Сыщик - Бушков Александр Александрович - Страница 32

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

НОВЫЕ ОСЛОЖНЕНИЯ

Бестужев шагал по дорожке, вымощенной с исконно немецким тщанием. Особняк уже скрылся за вековыми деревьями парка, солнце поднялось довольно высоко. Сказать по совести, никаких особенных моральных терзаний из-за того, что неожиданно стал случайной игрушкой взбалмошной светской красавицы, он не испытывал по свойственному ему в жизни здоровому цинизму. Во-первых, все пошло на пользу делу, а во-вторых, некоторые, что греха таить, многое бы отдали за то, чтобы оказаться на его месте. И воспоминания у него остались самые приятные: он был провожаем тепло и сердечно, с поцелуями и заверениями, что ничего на этом не кончается, а лишь начинается, он мог теперь явиться к нынешнему хозяину Штепанека, ссылаясь на рекомендацию Илоны, и, наконец, сейчас к воротам должен был подъехать экипаж, специально госпожой графиней отряженный, чтобы увезти его из этого загородного района к местам гораздо более, как выражаются ученые люди, урбанизированным.

Вот только… Каким бы приятным (и полезным для дела) ни оказалось приключение, он предпочел бы, чтобы на месте Илоны была совсем другая особа. Которая в данный момент пребывала от него на расстоянии нескольких тысяч верст.

Но что тут поделать? Таня, Танечка Иванихина для него сейчас словно бы пребывала на Луне. Или ином отдаленном небесном теле, сообщение с коим существует только в фантастических романах. Он покидал Шантарск в такой спешке, что и речи не было уговорить кого-то передать ей хоть краткую прощальную записочку. Писать ей из Петербурга было бы предприятием, заведомо обреченным на провал: папенька-сатрап, никаких сомнений, изничтожил попавшее бы ему в руки письмо в три секунды. А своего петербургского адреса он Тане как-то не удосужился сообщить — никто не мог предполагать такого финала.

Самым разумным было бы выкинуть ее и из сердца, и из памяти, навсегда и бесповоротно. Иванихин насчет свадьбы не шутил — а сама Таня живой человек, не персонаж сентиментального романа, из-под венца не сбежит и безбилетной пассажиркой на тендере транссибирского экспресса в Питер к нему не заявится. И это вовсе не означает, что она плохая, дурная, скверная. Просто-напросто они все обитали в реальном мире, к сентиментальным романам имевшем отношение самое отдаленное. И потому надлежало принимать спокойно…

Он встрепенулся и поднял голову, заслышав демонстративное громкое покашливание. У крылечка флигеля (судя по виду, предназначенному для отдыха не самых почетных гостей) переминался с ноги на ногу Вадецкий с видом одновременно решительным и униженным. Бестужев все понял.

— Доброе утро, — сказал он с легкой усмешкой. — Вышли напомнить, что за мной числится некий должок? А вы уверены, что он за мной числится?

— Ну как же! — сказал Вадецкий с видом игрока, поставившего все на карту. — Меж нами возникла четкая договоренность…

— Я помню, — кивнул Бестужев. — Вы должны были получить еще пять тысяч, в случае если бы привели меня туда, где находится Штепанек… но в том-то и пикантность ситуации, дружище Карльхен, что его здесь не оказалось. О чем вы наверняка узнали еще вчера.

— Но кто мог знать, что он так быстро прискучит графине…

— Это уже детали, — сказал Бестужев без особого сочувствия. — Буква договора, знаете ли…

— Но я знаю, где он сейчас находится…

— Я тоже, — сказал Бестужев. — У некоего Руди.

— Некоего… — саркастически усмехнулся Вадецкий. — Рудольф фон Моренгейм, дальний родственник императорской фамилии…

— Это, в принципе, тоже совершенно ненужные мне детали, — пожал Бестужев плечами.

— Я могу вас туда привезти, мне позволено там бывать…

— Сложилось так, что я туда могу явиться и без вашей рекомендации, — сказал Бестужев.

