Золото собирается крупицами - Хамматов Яныбай Хамматович - Страница 31

— Что глазеешь, окаменела, что ли? Налей чаю!

Хуппиниса вздрогнула от громкого окрика, засуетилась, захлопотала у самовара, наливая чай, а руки ее почему-то дрожали, и внутри, в груди, тоже дрожало что-то — неотвязно, щемяще, тоскливо… Хажисултан поймал чаинку, плавающую у края чашки, и, разжевав ее, положил под мышку.

— Добро и хлеб будут, пусть пошлет аллах! Уфф! Напился… Долго же вы меня морили, прежде чем подать мне еду! У, бесплодные, и покормить толком не умеете, все с жиру, жиру беситесь! — Он опрокинул чашку вверх дном, чашка запрыгала и звякнула.

— Отец, чашка пей-пей говорит, может, на лить еще? — спросила Хуппиниса.

— Я не гость здесь, а хозяин! Сам знаю, пить мне или не пить… Мой дом, мой чай.

Хуппиниса, стараясь не шуметь, собрала посуду и вышла на женскую половину. Молодые жены тотчас подошли к ней.

— Ну как, не очень злой?

— Притих вроде. Ну, давайте попьем быстренько чаю — и за работу, а то слишком много вы на меня навалили — и шить, и ткать, и обед готовить… Стара уж стала, не успеваю, и Сайдеямал так много, как раньше, не может делать, хоть бы вы что помогли!

— Нет уж, ты старшая жена, ты и делай, — передернула плечами Шахарбану.

Молодые жены вынесли перину и уселись во дворе, в тени, а Хуппиниса поправила огонь под казаном, где варилось мясо, и, взяв подойник, пошла доить корову. Горечь не уходила, перехватывала горло жгутом, и Хуппинисе хотелось сесть на землю и заплакать навзрыд, не обращая внимания на чужих, в голос, как плачут маленькие Дети…

15

Купив у Нигматуллы золото, Шарифулла был вне себя от счастья. В тот же день он побежал к соседу, чтобы поделиться с ним своей радостью. «Только чтобы никто не знал, — шепотом предупредил он. — Иначе… ты знаешь, какие порядки в семье Хажигали!» Но сосед не удержался, и через неделю новость узнали все. Слухи о том, что Шарифулла почти за бесценок приобрел золото, вспыхивали то здесь, то там, и люди даже здоровались с Шарифуллой не так, как раньше, запросто и дружески, а склоняли головы почтительно, как перед баем.

Слыша разговоры о том, что Шарифулла разбогател, Нигматулла встревожился. «Может, и вправду это золото? —думал он. — Я ведь нашел его около шахты… Не хватало только еще самого себя околпачить!» И, недолго думая, решил еще раз зайти к Шарифулле.

Поеживаясь от утреннего мороза, он прошел мимо мечети, подпрыгивая и поддавая ногой мелкие камешки, мимо большого дуба, корни которого были усыпаны упавшими, гладкими, продолговатыми шариками желудей, и наконец, чувствуя, как окоченели ноги, вошел во двор знакомого дома. Стукнув два раза в дверь, он решительно отворил ее и шагнул в сени. Звякнул в ведре ковшик, в доме послышалось шлепанье босых ног, зазвенели ударяющиеся друг о друга монеты. «За занавеску прячется», — подумал Нигматулла и толкнул вторую дверь.

Шарифулла с опухшим, заспанным лицом сидел на нарах, опустив ноги вниз, и неторопливо натягивал каты. Увидев Нигматуллу, он улыбнулся.

— Заходи, заходи, гостем будешь, — ласково сказал он. — Ты по делу или просто так?

— По делу — буркнул Нигматулла.

Шарифулла повернулся к занавеске, за которой слышалась тихая возня и звяканье монет:

— Эй, мать! Чаю нам поставь, что ты так дол го? Помни, когда муж спустил одну ногу на пол, жена уже должна быть одета с ног до головы, иначе не будет в доме порядка!

— Некогда мне с тобой чаи распивать, — Нигматулла полез в карман и достал туго набитый кисет. — Вот твои деньги. Гони обратно самородок!

— Боже! Ты спятил, что ли? — Шарифулла выпустил из рук каты, и они мягко шлепнулись на пол, глаза его закосили так, что казалось, вот-вот сойдутся у переносицы.

— Конечно, спятил, если отдал тебе столько золота за бесценок! Гони обратно, у меня другой покупатель есть, пожирней тебя!

