Вернуться по следам - Му Глория - Страница 69

– Аплодисменты – дело публики. Разминайтесь, дети.

Потом спокойно объяснил про то, как будем работать с шамбарьером и для чего он – ведь тогда с шамбарьером никто из спортсменов не тренировал, это была цирковая манера.

Бабай сказал, что шамбарьером никто не дерется, потому что семиметровым бичом легко убить человека насмерть, если умеючи. А если так, на касание – то это будто бы тренер кончиком пальца поддерживает или подталкивает ученика. Поддерживает, чтобы не свалился, и подталкивает, если ученику не хватает решимости сделать трюк, он теряет время, а это опасно.

Если честно, это было очень обидно и унизительно – когда тебя бьют, как неразумную скотину, но где-то со второго занятия нам пришлось признать – да, так лучше. Это удобно. Гораздо больше смысла, если тебе указывают ошибку по ходу занятия, чем когда ты уже свалился с лошади. И Бабай нас остерегал все время – не ездить на биче и запоминать, что сказал бич. Это значило – быть внимательными, а не ждать, что тренер шамбарьером поправит любую твою ошибку, и запоминать, как ты эту ошибку исправил, что сделал, а не реагировать на касания механически.

Был ли он хорошим учителем? Я не знаю. Его мастерство восхищало, он никогда не придирался, был терпелив, но и не хвалил нас никогда. Если человек все делал правильно, Бабай говорил: «Да», и все. Никого из нас он не звал по имени, просто указывал хлыстиком и говорил: «Ты, девочка» или «Ты, мальчик», и мы вынуждены были все время смотреть на него, чтобы не пропустить обращения к себе. В манеже было проще, там он звал нас так: «на Песенке», «на Тактике» или «на Рубрике» – чтобы мы не отвлекались от работы.

Он был загадочным человеком и, я так понимаю, сам лелеял эту свою загадочность. Говорили, что он был жокеем. Говорили, что он работал в цирке. Говорили, что он был каскадером в кино. Говорили, что он мастер спорта по выездке. Что было правдой? Неизвестно.

О нем ходили и самые скверные слухи – например, что из цирка его выгнали за садизм, но я не верила. Он не был жестоким. Он был бездушным, безжалостным, но абсолютно справедливым. Хотя руки распускал – это факт. Легко можно было огрести по морде немытым трензелем или тем же хлыстиком по загривку – за нечищеную или плохо поседланную лошадь в манеже. Но жестоким он не был, нет. Он никого не мучил просто для удовольствия. Все его поступки имели смысл, были обдуманными и никогда не были пустой демонстрацией силы и власти.

Вот с Юлькой было дело. Бабай сразу решил, что Юлька будет «жемчужиной номера», и даже обходился с ней чуть теплее, чем с остальными, и как-то раз сказал ей:

– Другого жеребца тебе куплю, белого как снег, – красиво будет!

А Юлька сказала:

– Нет, не будет Тактика – не будет и меня.

– Тебе работать, да. – Бабай погладил Тактика по морде, осмотрел его глаз с бельмом. – Лечить пробовали?

– Конечно, – кивнула Юлька, – только доктор сказал – нет надежды.

– Ладно. Учишь неправильно. Исправлять будем.

– Как же неправильно? – встревожилась Юлька.

– Бережешь, страх его лелеешь. Будем учить как милицейскую лошадь, только мягче, да, чтобы шума не боялся, ровно работал. Номер делать буду на двенадцать коней, да со свистом, с гиканьем, а жеребец твой нервный, ненадежный, не годится. Учить будем.

Тогда-то я и подумала, что Бабай не такой уж плохой. Вот Ира бы просто продала Тактика втихую и еще бы посмеялась над Юлькой, а этот – нет, не стал, по-другому все решил.

С Тактиком мы возились месяца три. Сначала Бабай притащил Юльке такую ужасную штуку – погремушку, чуть ли не из бычьего пузыря с горохом, на длинной бамбуковой рукоятке, и Юлька с ней развлекала Тактика недели две – потрясет перед мордой, даст понюхать, погладит ею же, потом трясет со слепой стороны – жеребец в бега ударяется, Юлька его подзывает, успокаивает, опять дает эту дрянь осмотреть. Потом, когда Тактик перестал бояться погремушки, Юлька взялась гонять его на корде, а мы с Гешей бегали по манежу как укушенные и резко хлопали бичами с разных сторон.

