Джонни Тремейн - Форбс Эстер - Страница 19

Но вот один из них, упитанный и румяный юнец, обернулся и, придерживая пальцем то место, где он писал, спросил Джонни, что ему надобно.

— У меня личное дело к мистеру Лайту, оно касается только нас двоих.

— Ну что ж, — ответил молодой человек доброжелательно, — пусть и личное, а всё равно вам придётся рассказать о нём мне.

— Дело моё касается семейства мистера Лайта, и я ни с кем, кроме мистера Лайта, не могу его обсуждать.

— Хм!..

Остальные два клерка были люди пожилые. Один из них неприятно усмехнулся:

— Ещё один бедный, но достойный претендент на руку мисс Лавинии.

Молодой клерк покраснел. Джонни в своё время насмотрелся на Медж и Доркас и их поклонников и понял, что шутка о бедном юноше, мечтающем получить руку мисс Лавинии, попала не в бровь, а в глаз.

— Скажите ему, — подхихикнул второй клерк, такой же старый паук, что и первый, — что мистер Лайт… э-э… весьма польщён оказанной честью… э-э-э… но с прискорбием вынужден сообщить, что несколько иначе мыслит себе будущность своей… э-э… дочери.

Это была, видимо, пародия на мистера Лайта. Молоденький клерк сделался пунцовым. Он отшвырнул перо.

— И как вам не надоест! — воскликнул он. — Вот что, парень, — обернулся он к Джонни, — мистер Лайт сейчас разговаривает с двумя капитанами. Как они выйдут, проходи прямо туда.

Держа свою вызывающе-потрёпанную шляпу в здоровой руке, Джонни уселся на табурете и начал оглядываться. Снова склонились все три спины над гроссбухами. Заскрипели гусиные перья. Слышно было, как скрипел песок, которым клерки посыпали страницы, просушивая чернила. На стене красовалась великолепная модель носовой части корабля. Под столами стояли корабельные сундуки, набитые картами и накладными.

Открылась дверь. Два человека с обветренными лицами вышли, шагая по-морскому, вразвалку. Мистер Лайт появился на пороге. Он пожал руку каждому, пожелал им счастливого пути и удачи и снова прошёл к себе, в своё святилище. Джонни последовал за ним.

Мистер Лайт уселся в красное кожаное кресло у открытого окна. Отсюда было видно, как смолят на верфи киль его «Западной звезды». Мистер Лайт мог бы называться красивым мужчиной — большие карие глаза, чёрные густые брови, эффектно выделяющиеся благодаря седому пудреному парику, — если бы не кожа. Она была желта, как воск, и напоминала оплывшую свечу. Веки, прикрывающие его красивые глаза, были чрезмерно тяжелы. Оплывший воск мешками висел под ними и вдоль нижней челюсти и под энергично выступающим подбородком.

— Это что такое? — спросил он. — Кто вас пустил сюда? Что вам надобно и кто вы такой, в конце концов?

— Сэр, — ответил Джонни, — я Джонатан Лайт Тремейн.

Наступило длительное молчание. Блестящие чёрные глаза купца смотрели всё так же прямо, кровь не прилила к щекам. Если это имя и говорило ему что-нибудь, он не подал виду.

— Ну?

— Моя матушка, сэр… — Голос мальчика слегка задрожал. — Она мне сказала… Она всегда говорила…

Мистер Лайт открыл усеянную драгоценными камнями табакерку, запихнул горстку табака в нос, чихнул и высморкался.

— Можешь не трудиться рассказывать дальше, мальчик. Итак, матушка твоя на смертном одре открыла тебе, что ты приходишься роднёй богатому бостонскому купцу, так?

Теперь Джонни уже не сомневался, что мистер Лайт прекрасно знал об их родстве.

— Да, сэр, она именно это и сказала. Но я не знал, что вы об этом знаете.

— Знаю? Мне не нужно знать. Это очень старая песенка, старый трюк… Ну-ка, убирайся отсюда подобру-поздорову, а не то я скажу, чтобы тебя выкинули!

— Никуда я не уйду, — сказал Джонни упрямо.

— Сюэлл!

Купец не повысил голоса, но в ту же минуту молодой клерк очутился на пороге его кабинета.

— Выпроводите его, Сюэлл, и если он ненароком окажется в воде, можете… э-э… окрестить его моим… э-э… именем, хе-хе!