— Ну уж нет, — Шарифулла поднял каты с пола и опять стал натягивать их. — Так дела не делаются. Ты продал — я купил, какие теперь мо гут быть разговоры. Да и золота твоего у меня больше нету, я уже продал его… — Он наконец обулся и, встав, притопнул ногой. — Так что зря ты ходил по такому морозу…

— Это мы сейчас посмотрим, зря или не зря, — спокойно отозвался Нигматулла и, подойдя к на рам, крепко схватил Шарифуллу за горло обеими руками. — Ну? Где золото?

— Я продал, продал! — прохрипел Шарифулла, лицо его стало красным от натуги. Он силился оторвать от себя руки Нигматуллы, но тот сжимал ему горло все теснее и теснее. Из-за за навески выбежала одетая Хауда. Не смея вмешиваться, она, дрожа, стояла у стены, глядя испуганными округлившимися глазами и теребя в руках цветастый передник.

— Я скажу! Отпусти… — выдавил Шарифулла.

Нигматулла разжал руки и ухмыльнулся:

— То-то! Ну, давай скорее, что глазена-то выкатил? Думаешь, я тут до вечера сидеть буду?

— Постой, кустым, не спеши, может, миром уладим? — сказал Шарифулла, держась рукой за покрасневшее горло. — Сколько тебе обещали добавить за самородок?

— Перекупить хочешь? — Нигматулла почесал подбородок и задумался. «Черт, а если это не золото? — мелькнуло у него в голове. — Ладно, надо вытянуть из скряги все, что потянется, а то как бы все же себя не надуть!»

Он присел на нары, заложил ногу на ногу и, свернув цигарку, задымил спокойно и неторопливо.

— Сам посуди, я тебе отдал за половину цены, а мне предлагают столько, сколько дал ты, и еще половину этого.. — начал он. — Ну, конечно, у тебя таких денег нет… Но договориться можно. Не обязательно платить деньгами, можем поменяться. Ну, к примеру, если ты отдашь мне еще лошадь, то мы с тобой будем в рассчете… Впрочем, нет, — сказал он тут же, заметив, что при слове «лошадь» Шарифулла беспокойно за ерзал на нарах. — Лошадь — это мало. Конечно, ты мне не чужой человек, хоть и родство у нас дальнее, я должен с этим считаться… Не знаю, как и быть! Там мне обещали отдать деньгами…

— Но ведь мы и в самом деле не чужие тебе. Пойми, если я отдам тебе лошадь, у меня почти ничего не останется… — жалобно заметил Шарифулла.

— Ну ладно, — согласился Нигматулла. — Так и быть. Идем за лошадью, только выбирать я сам буду.

Нигматулла выбрал молодую гнедую кобылу, которая недавно ожеребилась. Похлопывая лошадь по гладкой, холеной шее, ой вывел ее из сарая и сел верхом. Шарифулла, кося глазами, семенил за ним следом. Сердце его разрывалось от горя.

— Ну, прощай, что ли?

— Погоди, дай с ней попрощаюсь, — Шарифулла подошел к лошади и обнял ее за шею. Ко была, как бы понимая, что происходит, тихо заржала.

— Ишь ты, видать, ты свою лошадь больше, чем жену, любишь. — Нигматулла отбросил в сторону окурок и поднял над головой прут: — Хватит, все равно уже не твоя! Будь здоров, мы в расчете!

Он хлестнул прутом, лошадь с места взяла галопом, и скоро они скрылись из виду. Шарифулла постоял еще немного на дворе, прислушиваясь к стуку копыт, и, вздыхая, пошел в дом. «Надо скорее продать самородок, тогда сразу много лошадей куплю, еще лучше этой», — подумал он.

У нар уже стоял кипевший самовар. Струйка пара, вырвавшись, поднималась к потолку. Хауда хлопотала у скатерти, расставляя посуду.

— Не суетись, мать, — сказал Шарифулла, — я в контору иду, не до чая тут…

Он забыл о своих годах, бежал в контору, как мальчишка, вне себя от радости.

Открыв скрипучую дверь на толстой железной петле, Шарифулла увидел небольшую печурку в углу у кассира, сидевшего за столом у окна. На столе аккуратными стопками лежали бумаги и стояла чернильница на черной каменной подставке. Кассир, не поднимая головы от стола, писал что-то, он даже не взглянул на вошедшего,.

— Я принес золото, — громко сказал Шарифулла.

Кассир поднял голову, мельком оглядел его, молча взял один кусок и поднес его к раскаленной докрасна железной печке. Ртуть брызнула из камня на огонь. Все так же молча кассир опустил кусок в банку с какой-то жидкостью, тут же на поверхности камня выступил зеленоватый, немного похожий на плесень налет. Кассир поднес банку к глазам, повертел ее в руках и спросил, не глядя на Шарифуллу: