Брат Томас - Кунц Дин Рей - Страница 8

В различных научных журналах ставились под сомнение результаты его исследований, его гипотезы, его право публиковать результаты исследований и основные положения гипотез, его право вести такие исследования и выдвигать такие гипотезы, его мотивы, его психическое здоровье, величина его состояния.

Если бы многочисленные патенты, ставшие результатом исследований, не принесли Хайнману многомиллиардного состояния, пресса им бы не заинтересовалась. Богатство — это власть. А власть — это единственное, что интересует современную публику.

А если бы он не отдал все свое состояние, даже не выпустив пресс-релиз и не раздавая интервью, они не испытывали бы по отношению к нему такого раздражения. Репортеры живут ради власти, точно так же, как поп-звезды и кинокритики.

За годы, прошедшие с того знаменательного события, его бы разом простили, если бы засекли с какой-нибудь шлюхой или поместили в клинику лечиться от наркотической зависимости. Пресса сразу вознесла бы его до небес. В наш век потакание своим желаниям и самоуничтожение, а отнюдь не самопожертвование, являются основой новых героических мифов.

Вместо этого Джон Хайнман провел эти годы в монастырском уединении, более того, месяцами жил как отшельник, сначала в разных местах, потом здесь, в подземном убежище, ни с кем не перекидываясь ни словом. Его медитирование отличалось от медитирования других монахов, но вызывало не меньшее уважение.

Я пересек сумеречную зону, окружавшую четыре стоящих по центру кресла. По каменному полу. Лишь под креслами пол устилал ковер цвета красного вина.

Тонированные лампы и абажуры из темно-коричневой ткани давали темно-медовый свет.

Брат Джон был высокий, огромный, широкоплечий. И руки, которые в этот момент лежали на подлокотниках кресла, были большие, с широкими запястьями.

А вот лицо — круглым, хотя к такой фигуре куда больше подходило бы удлиненное. Свет торшера отбрасывал тень прямого носа к левому уху, словно само лицо — диск солнечных часов, нос — центральная ось, а левое ухо — девятичасовая отметка.

Рассудив, что второй зажженный торшер указывал, какое кресло мне следует занять, я сел напротив брата Джона.

На его фиолетовые глаза набегали тяжелые веки, не мигая, он смотрел прямо перед собой.

Предположив, что он медитирует, а потому мешать ему нельзя, я не произнес ни слова.

Молчание среди монахов аббатства Святого Варфоломея приветствуется всегда, за исключением разрешенных уставом периодов общения.

Дневное молчание называется Меньшим, оно начинается после завтрака и продолжается до вечернего послеобеденного рекреационного периода. Во время Меньшего молчания братья говорят друг с другом, только если этого требует работа в монастыре.

Молчание после вечерней молитвы называется Большим. В аббатстве Святого Варфоломея оно продолжается до завершения завтрака.

Я не хотел побуждать брата Джона к необходимости отвечать мне. Он знал, что я не приду к нему в такой час без веской на то причины. Но решение, нарушить молчание или нет, оставалось за ним.

Ожидая, я оглядывал комнату.

Поскольку лампы здесь всегда горели тускло и только по центру, мне не удавалось разглядеть стену этого кругового помещения. Вроде бы она поблескивала в темноте, и я подозревал, что сделана она из стекла, за которым царит чернота.

Мы находились под землей, но ощущения, что эта комната вырублена в скале, не было. Потолок отстоял от пола на добрых девять футов.

Почему-то мне, когда я попадал сюда, казалось, что вокруг комнаты — аквариум. Но ни одна рыба не проплывала мимо. Ни одно подводное чудовище не таращилось на меня сквозь стекло.

Ассоциации с аквариумом, возможно, возникали у меня потому, что брата Джона я воспринимал как капитана Немо в рубке «Наутилуса». Сравнение, конечно, подобрал неудачное. Немо был могущественным человеком и гением, но крыша у него точно съехала.

А брат Джон психическим здоровьем не отличался от меня. Понимайте мое утверждение как хотите.