У Вадецкого обозначилось на лице какое-то странное выражение: смесь нахальства и робости. Он сказал мнимо равнодушным тоном:

— Будь на моем месте человек не столь благородный, госпожа Илона Бачораи могла бы очень быстро узнать о подлинном облике некоего сибирского князя…

Бестужев усмехнулся. И ответил с холодной расстановкой:

— Будь на моем месте человек, не склонный особо обращать внимание на законы, кое-кого после таких откровений могли бы и выловить из прекрасного голубого Дуная, куда он угодил по собственной неосторожности да так и пошел ко дну, не крикнув. Вы же сами, Вадецкий, признавали недавно, что крупные концерны мало похожи на филантропические общества… — Он подошел вплотную и наставительно постучал указательным пальцем по галстучному узлу собеседника. — И еще. Обязательно бы встал вопрос, кто рекомендовал всем этим благородным господам беззастенчивого авантюриста, кто во всеуслышание именовал его сибирским князем и владельцем золотых рудников… И наконец, Вадецкий… Вам не приходило в голову, что я и в самом деле могу оказаться нешуточной персоной? Пусть и не «сибирским князем»? Я не привык, чтобы меня шантажировали.

— Господи, я и не пытался… Я просто хотел напомнить о нашем договоре…

— Который, собственно говоря, не выполнен, — не без жесткости произнес Бестужев. — А если Штепанека не окажется и там? Если и там он, прискучив, пустился неведомо куда? В нашем мире, дорогой Карл, такими деньгами не разбрасываются.

Ему показалось, что у незадачливого репортера сейчас слезы брызнут из глаз. Похоже, он уже привык считать эти пять тысяч своими, возможно, мысленно уже и нашел им применение. У Бестужева мелькнуло в душе нечто похожее на сочувствие — так, легонький проблеск, вовсе не делавший его добрым филантропом…

Он обернулся, заслышав цоканье копыт и стук колес — вдалеке, в аллее, показался открытый экипаж, запряженный парой каурых, направлявшийся прямо к воротам.

— Ну хорошо, — сказал Бестужев. — Я все же попытаюсь что-то для вас сделать, Вадецкий. Ситуация, конечно, подлежит двоякому толкованию, однако… Я приглашен к барону Моренгейму в семь вечера… вы, коли уж имеете доступ в дом, должны непременно оказаться там на часок, а то и на два пораньше. Вы разыщете Штепанека и подготовите его к нашей встрече. Скажете, что его изобретением заинтересовался… ладно, пусть это и в самом деле будет Швеция, кто узнает? Заинтересовался шведский полковник, уполномоченный своим военным министерством предложить за аппарат сто тысяч золотом… и, разумеется, пригласить Штепанека в качестве консультанта за отдельное жалованье. Уяснили? Только я вас прошу… — Его голос стал вовсе уж жестким, а глаза смотрели недобро. — Не вздумайте в этой ситуации выкраивать какой-нибудь куртаж для себя. Достаточно вам будет и тех пяти тысяч. Уясните это себе накрепко.

— Да, конечно…

— И еще, — продолжал Бестужев безжалостно. — Не забывайте, что я сейчас, собственно говоря, единственная ваша надежда и опора. Господа французские анархисты взялись за вас крепенько. И ваше бюро, и квартира им прекрасно известны и сейчас наверняка под наблюдением, так что показаться там было бы самоубийством. Ну а люди, которых я представляю, способны обеспечить и защиту, и укрытие…

— Я понимаю… Понимаю…

— Вот и прекрасно, — сказал Бестужев уже дружелюбно. — А посему мы с вами сейчас отправимся к одному моему другу, который приютит вас до вечера и присмотрит, чтобы вас ненароком не обидели эти дурно воспитанные французы…

— Да, конечно, я с радостью…

Экипаж подкатил к ним. Кучер, как и сидевший рядом с ним лакей были опять-таки одеты по моде трехсотлетней давности — очаровательная Илона была последовательна в своих увлечениях. Правда, сабель при них не имелось — милая графиня не склонна доводить пристрастия к старине до абсурда…

Лакей, спрыгнув с козел, проворно распахнул дверку и склонился в поклоне:

— Господин князь…

Бестужев непринужденно уселся, рядом с ним примостился Вадецкий, нахохлившийся, грустный. Страж у ворот проворно распахнул оные, и коляска выехала на широкую аллею, обсаженную раскидистыми вязами.

— Куда прикажете доставить ваше сиятельство? — почтительно осведомился лакей, повернувшись вполоборота.