Визит сэра Николаса - Александер Виктория - Страница 3

Юноша, на которого Лиззи почти не обращала внимания, превратился в молодого мужчину, всецело завладевшего ее мыслями.

Он выглядел сильным, мужественно-красивым, даже загадочным. Подбородок его приобрел твердые очертания, взгляд стал пристальным и проницательным. Он, казалось, обособился от других, более того — как бы обособился от действительности, его окружающей, сделался скорее наблюдателем, нежели участником событий, и вид у него был, как верно отмечала Жюль, мрачный и серьезный. Однако сдержанность его и отстраненность порождены были благородным честолюбием. Лиззи до сих пор не встречала человека такого честолюбивого и целеустремленного, как Николас Коллингсуорт.

Николас являлся единственным наследником состояния и титула своего дяди и, казалось бы, не нуждался в большем, однако он твердо решил приобрести собственное состояние. Джонатон объяснил Лиззи, что для Николаса это вопрос чести и гордости. Он хотел компенсировать ошибки и неудачи своего отца, который тоже хотел приобрести собственное состояние, но был слишком доверчив и наивен, почему и терпел неудачи во всех своих начинаниях.

С той самой минуты, как Лиззи увидела Николаса в новой ипостаси, ею овладело любопытство, вызванное желанием разгадать эту загадку. Вскоре после его возвращения в Лондон Лиззи нашла возможность остаться с ним наедине на террасе. Впервые за все время их знакомства они разговаривали не о друзьях, не о погоде и иных предметах обычного и скучного общения ради вежливости. Хорошо отработанное кокетливое поддразнивание Лиззи увяло под взглядом умных, спокойных глаз Николаса, и девушка сама не заметила, как стала расспрашивать его о совершенном путешествии и поделилась с ним своей завистью по поводу того, что ему, как мужчине, доступно многое, совершенно недоступное ей.

Он рассказывал ей о еще неизведанных странах, обладающих неисчерпаемыми ресурсами, говорил о том, что его восхищают полная радости жизнь Эффингтонов и взаимная привязанность всех членов этой семьи. Лиззи, в свой черед, поведала о своем желании сделать собственную жизнь содержательной и интересной. Николас в ответ сказал, что он хотел бы оставить свой след в этом мире, реализовать отпущенные ему природой способности и занять в жизни более серьезное положение, чем то, какое он занимает теперь.

Он разговаривал с ней так же, как разговаривал бы с ее братом или со своими друзьями. Так, словно бы она была для него не только хорошенькой, веселой и беззаботной белокурой девушкой с зелеными глазами и солидным приданым, но человеком умным и понимающим, достойным доверия. До сих пор ни один мужчина не говорил с Лиззи подобным образом.

А она до сих пор не знала мужчин, похожих на Николаса Коллингсуорта.

Их разговор на террасе породил те необычные чувства по отношению к Николасу, которые владели ею сейчас, и послужил началом дружбы, не менее необычной. Чем далее, тем охотнее искала она встреч с ним и понимала, что и он ищет этих встреч, чтобы продолжить долгие беседы об их жизни, об их будущем, их взглядах и эмоциях. Они говорили и об искусстве, о музыке, даже о политике и событиях мирового значения.

Разговоры их в присутствии других людей оставались по-прежнему незначительными. Бывало, они танцевали друг с другом — не более часто, чем Лиззи танцевала с любым другим молодым человеком. И если он во время вальса прижимал ее к себе чуть крепче, нежели другие, и произносил обычные любезности подчеркнутым тоном, понятным одной лишь ей, то знали об этом только они двое, Лиззи и Николас.

Ничего неуместного или слишком личного не происходило между ними на публике. Ни жеста, ни слова, по поводу которых кто бы то ни было мог выразительно приподнять бровь или посплетничать между делом. Но когда взгляды их встречались на расстоянии, сердце у Лиззи, казалось, готово было выскочить из груди, и она знала, вернее, чувствовала интуитивно, что Николас разделяет ее волнение.