Где-то через минуту он добрался до конца некой цепочки рассуждений, которую ему не хотелось прерывать. Взгляд его фиолетовых глаз покинул далекое далеко и сфокусировался на мне.

— Возьми пирожное, — предложил он густым басом.

Глава 6

В круглой комнате у каждого кресла стоял маленький столик. На моем я увидел тарелку с тремя шоколадными пирожными.

Брат Джон выпекал их сам. И какие же они были вкусные!

Я взял пирожное. Еще теплое.

В круглую комнату я вошел менее чем через две минуты после того, как открыл замок бронзовой двери мастер-ключом.

Я сомневался, что брат Джон принес пирожные сам. Он наверняка сидел, погруженный в мысли.

В комнате мы были одни. И я не услышал удаляющихся шагов, когда вошел сюда.

— Потрясающе, — похвалил я, проглотив первый кусочек шоколадного пирожного.

— В детстве я хотел стать пекарем, — признался брат Джон.

— Мир нуждается в хороших пекарях, сэр.

— Я не мог перестать думать на достаточно долгое время, чтобы успеть стать пекарем.

— Перестать думать о чем, сэр?

— О Вселенной. Материи реальности. Структуре.

— Понимаю, — кивнул я, хотя ничего не понял.

— Я понимал субатомную структуру уже в шесть лет.

— Я в шесть лет сложил крепость из конструктора «Лего». С башнями, стенами, воротами.

Он просиял.

— Ребенком я использовал сорок семь конструкторов «Лего», чтобы построить довольно-таки грубую модель квантовой пены.

— Извините, сэр. Я понятия не имею, что такое квантовая пена.

— Чтобы понять, ты должен представить себе очень маленький кусочек пространства, одну десятимиллиардную от миллионной доли метра, которая существует очень короткое время, одну миллионную от десятимиллиардной доли секунды.

— Мне придется купить более точные часы.

— Этот кусочек пространства находится на уровне, который в десять в двадцатой степени раз ниже уровня протона, и там нет ни левого, ни правого, ни низа, ни верха, ни вчера, ни сегодня.

— Сорок семь конструкторов «Лего» стоили недешево.

— У моих родителей денег хватало.

— А у моих нет, — ответил я. — В шестнадцать лет мне пришлось уйти из дома и самому зарабатывать на жизнь.

— Ты печешь потрясающие оладьи, Одд Томас. В отличие от квантовой пены, все знают, что такое оладьи.

Создав благотворительный фонд с капиталом в четыре миллиарда долларов, который принадлежал и управлялся церковью, Джон Хайнман исчез. Репортеры многие годы охотились за ним, но безуспешно. Им говорили, что он решил уйти из мира, чтобы стать монахом, и это соответствовало действительности.

Одни монахи становятся священниками, другие — нет. И пусть все они братья, некоторые — отцы. Священники могут служить мессу и проводить священные ритуалы, тогда как не посвященные в духовный сан братья — нет, хотя в остальном все они равны. Брат Джон — только монах, не священник.

Будьте терпеливы. Понять структуру монастырской жизни сложнее, чем научиться печь оладьи, но это сущие пустяки в сравнении с квантовой пеной.

Эти монахи дают обеты бедности, целомудрия, повиновения, согласия на пребывание всю жизнь в определенном монастыре. Некоторые жертвуют церкви свое скромное имущество, другие бросают успешную карьеру. Я думаю, не будет ошибкой сказать, что только брат Джон отвернулся от четырех миллиардов долларов.

Как и пожелал Джон Хайнман, церковь использовала часть этих денег для реконструкции старого аббатства и превращения его в школу и дом для детей с физическими и умственными недостатками, а также брошенных родителями. В противном случае эти дети попали бы в сиротские приюты или умерли от рук «ангелов смерти»,[4] работающих в системе здравоохранения.

В эту декабрьскую ночь меня согревало пребывание в компании брата Джона, способность сострадать которого была под стать его гениальности. Честно говоря, и шоколадное пирожное значительно улучшило мне настроение.