Субботний вечер - Хаксли Олдос - Страница 1

Олдос Хаксли

Субботний вечер

I

Была суббота, короткий рабочий день, и притом погожий. Весеннюю дымку просквозили солнечные лучи, и Лондон похорошел, будто город из сказки. Свет золотился, тени лиловели и голубели. На прокопчённых деревьях Гайд-парка раскрылись почки, и так неправдоподобно свежа, легка и воздушна была новорождённая зелень, словно кто-то вырезал эти крохотные листочки из сердцевины радуги — изумрудной её полосы. Каждому, кто во второй половине дня проходил парком, бросалось в глаза это чудо. Всё, что было мёртво, ожило; копоть расцвела изумрудом радуги. Да, это бросалось в глаза. Больше того, каждый, кто замечал волшебное преображение смерти в жизнь, преображался и сам. Так заразительно было чудо весны. Любовь набирала силы, и парочки, что бродили поддеревьями, становились счастливей — или вдруг острей ощущали, до чего они невыразимо несчастны. Солидные толстяки снимали шляпы и, подставляя лысины поцелуям солнца, принимали весьма благие решения: поменьше виски, поблагоразумнее с хорошенькой стенографисткой на службе, пораньше вставать утром… Молоденькие девчонки, когда с ними заговаривали опьянённые весной юнцы, наперекор своему воспитанию и страхам соглашались погулять с новоявленным спутником. Джентльмены средних лет, шагая по дорожкам парка к семейному очагу, вдруг чувствовали, как лопается жёсткая, прокопчённая делами оболочка на сердце и оно раскрывается, будто эти зеленеющие почки на деревьях, расцветает добротой и великодушием. И думали о жёнах, думали с внезапным порывом нежности, невзирая на двадцать лет пребывания в браке. «Надо будет по дороге заглянуть в магазин, купить жёнушке маленький подарок, — говорили они себе. — Чем бы её порадовать? Коробку цукатов? Она любила цукаты. Или азалию в горшке? Или…» А потом они вспоминали, что день-то субботний. Все магазины будут уже закрыты. И скорей всего, думали они со вздохом, сердце жёнушки тоже будет закрыто — ведь жёнушка не прогуливалась под деревьями, на которых лопнули почки. Такова жизнь, размышляли они, с грустью оглядывая лодки на поблёскивающей глади пруда, и резвящихся детишек, и влюблённые парочки, которые сидят на зелёной траве, держась за руки. Такова жизнь: когда раскрывается сердце, магазины, как правило, закрыты. Однако, решают джентльмены, впредь надо бы дома поменьше ворчать.

На Питера Бретта, как на всех, кто видел в тот день яркое весеннее солнце и зеленеющие новорождённой листвой деревья, они подействовали неотразимо. Он сразу же острей, чем когда-либо, почувствовал, что одинок и сердце его разбито. Оттого, что всё вокруг так и сияло, ещё сумрачней стало на душе. Деревья ожили и зазеленели, а его душа по-прежнему безжизненна. Влюблённые ходят парочками, а он один. Несмотря на весну, несмотря на сияющее солнце, несмотря на то что сегодня суббота, а впереди воскресенье, — а вернее, как раз по этим трём причинам, по которым ему надо бы радоваться, как радуются все вокруг, — он брёл сквозь чудо Гайд-парка, чувствуя себя глубоко несчастным.

Как всегда, он попытался утешить себя игрой воображения. Вот, например, прелестная молодая девушка споткнётся о камешек на дорожке впереди него и подвернёт ногу. Питер — выше ростом и красивей, чем на самом деле, — кидается к ней и оказывает первую помощь. Усаживает её в такси (у него найдутся деньги на такси) и отвозит к ней домой, на Гросвенор-сквер [1]. Оказывается, она — дочь пэра. Они полюбили друг друга…

Или он спас ребёнка, упавшего в Круглый пруд, и тем заслужил вечную благодарность, более чем благодарность, матери, богатой молодой вдовы. Да, вдовы; Питер неизменно представлял себе мать спасённого малыша только вдовой. Его намерения безупречно честны. Он ещё очень молод, и воспитывали его в строгих правилах.

