пятый класс по тем временам — приметная ступенька в жизни каждого ученика и не всегда легко преодолимая. Из начальной школы, из рук одного учителя, из мира привычных представлений о четырех действиях арифметики о законах правописания ребята попадают вдруг под опеку нескольких преподавателей, на уроки, где учат их предметам новым, быть может, более занятным, но и более сложным. И, что еще важно, начальная школа с ее четырьмя классами остается чертой, отделяющей, на мой взгляд, детство от отрочества. Именно с пятого класса начинается у школьника то активное повзросление, когда по-новому смотришь на мир, по-иному воспринимаешь его. Недаром подростки в этом возрасте доставляют столько хлопот и родителям и педагогам.

Я знаю, что учеба в пятом и шестом классах гжатской школы очень многое дала Юрию. Они, эти классы, пришлись на конец сорок седьмого — середину сорок девятого года. Последних, проведенных Юрой дома, в семье.

Попытаюсь и рассказать о них как можно подробнее, не упуская и малейших запомнившихся мне деталей.