Одинокий волк - Хаусхолд Джеффри - Страница 36

Заставил его стать лицом к изгороди, извлек из карманов документы, пистолет и оторвал с брюк пуговицы. О таком приеме я читал, но никогда не видел его в действии. Прием оказался весьма эффективным. Мужчина с брюками на щиколотках не только обездвижен, он морально подавлен.

У него имелся паспорт. Типы такого рода всегда при документах. Взгляд на первую страницу документа мне рассказал, что зовут его Мюллер, принял английское подданство, а по профессии — гостиничный швейцар. Это был рослый малый, блондин с пышными усами, закрученными в стрелку. Он выглядел так, будто подделался под отставного унтер-офицера из объединения бывших военнослужащих, которое содействует ветеранам в устройстве на работу в отелях и магазинах.

— Он мертв? — спросил меня, заикаясь.

Я велел ему повернуться, держа под прицелом, и осветил фонарем голое тело Куив-Смита. Потом опять поставил лицом к ограде. Парень трясся от страха и холода. Ноги у него дрожали. С ним произошли все другие невольные реакции, сопутствующие панике. Я дал полную волю его воображению.

Он только твердил: «Что... что... что...» Вероятно, хотел спросить, что я намерен с ним сделать.

— Кто я, заешь?

— Нет, не знаю.

— Хорошо подумай, Мюллер!

Я прижал к его ягодицам холодный нож. Бог его знает, что подумал он о холодном предмете, коснувшемся его тела, и что я намерен с этим делать! Воя, он свалился на землю. Перепачканным он был мне не нужен, поэтому я поднял его на ноги за одно ухо и толкнул на куст боярышника рядом с телом Куив-Смита.

— Говори, кто я, — спросил его снова.

— Альдвич... п-п... п-полиция вас разыскивает.

— Кто тот человек, одежда которого на мне!

— Номер 43. До этого я никогда его не видел. Знаю его как майора Куив-Смита.

— Почему майор Куив-Смит не сдал меня полиции?

— Он говорил, что вы его агент и знаете слишком много.

Это звучало подлинным изобретением Куив-Смита; оно объясняло неискушенному лицу необходимость меня уничтожить и почему они делали это самостоятельно, без ве-дома полиции; такая версия обеспечивала также безоговорочное послушание «Второго убийцы».

— Как вы собирались поступить с моим телом той ночью?

— Не знаю, — он плакал, — клянусь вам, не знаю. Мне было приказано сидеть в машине, дожидаться выстрела и потом подойти к нему.

— Где взяли металлическую пластину?

— Я вырезал ее в Бридпорте в то утро, когда он узнал, что вы находитесь здесь. Для получения указаний я обычно встречался с ним около той фермы.

— Как долго работаешь в гостиницах?

— Десять лет. Два последних года — ночным привратником.

— Семья есть?

— Жена и двое малышей, сэр, — сказал он жалобно.

Голос у него стал плаксивым; почувствовал, что лжет. Его хозяева располагают самым разношерстным человеческим материалом, и для работы с неопределенным режимом они едва ли наймут семейного человека.

— Что жена знает о том, где ты находишься?

— На подмене в... в Токвее.

— Она верит?

— Да.

— Писем от тебя не ждет?

— Нет.

— Ей может показаться, что ты с другой женщиной?

— Нет.

— Хорошо подумай, Мюллер.

Я просто поднял револьвер на уровень его глаз. Он закричал, что сказал неправду. Стал махать правой рукой, будто пытаясь перехватить летящую в него пулю. Несчастный малый боялся смерти, будто привидения. Я согласен, смерть — явление страшное, но можно ли ее образно представить? Но даже идущему на виселицу хочется попытаться сделать встречу с ней более или менее достойной.

— От кого получал распоряжения? — продолжал я допрашивать.

— От управляющего гостиницы.

— Больше ни от кого?

— Ни от кого, клянусь вам.

— Какая гостиница?

Он сказал название отеля и его управляющего. Здесь их упоминать не стану. Подозревать это заведение не стоит, но по тем или иным признакам наши люди опознают это место. Если не опознают, достаточно спросить, в какой из них в последних числах октября исчез ночной привратник и больше не появлялся.

— Какое совершил преступление? — спросил я.

