Надеюсь и люблю - Ханна Кристин - Страница 20

Толпа бросилась к нему в едином порыве. Его имя не сходило с уст. Джулиан Троу… Он в Санвиле… Господи, это он!

Затем посыпались просьбы: «Распишитесь на моей рубашке… в блокноте… на носовом платке…»

Роза повернулась, чтобы сказать что-то Микаэле, но слова замерли у нее на устах. Ее дочь была… загипнотизирована. Микаэла отступила назад и огляделась. Роза понимала, что девочка только сейчас заметила потрескавшийся пол, разбитые светильники, отвратительный вездесущий слой жирной копоти, с которым невозможно было бороться. Она вдруг увидела кафе без прикрас и устыдилась его.

Роза вернулась в кафе. Ее дочь наполняла сахарницы, чтобы чем-то себя занять.

Вдруг звякнул колокольчик над входной дверью, и он оказался внутри, под медленно крутящимися лопастями вентилятора. Микаэла выронила сахарницу из рук и покраснела от смущения.

Он улыбнулся. Роза никогда не видела, чтобы мужчина так улыбался женщине. Его улыбка напоминала вспышку молнии, пронзающую черное небо. Глаза цвета приглушенной бирюзы смотрели на ее дочь, словно та была единственной женщиной на свете.

– Что вам угодно?

– Ну, дорогуша… – с усталой улыбкой начал он, растягивая слова в той всемирно известной техасской манере, которая делает речь похожей на сладкую патоку, растекающуюся по раскаленному противню. – Мы много часов провели в дороге. Нас трясло на ухабах, и каждую минуту в Дверь машины норовили просочиться тринадцатилетние девочки. И все это время я надеялся встретить красотку, которая даст мне глоток пива и сандвич, а также укажет место, где я спокойно смогу съесть его.

Так все началось.

Роза открыла глаза. Она чувствовала присутствие Лайема у себя за спиной и понимала, что молчит слишком долго.

– Здравствуй, Микаэла. Это я, твоя мама, – начала она и, переведя дух, продолжила: – Помнишь тот день, когда ты встретилась с Джулианом Троу, дорогая?

Микаэла прерывисто задышала, ее веки дрогнули. Роза ощутила прилив надежды, словно вдруг подуло свежим весенним ветром.

– Мы были в кафе, готовили столы к вечернему наплыву посетителей. И вдруг раздался звук, которого я никогда прежде не слышала. Вертолеты – в нашем маленьком городке! И тогда появился он. Помнишь, он смотрел на тебя так, будто ты была единственной женщиной на свете? Даже я почувствовала вожделение, исходящее от него. Он был необычайно любезен. Ты считала тогда, что я слишком стара, чтобы понимать такие вещи. Но я – твоя мать, и я видела, что отражается в твоих глазах. Ты считала себя грязной Золушкой, перед которой стоял сказочный принц. Помнишь, он назвал тебя маленькой прекрасной девочкой? Господи, ты улыбалась так радостно! Он с самого начала стал называть тебя Кайла. Помнишь? Я ненавидела его за то, что он придумал для тебя имя, как у гринго. Но с того момента, когда ты увидела его, тебе стало все равно, что я думаю. Когда он впервые поцеловал тебя, это было – ты сама говорила, – как будто ты спрыгнула с небоскреба. Я сказала тогда, что такое падение может уничтожить девушку. Помнишь, что ты ответила? «Это тот случай, когда стоит научиться летать».

Роза склонилась и прикоснулась к бледному лицу дочери.

– Я помню, как ты влюбилась в этого человека, похожего на ангела. Я знала, что это событие будет отмечено фейерверком. А как же иначе? Впрочем, я догадывалась, что его последствия будут преследовать тебя всю жизнь. Я сказала тогда, что он не слишком хорош для тебя, но ты только рассмеялась и попросила меня не беспокоиться. Как будто мать в состоянии не беспокоиться по такому поводу!

Ее пальцы задержались на бледной, прохладной щеке дочери.

– Ты думала, что я не могу этого понять. Но на самом деле я единственная тебя понимала. – Роза печально улыбнулась. – Ты обещала, что не сделаешь ошибки, помнишь? Но я по твоим глазам видела, дорогая, что ты уже ее сделала.

Глава 10

Неожиданно резкая боль пронзала его при каждой фразе Розы. Лайем замер в кресле, вслушиваясь в слова, старясь вникнуть в смысл пауз и недоговоренностей.