А потом дело дошло и до хлопушек. Кто бы знал, чего нам стоило их добыть! Летом в советских магазинах никаких хлопушек не было и в помине, мы их клянчили и выменивали у всех знакомых, я лично спустила на это дело все свои карманные деньги и еще всевозможные томсойеровские сокровища – несколько настоящих кубинских шариков, театральный бинокль и набор открыток про Африку.

Через неделю Тактик вполне созрел для следующего этапа – спокойный, как сто слонов, он готов был спуститься в любой грохочущий ад. Мы бегали по манежу, вопили, трещали трещотками, а Пашка даже колотил ложкой по тазу, как повар в пионерлагере, но Тактик плевать на нас хотел и реагировал только на Юлькин голос.

Юлька перешла к работе в группе.

У Тактика была дурацкая спортивная привычка – кидаться обгонять любую лошадь, идущую галопом, так что Юльке пришлось и здесь потрудиться. Правда, она была не одинока, еще Пашка мучился с Напалмом, который лез ко всем драться по любому поводу.

Бабай был немногословен: «Не справишься с жеребцом – обрежу». – «Надеюсь, не меня», – проворчал Пашка и стал спасать Напалмовы яйца.

– Ну, давайте, помогите мне, – приставал он к нам с Гешей, – как мне его выучить?

– Да не сепети ты, Паня, – говорил Геша, – вон Монблан – нормальный себе мерин, и Напалму это дело только на пользу пойдет.

– Ага-а, Гешечка, не мое – не жалко, да? Не дам коня уродовать! Тактик же слушается, хоть и жеребец, и Баядер тоже… А какой уж горячий! Глория! Ну ты-то – добрая душа, помоги!

– Так он же будет как собака, – дразнила я Пашку.

– Эх… Пусть уж как собака. Лишь бы целый.

Когда я стала примучивать Напалма, Бабай слова не сказал, но, видимо, для себя как-то этот факт отметил.

Мы с ним намаялись потом, с этим Бабаем, – никогда не знаешь, чего от него ждать. То спокойно все объясняет, а то смотрит молча, будто ты бумажная фигурка, которую он решил прожечь взглядом.

Сколько раз спрашивали новички (ну каждый по одному разу, если честно), на каком таком языке он разговаривает с лошадьми, а он посмотрит как горгулья и ответит так снисходительно: «На родном». И все.

Так мы и не узнали, кто он есть, Бабай наш. Дед мой говорил – цы́ган, Геша говорил – ичкер, много было версий: азербайджанец, аварец и даже румын, – но точно никто не знал.

Бабай теперь все время что-то мутил с лошадьми (дед мой ворчал: «Цы́ган есть цы́ган, чего ты хочешь?»). Часть наших продал, не тронул только «личный транспорт», старичков и крупных коней – Рубрику, Песенку и Монблана – и все время покупал новых. И вот когда пришла новая партия, голов шесть, Бабай сказал Геше:

– Поездите новеньких – ты и твоя сестра. Отберете тех, что нам подходят, да? Ваша работа теперь.

– У малóй опыту не хватает, – засомневался Геша.

– Достаточно, – заявил Бабай, – а чего не знает – тому научится.

И мы с Гешей стали берейторствовать. Отбирали коней харáктерных, сообразительных и отважных – вроде Зоськи. Лошади по большей части были заводские, едва объезженные, приходилось учить самым простым вещам. Но Бабай не хотел брать спортивных лошадей – дольше переучивать, так он говорил.

Для джигитовочной лошади важно несколько странное, даже противоречивое сочетание темперамента и здравого смысла. И вот этих резвых, хитрых, сильных тварей следовало обучить не только элементарным командам – смене аллюров, поворотам и другой ерунде, но и более сложным вещам – спокойно работать в толпе, не обращая внимания на шум и других лошадей, контакту с всадником. Лошадь должна спокойно реагировать на смещения центра тяжести во время трюка, но, в отличие от вольтижировочной лошади, спокойствие и невозмутимость – не основная предпочтительная черта джигитовочной. Джигитовочная лошадь не связана «по рукам и ногам», она идет свободно – по заданному маршруту или произвольно, чаще всего под простым казачьим седлом, трюки выполняются на кураже, так что главным для лошади остаются сообразительность, взаимодействие с седоком, быстрая реакция и чувство ритма.