Мне было ясно, что у них в руках было средство держать его как абсолютно послушное орудие. Ночные привратники, по моим наблюдениям, отличаются хамской бесцеремонностью.

— Изнасилование, — пробормотал он, с трудом выдавливая постыдное признание.

— Как это было?

— Она пригласила в свой номер... так мне показалось. Я не должен был это делать! Я знаю. Но я кончал дежурство. Потом... потом я пошел к ней и поступил немножко грубо. Я думал, она сама меня подбивает, понимаете. А она стала кричать, управляющий и ее отец прибежали. Она выглядела ребенком. Я думал, что сойду с ума. Она смеялась со мной по-дружески, сэр, когда приходила вечерами, и я подумал... Могу поклясться, что...

— Я знаю, что ты подумал. Почему они не подали на тебя в суд?

— Репутация отеля, сэр. Управляющий замял это дело.

— И тебя не уволили?

— Нет. Управляющий заставил написать объяснение, и все они подписали его как свидетели.

— Значит, с тех пор ты делал все, что тебе говорили?

— Да.

— Почему не ушел на другое место?

— Они бы не дали мне рекомендации, сэр, и я не виню их.

Он неподдельно стыдился себя. Когда ему вспомнилась реальная беда его жизни, он вышел из плена панического страха, навязанного разыгравшимся воображением. Бедолагу держали на двойной привязи. Они не только добились его полного повиновения, они отняли у него самоуважение.

— Понимаешь, что тебя же подловили?

Мне это было совершенно ясно. Любая опытная семнадцатилетняя стервоза умеет строить глазки, а потом привести в замешательство резкой переменой из соблазнительницы в напуганного ребенка.

— Пожалуй, что так, сэр, — сказал он, качая головой.

Неудивительно, что он раздражал Куив-Смита.

Я же снова становился человеком. По всем данным, Мюллер мог оказаться гангстером самого свирепого и потому трусливого типа. Мне нужно было его сломить. Не только разыгрывая расправу: мне следовало без колебаний его пристрелить, если он окажется для меня бесполезным. Когда же я отказался от крови, мое облегчение было не меньшим, чем у него. Сказал ему, чтобы он натянул штаны, дал ему шнурок их подвязать и предложил сигарету. Револьвер, разумеется, я держал на виду, пусть знает, что у розочки есть острые шипы.

— На ферме тебя знают?

— Да. Я отвез туда майора.

— Как кто? Его слуга?

— Да. Он им говорил, что я свой отпуск провожу на взморье.

— С того раза еще был на ферме?

— Один раз. Мы ели там ленч в тот день, когда ... когда ...

— Когда меня заживо похоронили?

— О, сэр! Если бы я знал! — Он заплакал. — Я думал, вы один из них — честное слово! Да пусть они поубивали бы друг друга, мне-то что. Это случай, когда чем больше бьют, тем лучше — не знаю, поймете ли меня.

— Кажется, теперь ты понимаешь, что я не один из них.

— Нет, я знаю. Джентльмен, как вы, не пойдет против своей страны.

А может, пойдет? Не знаю. В патриотизм я не верю; для разумного человека сейчас мало чего найдется, ради чего стоит умереть. А вот умирать против — в Европе предостаточно пороков, чтобы позвать на бой самых благородных или самых отпетых.

Между тем мне было ясно, чем еще был полезен Мюллер своим хозяевам. Ночной привратник мог организовать из своих клиентов славную команду «ничего не видевших», прежде всего из тех, что приезжают без багажа. Он должен, к примеру, уметь отличить герцога от торговца наркотиками, хотя они говорят с одинаковым произношением, а второй может быть одет лучше первого.

Объяснил привратнику, что может не опасаться, если не подведут нервы; сейчас он отправляется на ферму сообщить Паташону, что Куив-Смит отозван в Лондон, собрать его вещи и уложить в машину.

Куив-Смит наверняка предупредил своих хозяев, что может внезапно уехать в любой момент, так что план был не очень рискованным. У Мюллера был вполне солидная внешность; с пледом, переброшенным через руку, он выглядел вышколенным и респектабельным человеком в услужении, хотя и слегка перепачканным. Одет он был так, что мог сойти за ночного сторожа в Чайдоуке, а также и слугу в отпуске: свободный костюм из твида, старый замшевый пуловер и жесткий белый воротник.