Но в конце концов, и это, по-видимому, было неизбежно: встретившись на некоем приеме, оба смутились и стали запинаться в разговоре, словно бы опасаясь неожиданного, но закономерного взрыва долго сдерживаемых эмоций. Лиззи хотела бы высказать очень многое и многое услышать в ответ, однако слова не шли на язык ни ему, ни ей. Лиззи намеревалась уйти, но по неловкости столкнулась с Николасом и замерла на месте. Глаза их встретились и выразили взаимную тягу, желание близости и, может быть, даже любовь…

Потом она очутилась в его объятиях, и Николас поцеловал ее так, что у нее перехватило дыхание и замерло сердце. Этот поцелуй она считала возможным только в несбыточных грезах. Он проник в самую глубину ее души.

Казалось, вечность прошла до того, как они отпрянули друг от друга. Николас пробормотал извинение, Лиззи слабо махнула рукой с нелепым смешком. И оба повели себя так, будто ничего не случилось, но Лиззи не могла забыть ни взгляда Николаса, ни его поцелуя, ни того смятения, какое он вызвал во всем ее существе.

— Он скоро уезжает из Лондона, — услышала она беззаботный голос Джулианы, для которой отъезд Николаса Коллингсуорта, разумеется, не имел особого значения.

— Да, я слышала, — по возможности столь же равнодушно ответила Лиззи. — Джонатон сказал, что он отплывает завтра. Кажется, в Америку.

— Да, и я, во всяком случае, не буду о нем скучать. Сегодня вечером он будет у нас. Не могу даже вообразить, чтобы кто-то пожелал пропустить рождественский бал у Эффингтонов.

— Это было бы невежливо с его стороны.

И пагубно для нее. Лиззи должна понять, серьезны ли ее собственные чувства или это все лишь игра воображения. Обыкновенная ошибка суждения, вообще не важно и совершенно несерьезно. А если ее отношение к Николасу серьезно, испытывает л и он к ней то же самое?

— Я просто не могу дождаться вечера, — возбужденно сверкнув глазами, сказала Джулиана. — Ведь это первый рождественский бал Эффингтонов, на котором я буду присутствовать как взрослая.

Насколько Лиззи помнила, младшее поколение Эффингтонов и их кузин и кузенов подглядывало за увеселениями на рождественском балу, спрятавшись на всеми забытом балконе, примыкающем к бальному залу. Впрочем, в точности нельзя было сказать, что делалось это в полной тайне от взрослых, ибо как только часы били десять, за детьми приходила одна из гувернанток и отправляла их в постель.

— Мне даже не верится, что мама позволила тебе присутствовать. Мне она не разрешала, пока я не начала выезжать в свет, а тебе это предстоит только весной.

— Мне скоро будет семнадцать, а мама не придерживается устаревших условностей. Она женщина вполне современная, — с гордостью заявила Жюль, но тут же рассмеялась. — По правде говоря, я просто взяла ее измором.

— Насколько мне известно, все мы брали ее измором, — заметила Лиззи.

Она знала, что Жюль начала битву за право присутствовать на большом приеме два года назад, когда самой Лиззи исполнилось семнадцать и она получила разрешение участвовать в своем первом рождественском бале. Бесконечные атаки Джулианы на мать были поводом для постоянных шуток прислуги.

— Кроме того, Лиззи, ведь это Рождество, а на Рождество возможно все. — Жюль вскочила и закружилась по комнате. — Все на свете!

— Надеюсь, — пробормотала Лиззи.

Жюль внезапно замерла на месте и уставилась на сестру.

— Что с тобой случилось? Ты стала невероятно тихой и даже задумчивой в последние дни. Просто сама не своя. Можно подумать, что тебе на голову свалилась куча разных бед.

— Ничего подобного, — твердо проговорила старшая сестра. — Ты подумай, ну что на белом свете может огорчить легкомысленную Лиззи? — Она заставила себя улыбнуться как можно веселей. — И ты права, начинаются Святки, а в это время возможно любое чудо. Скажи-ка, ты подготовилась к сегодняшнему вечеру?

— Хорошо, что ты напомнила. — Жюль кивнула и направилась к двери своей комнаты. — В моем распоряжении всего каких-нибудь шесть часов, а ведь это мой первый рождественский бал, вообще мой первый бал, и я хочу выглядеть как можно лучше. Даже более того. Я хочу выглядеть… — Тут она повернула голову и бросила на сестру лукавый взгляд через плечо. — Лучше, чем ты.