Сказки Таргистана - Дорофеев Владислав Юрьевич - Страница 21

И как всякие куклы – куклы-слов всегда жили жизнью своих хозяев – слов и были сутью слов даже внешне.

Кукла-ветер – была всегда как ветер, а кукла-сон всегда спала, а кукла-дыхание всегда была – как легкое дыхание жизни, а кукла-роза пахла розами, а кукла-река вечно изменялась и будто текла в одном направлении.

Они были живыми, не мертвыми, но, поскольку они были куклами, то они никогда и не ели, содержанием их жизни – была жизнь их хозяев. Стоило бы какой-нибудь кукле перестать быть сутью своего слова, так сразу бы и забылось слово, которое изображала эта кукла.

Однажды вечером, одним весенним майским вечером случилась беда, таргистанцы не могли уснуть. Они забыли слово – «сон».

Поначалу многие обрадовались, особенно самые ретивые таргистанцы, которые всю свою жизнь жаловались себе и соседям на нехватку времени. Поэтому им бы очень хотелось научиться не спать вовсе. И таких таргистанцев в последнее время стало очень много, и они еще чаще и больше стали говорить о том, что им совсем не нравится спать.

Все кончилось тем, что кукла-сон разобиделась, заболела от расстройства и проснулась. То есть она вовсе перестала спать, потому ее как бы и не стало, а раз нет куклы, то и слово, которое изображает эта кукла, улетучилось. Это как человек, когда у него пропадает тень, то он превращается в привидение, то есть перестает быть человеком, так и слово, у которого пропала кукла, мгновенно все забыли, и оно исчезло.

Кукла-сон теперь денно и нощно таращилась в темноту и разговаривала на телепатическом языке с горой, не с куклой-горой, а с настоящей горой, что, как вам известно, запрещено куклам слов. Куклам-слов запрещено вступать в контакт с теми, кого они изображают. И уже вовсе нельзя говорить с настоящими человеческими и природными предметами, поскольку нельзя было передавать им знания о телепатическом языке.

Вы не ослышались. Куклы слов разговаривали друг с другом на телепатическом языке, а, значит, мысли, которые касались всех, были слышны всем, кто принимал участие в разговоре. Лишь интимные мысли, рассказывающие о жизни конкретного слова или условий проживания куклы в своей пещере – например, вдруг закапало в углу пещеры, значит, нужно обращаться за советом к кукле-сантехнику – другие куклы не могли услышать, если этого не хотела сама кукла. Но вступать в контакт с реальными предметами куклы слов не могли.

Одним словом…Таргистан уже больше не засыпал. Никакой добропорядочный таргистанец не мог уснуть, потому что он забыл – как называется то, что раньше звучало…

Дальше ни один из таргистанцев ничего не мог вспомнить. А раз они не могли вспомнить слово, значит, они не знали, не понимали, что им нужно сделать.

Жизнь у них перепуталась, и я бы даже сказал, что жизнь у них совсем разладилась. Потому как не стало сна, и пропала прелесть ночи, исчезло очарование дня, и они перестали замечать нежность восхода, и уже их не интересовала сила заката, и таргистанцы перестали любоваться воцарением луны и солнечным покоем. И это было самое обидное в этой истории.

Только теперь всем стало очень понятно, что нет маленьких или больших слов, нет важных или не очень важных, нужных или менее значительных. Оказалось, что все слова очень нужны. Оказалось, что без сна, например, вся жизнь, то есть просто вся без остаточка жизнь потеряла всякий смысл.

Очень скоро всем стало плохо. И куклам, потому что они сделались совсем не нужны. И таргистанцы начали испытывать страшную усталость, которая их совсем истомила, поскольку они не знали, что с этой усталостью делать. Они перестали ложиться в постель и не пили на ночь свой любимый ягодный крепкий напиток, с нежным, хотя и странным названием – кейра, и не целовали детей на ночь, ведь они же не ложились спать, и не читали на ночь молитву, и не чистили зубы и не расчесывались, и не убирали со стола, и не готовили ужин, а соответственно, не готовили и завтрак, поскольку не уходили на работу.