Мистер Лайт взял со стола пачку бумаг. Джонни больше для него не существовал. Сюэлл посмотрел на Джонни, и Джонни посмотрел на Сюэлла. Молодой человек оказался в самом деле очень добрым малым, недаром у него было кругленькое личико, как у херувима.

— Мистер Лайт, я могу привести вам доказательства того, что меня зовут Джонатан Лайт Тремейн.

— Ну и что же? Любая красотка может назвать своего ублюдка именем кого-нибудь из видных людей в колонии. К сожалению, не существует закона, который воспрещал бы это.

Джонни не выдержал:

— Вы много о себе думаете! Что вы такого сделали в жизни? Вы богаты, только и всего. Я думаю, ни одна обезьяна не захотела бы назвать своё детище вашим именем.

Мистер Лайт издал протяжный свист.

— Сильно сказано! Сюэлл!

— Слушаю, сэр!

— Ну-ка, возьми это обезьянье отродье и утопи его.

— Слушаю, сэр!

Сюэлл мягко положил на плечо Джонни свою руку, но Джонни резким движением стряхнул её.

— Мне не нужны ваши деньги! — сказал он гордо (увы, это было не совсем так!) — Теперь, после того, как я вас увидел, я, пожалуй, и сам не хочу быть вашей роднёй.

— Твои манеры, мальчик, делают честь твоей матушке.

— Но факт есть факт, и у меня хранится чашка с вашим гербом — доказательство того, что я не лгу.

Блестящие, лихорадочные глазки купца загорелись и запрыгали.

— У вас моя чашка?

— Нет, моя.

— Итак, у вас есть чашка. Потрудитесь, пожалуйста, описать её.

Джонни описал её со всей обстоятельностью серебряных дел мастера.

— Мистер Лайт, так ведь это должно быть… — начал было Сюэлл, но мистер Лайт на него шикнул. Видно, об этой чашке знали не только мистер Лайт, но и клерки. Джонни воспрянул духом.

— Мальчик мой. — сказал купец, — ты сообщаешь мне весьма интересную… э-э… новость. Я хочу видеть твою чашку.

— Я принесу её сюда, когда вам будет угодно, сэр.

— Давно потерянную мной чашку приносит мне мой давно потерянный маленький… хе-хе… кто вы мне там… чхи!

Мистер Лайт взял ещё табаку.

— Принесите чашку сегодня же вечером. Вы знаете мой дом на Маячном холме?

— Да, сэр.

— И мы заколем упитанного тельца в честь новонайденного… не знаю, право, как вас и величать. Приходите через час после того, как зажгут свечи. Блудный сын, а? И чашка у него — скажите!

2

Слов нет, купец Лайт мог бы принять Джонни поласковей, но всё равно Джонни был окрылён и принялся энергично возводить воздушные замки. Он прекрасно знал, что они воздушные, ибо в глубине души был трезвым малым и даже собственное буйное воображение не могло его обмануть. И всё же, шагая по Рыбной улице и заворачивая в дом Лепэмов, он мысленно ехал в карете с красными дверцами, а в кармане у него звенели деньги и тикали часы.

Он надеялся, что ему удастся проскользнуть на чердак незамеченным и взять оттуда свою серебряную чашку, но миссис Лепэм увидела, как он вошёл, и позвала его на кухню. Она не стала говорить о новых башмаках. Видно, девочки рассказали ей о его приключении и она им поверила.

— Ты кстати пришёл, Джонни. Можете не уходить, девочки, я хочу, чтобы и вы слышали, что я скажу.

У Джонни вид был несколько самодовольный. Ведь он прибыл сюда чуть ли не в лайтовской карете!

— Дедушка говорит, что, покуда он жив, он не лишит тебя крова. Пусть. Но тогда перебирайся на чердак. Комната «смертей и рождений» предоставляется отныне мистеру Твиди. Кормить тебя по мере возможности мы будем. Я, так и быть, согласилась. Ладно уж. Не разоримся.

— А вы не беспокойтесь… Я ухожу навсегда.

— Что-то не верится! Слушай же и запомни две вещи.

Все четыре девицы сидели чинно, как в церкви, сложа руки на коленях.

— Во-первых. Чтоб ты не смел оскорблять мистера Твиди — по крайней мере, пока он не подпишет договор. Чтоб я больше ничего не слышала о старых девах в брюках или там о поросятах. Он очень чувствителен, ты его страшно разобидел. Он чуть было не уехал тогда же в Балтимор.