Судя по всему, любовь Микаэлы к Джулиану была какой-то особенной. Впрочем, для Лайема это не явилось сюрпризом. Разве что-нибудь в судьбе этого человека могло вписываться в рамки обычного?

И снова бриллианты и агаты.

Лайем задавал себе вопрос: почему он позволял жене скрывать от него такие серьезные вещи? И дело не только в личности Джулиана – она втайне хранила свидетельства своей прошлой любви. У нее были воспоминания, которыми она не захотела с ним поделиться. А он довольствовался лишь малостью. Разве имело значение то, что он любил ее, вернул способность радоваться жизни? Почему он никогда не задумывался о том, что в сердце Микаэлы был собственный тайный источник радости?

Возможно, в глубине души он боялся разговора на эту тему, страшился ее искреннего ответа. Поэтому предпочитал существовать в спасительной пустоте вакуума, мириться с тяжелым грузом незаданных вопросов и невыслушанных ответов.

Но что делать теперь, когда ему все стало известно? Разве может он по-прежнему верить в ее любовь – после того как увидел, что она все эти годы прятала от него? Теперь он стал сомневаться в том, что ощущение близости ее тела вызовет в нем ответный жар.

Вдруг Роза обернулась, и Лайем, вздрогнув, понял, что она давно перестала говорить с дочерью. В палате повисла мертвая тишина, если не считать монотонного жужжания медицинской аппаратуры.

– Она больше не моргала, доктор Лайем.

Он поднялся и быстро преодолел несколько метров, отделяющие его от кровати. На этот раз, взглянув на жену, он увидел перед собой чужую, незнакомую женщину. Он взял ее за руку и медленно прижал к своей груди.

– Она никогда не рассказывала мне об этом, Роза. Почему я позволял ей держать в тайне от меня такую важную вещь?

Роза стояла совсем близко, ее седовласая голова почти касалась его плеча.

– Ты никогда не знал нужды, – ответила она просто. – Ты закончил Гарвард, стал доктором. Тебе непонятна жизнь, которую ведут люди нашего круга. У Микаэлы были грандиозные мечты и никаких шансов осуществить их. Даже ее родной отец не хотел помочь ей. Много лет назад я пришла в Санвиль на сбор яблок. Мой отец умер от лихорадки, когда мне едва исполнилось одиннадцать. У нас не было денег на лекарства и на то, чтобы оплатить визит доктора. Мне до сих пор мерещится по ночам убогий палаточный лагерь сезонных рабочих, насквозь пропитанный запахом гниющих фруктов. Мы жили в бараке без водопровода, вдесятером в комнате не больше этой палаты. Помню старый продавленный матрас и нестерпимую духоту. Эту духоту невозможно забыть.

Я встретила мужчину, который помог мне вырваться из барака. Это был чужой мужчина – готова покаяться в своем грехе, – но тогда мне было все равно. Я любила его. Матерь Божья, я доходила в своей любви до самозабвения, как бывает довольно часто, если женщина любит чужого мужа! – Роза склонилась над кроватью Микаэлы. – Боюсь, я сама внушила дочери мысль, что женщина всю жизнь готова ждать любимого мужчину… Мне очень жаль, – помолчав, добавила она смущенно, убирая со лба прядь волос. – Не думаю, что тебе хотелось узнать так много. Боюсь, теперь ты будешь дурно думать обо мне…

– Ах, Роза, думаешь, я не понимаю, как тяжело любить того, кто принадлежит другому?

– Она вышла за тебя замуж.

– Да, мы прожили вместе много лет, и нам удалось создать семью. Со временем я забыл о том… о чем мне надлежало помнить. Но в глубине души я всегда знал, что в сердце Микаэлы есть уголок, куда мне ход заказан. А ведь я так сильно любил ее, и Джейси, и Брета. Она казалась вполне счастливой. Может быть, отчасти так и было. Нечто вроде – «я потеряла все, а это то, что у меня осталось».

– Это не так, можешь мне поверить. Она была совершенно счастлива с тобой.

– А я, оказывается, совсем не знал ее, – задумчиво вымолвил Лайем, вглядываясь в лицо жены.

Роза промолчала.

– Майк. – На этот раз он произнес ее имя без обычной нежности, как окликают малознакомого человека. – Хватит. Возвращайся скорее. Нам очень о многом надо поговорить.