Сказки Таргистана - Дорофеев Владислав Юрьевич - Страница 20

Поэтому пока мы обойдем время смерти Дзалебуха справа или слева, чтобы однажды в него вернуться, например, в сказке про Куклон.

И оставим пока (до новой сказки) Жругар, – ведь это особое место, которое рождает или воспроизводит ткачей воздуха и святых невидимок.

А ткачей воздуха уже почти тысячу лет никто, – кроме, конечно царя Ивана, – никто не видит. И что они делают в настоящий момент, и где находятся, никто не знает.

И единственное место и время, когда ткачи воздуха превращаются в видимок – это по дороге к своей звезде истины на вершине горы мудрости, что возвышается над Жругаром. И на вершине которой умер Дзалебух, оберегая сына от злого беса.

Для Дзалебуха настала тихая радость света. Была заслуженная жизнь. Пришла заслуженная смерть.

И вот самые последние слова Дзалебуха.

– Теперь моё предназначение – молиться. Предназначение оставшихся в Жругаре – спасать. И им это удается. Ничего я не хочу, кроме как молиться за Дзалебубуха, за жругарцев и таргистанцев. Мое назначение молиться за сына и всех таргистанцев. Мою молитву слышит Бог! Спасибо, Бог! За твое сердце, обращенное ко мне. Спасибо, тебе Бог! За то, что каждому ты являешься отдельно.

Вы спросите, что же произойдет потом? Дальше будет уже другая сказка, следующая сказка, сказка про Дзалебубуха, или, например, про летающих лошадей, которых бескрайне любил его отец Дзалебух.

Поле летающих лошадей

Совсем недалеко (всего-то в двух днях пути) от хутора, где живут Луиза и ее друзья, расположено удивительное поле. К этому полю по ночам собираются лошади, у которых к концу подошла земная жизнь. Поле необычное – это поле летающих лошадей. Это не маленькие почтовые лошадки, которые разносят глубоко под землей по пустым и тихим коридорам почту и телеграммы, это большие боевые лошади, которые служат таргистанским воинам в сражениях с врагами Таргистана. Сюда боевые лошади приходят не за травой, сюда они приходят умирать. Здесь – последнее в жизни боевых лошадей поле.

Спит земля, кажется, никто не дышит, и все замерло до утра, лишь небо опрокидывается, когда новая избранница врывается в журчащую над полем круговерть.

Они летают медленно и торжественно. Гривы реют, оставляя мерцающий в лунном свете след. Лошадям тихо и привольно.

Только вздрогнет в холке, но назад нет возврата, прощай земля, тебя наши сердца не оставят никогда. Вперед к бурной радости свободы. Холодно там. И это уже даже не воздух, а новая твердь. Воздух загустел, и куда бы ни ступило копыто – оно находит опору. Поле можно пересекать по диагонали, а можно пронестись кругом, а можно стремительно вверх, почти перевернувшись к земле спиной, и почти до самых звезд. И ничто тебя не сдерживает.

Раз в жизни. Всего один раз в жизни. Другого такого раза уже никогда больше не будет. Лишь одну ночь в твоей жизни. Только ночь. У каждой лошади это получится. Нужно только осмелиться, нужно перебороть свой страх.

Каждая лошадь только pаз в жизни может полетать. Перед смертью. Воздух над полем густеет для лошади только раз в жизни. Лошадиный век короток, но все они попадают в лошадиный рай – в котором лошадь свободна и легка, и ничто не стесняет ее движений, никто и ничто. Этот рай – это поле, поле летающих лошадей.

Лошади даже не ржут, они просто счастливы. Они свободны. Лошадь всегда мечтает убежать от земли. Ей всегда мешает дорога. Ее тяготит земное притяжение. Любая лошадь рассчитывает взмыть над дорогой. Но дорога сильнее.