Или никакого несчастья не случилось. Просто он увидел на скамье в парке молодую девушку, она сидит одна-одинёшенька, и лицо у неё грустное-грустное. Он подходит, смело, но учтиво снимает шляпу, улыбается. «Я вижу, вам одиноко, — говорит он, причём говорит легко, непринуждённо, и никакого нет в его речи ланкаширского акцента, и ни капельки он не заикается — ужасный недостаток, из-за которого в обычной жизни заговорить с кем-нибудь для него сущее мучение. — Я вижу, вам одиноко. Мне тоже. Вы позволите мне посидеть с вами?» Девушка улыбается, и он садится с нею рядом. И рассказывает ей, что он сирота и в целом свете у него нет никого, кроме замужней сестры, но она живёт в Рочдейле [2]. И девушка говорит: «Я тоже сирота». И это сразу сближает их. И они рассказывают друг другу, как они несчастны. И она начинает плакать. И тогда он говорит: «Не плачьте. Теперь вы не одна, у вас есть я». И эти слова немного подбадривают её. И потом они идут в кино. И, надо полагать, всё кончается свадьбой. Но эта заключительная часть представляется ему как-то смутно.

Но, конечно, на самом деле никаких несчастных случаев пока не бывало, и никогда ещё у Питера не хватало храбрости кому-то сказать, как он одинок; и он ужасно, нестерпимо заикается, и очень мал ростом, носит очки, и вечно у него на лице прыщи; и темносерый костюм его совсем истрепался, рукава стали коротки, а по чёрным башмакам, хоть они и старательно начищены, сразу видно, какая это дешёвка.

Башмаки-то и убили в этот день игру его воображения. Он шёл, задумчиво потупясь, пытался сообразить, какие слова скажет он дочери пэра в такси, по дороге к Гросвенор-сквер, и вдруг заметил, как размеренно, по очереди вступают в прозрачные видения его внутреннего мира чёрные носы башмаков. До чего же они уродливы! И до чего не похожи на элегантную, великолепно сверкающую обувь богачей! Они были уродливы и новые, а со временем стали просто отвратительны. Несмотря на распорки, потеряли первоначальную форму; верх там, где кончается носок, весь в глубоких противных морщинах. Слой ваксы не скрывает сети бесчисленных трещинок на пересохшей дрянной подделке под кожу. Носок левого башмака с наружной стороны когда-то оторвался и пришит был кое-как, грубый шов бьёт в глаза. И столько раз уже завязывались и вновь развязывались шнурки, что чёрная эмаль металлических петель, куда они продеты, совсем стёрлась, бесстыдно обнажила их медную суть.

Ох, до чего безобразные у него башмаки, просто мерзость! А ему в них ещё ходить и ходить. Питер сызнова принялся за подсчёты, которые проделывал уже десятки раз. Если каждый день экономить полтора пенса на обеде, если в хорошую погоду утром идти на службу пешком, а не тратиться на автобус… Но как тщательно, как часто он ни подсчитывал, двадцать семь шиллингов и шесть пенсов в неделю оставались двадцатью семью шиллингами и шестью пенсами. Башмаки стоят дорого; и когда он скопит на новую пару, костюм всё равно останется старый. А тут на беду весна; распускаются листья, сияет солнце, всюду влюблённые парочки, а он идёт один. Действительность сегодня нестерпима, и никуда от неё не убежишь. Сколько он ни старается ускользнуть, старые чёрные башмаки преследуют его и силком возвращают к мыслям о том, как он несчастлив.

II

Две молодые женщины свернули с многолюдной дорожки, ведущей вдоль Серпентайна [3], и направились по тропинке в гору, в сторону памятника Уатту [4]. Питер пошёл следом. Они оставляли за собою аромат тонких духов. Питер жадно втянул носом душистый воздух, и сердце его забилось быстро и часто. Показалось, впереди движутся чудесные, неземные создания. Воплощение всего прекрасного и недостижимого. Минуту назад они шли ему навстречу по дорожке у прудов — и, ошеломлённый промелькнувшим видением вызывающей роскоши и красоты, он тотчас повернул и пошёл следом. Зачем? Он и сам не знал. Только чтобы оказаться поблизости, и, может быть, в невероятной и непобедимой надежде: вдруг что-то случится, какое-то чудо, и взнесёт его в их мир?