Но самое страшное, чего больше всего боялись таргистанцы и их правители: они перестали разглядывать на ночь перед зеркалом кончик носа.

Нет, в самой этой процедуре ничего странного не было. Потому что таргистанцы делали это с незапамятных времен, это делали и маленькие, и старые, мужчины и женщины, все и всегда, в войне или мире. Почему? – никто не знал. Но таков был обычай.

И обычай этот вовсе не был блажью. Если таргистанец – мужчина или женщина – переставал разглядывать кончик носа перед сном, значит, ему осталось жить ровно неделю, то есть семь суток.

И это был очень удобный, очень правильный обычай. За оставшееся до смерти время, таргистанец успевал доделать все свои громарские дела.

Причем, самый добропорядочный таргистанец ничего не знал о дате своей смерти до того момента, пока вдруг однажды вечером он обнаруживал, что у него пропало желание разглядывать перед зеркалом кончик носа.

И вот теперь весь Таргистан находился в великом унынии. На следующий день вечером, после того как кукла-сон проснулась, таргистанцы перестали рассматривать кончик носа, значит, им всем осталось жить неделю.

Да, верно! Вся страна, все эти милые белые колобки и серьезные горюны, мудрые карапетяне и веселые коровы, лошади и смешные тококоны – приготовились к смерти, потому как и жить им так дальше было нельзя. Жизнь без сна потеряла всякий смысл.

А жить так хотелось.

Но вот что удивительно. У кукл-слов никогда прежде не было ощущения жизни, как, впрочем, и смерти. Они были всего лишь куклами, потусторонними предметами, духовными тенями в зазеркалье слов, они были даже не моделью жизни, чем был язык и слова, а отражением этой модели – потому-то дыхание жизни и смерти до них никогда не доходило.

Но теперь что-то произошло. И то-ли оттого, что кукла-сон, в нарушение закона, продолжала разговаривать с настоящей горой на телепатическом языке, то-ли потому, что кукла-кошка попыталась телепатически загрызть куклу-крысу, но однажды куклы почувствовали всеми органами чувств вкус к жизни и вкус к смерти.

А это означает, что время кукл-слов будто замедлило свой ход, будто стало тормозиться, кажется даже, что куклы слов стали уменьшаться, будто таять, но не с одного бока, а как бы изнутри.

Они начали жить своей жизнью, значит, и умирать, потому что у них появилась своя история. И теперь они должны были исчезнуть. Причем, на день раньше таргистанцев, потому что в тот вечер, когда кукла-сон проснулась, таргистанцы еще продолжали разлядывать на ночь, как обычно, перед зеркалом кончик носа. А куклы-слов уже ожили, чтобы исчезнуть.

То есть таргистанцы умирали бы в полной тишине и безмолвии – слова исчезли бы вслед за куклами-слов, то есть прежде, чем расстались бы с жизнью таргистанцы. А Таргистан бы совсем обезлюдел.

Но как это ни странно, все знали, что нужно было делать. Впрочем, странного в том ничего не было. Нужно было обратиться за помощью к кукле-дуре. Но сделать это могла только кукла-царь.

И кукла-царь позвала куклу-дуру.

Между ними состоялся странный разговор. Точнее, этот разговор мог бы состояться, если бы куклы могли разговаривать.

На самом же деле некоторое время кукла-царь и кукла-дура стояли друг напротив друга и молчали (если бы, конечно, они могли стоять и молчать), – если бы они могли говорить вслух, то тогда бы это так называлось. Но мы же знаем, что, на самом деле, они разговаривали громко, очень бурно, перебивая друг друга, но на телепатическом языке. Так вот, если бы вы могли услышать, то вы бы услышали, как кукла-дура сказала кукле-царю.

– Что ты на меня так смотришь? Будто блох во мне выискиваешь.

Кукла-царь не обратила внимание на дурье ехидство. И лишь произнес.

– Кукла-дура, нас всех спаси. На тебя наша последняя надежда. Иначе Таргистан превратится в огромную бессловесную тварь, и на Громаре воцарится царица Холопка. А мы превратимся из теней слов в тени теней, и нас даже под землей не будет видно, потому что в конце-концов мы исчезнем, словно бы растаем. Мы станем ничто. И будем нигде.