И лишь на протяжении шести часов раз в жизни. Дороги, сражения и войны, убитые всадники и кровь – все позади. Впереди последняя свобода. И не важно, что это последние часы в лошадиной жизни. Всего шесть часов, с полуночи до шести утра. В полнолуние, и обязательно при ясном небе, когда листья под лунным светом кажутся вычеканными из металла. Только тогда лошадь оказывается сильнее земли. И принадлежит лишь скорости, и превращается в скорость, а скорость принадлежит ей.

Раз в жизни. Всего раз в жизни. И самое великое счастье в том, чтобы испустить дух в полете, здесь над полем, среди своего лошадиного народа.

А охраняет поле железный пастух на черном железном крылатом коне с шелковистой гривой до земли. Коня и пастуха выковал деревенский кузнец много сотен лет назад из метеорита, упавшего в колодец. Каждую полночь они выходят из океана Бурь, возносятся к луне, здороваются со Скопрыналом и встают на страже поля летающих лошадей.

Куклон

То есть между куклами-слов совсем не было личных отношений, как в раю, например, или аду. И жили они на самом юге Таргистана, высоко-высоко в горах, за облаками, в пещерном городе Куклоне.

Первые куклы-слов появились сразу же вместе с таргистанским языком. Куклы-слов были созданы из солнечного света, они родились для того, чтобы сделать таргистанский народ бессмертным. Если бы даже убили всех таргистанцев, всех, кто говорил и думал на таргистанском языке, – то, благодаря куклам-слов, которые жили в заоблачном подземном городе, слова вновь бы возродились, а вслед за словами возродились бы таргистанцы, весь народ и вся страна. Потому что нельзя уничтожить народ, если сохраняется язык.

Кукл-слов было очень много. Их было столько же, сколько слов в таргистанском языке. Они были маленькие и большие, красивые и не очень, умные и совсем глупые, пошлые и грустные, ползающие и летающие, больные и крепкие, как алмаз, текучие, как масло, и тревожные, словно, предгрозье, круглые и плоские. Куклы-слов были очень похожи на свои слова, собственно, как и всякие куклы похожи на тех, кого они изображают.

Кукла-снег смахивала на снег, а кукла-воздух была совсем как воздух, кукла-любовь была похожа только на любовь, но никак ни на песок или стол, или ненависть, да и куклу-гвоздь ни с чем нельзя было перепутать.

Впрочем, куклу-кровь никак нельзя было принять за куклу-дуру или куклу-зануду, а куклу-храм перепутать с куклой-жадность, или куклой-лошадь.

Куклы-слов были также не похожи друг на друга, как и слова, которые они обозначали.

А так как в жизни кукл-слов совсем не было и человеческих отношений, то не было и личной жизни. Например, у таргистанского царя был брат – великий князь, но в пещерном городе Куклоне не было куклы под названием – «великий князь», или «брат царя». Была кукла-князь, кукла-брат. И, конечно, кукла-бог, куклее которой среди кукол вы бы не нашли, даже если бы очень постарались поискать.

Причем, куклы-слов отражали только изначальные части речи – существительные, глаголы, прилагательные, местоимения. Куклы, хозяева которых существовали в языке в виде существительных, прилагательных и местоимений, изображались в именительном падеже, например, – кукла-великий, кукла-красивый, кукла-я, кукла-ветер. А глаголы жили в куклах только в начальной форме, в инфинитиве, например, – кукла-бежать, кукла-страдать, кукла-любить. Причем, глаголы, которые могли быть совершенного и несовершенного вида – так и отражались в начальной форме, например, – кукла-рассказать и кукла-рассказывать.

Куклы-слов были настоящим, духовным содержанием, и одновременно стилистическим наполнением языка, но не личной принадлежностью отдельного таргистанца, даже, если это был сам царь. То есть куклы-слов были отражением языка, а не таргистанцев, потому как известно, что язык принадлежит всем.

Разумеется, куклы-слов хотя и повторяли очень точно и подробно жизнь таргистанского языка, то есть, жизнь самих таргистанцев, но в то же время, куклы-слов – это были совсем не Громаряне, и, хотя они и были сутью человеческого языка, они жили совсем не так. Старели они не так, как Громаряне, – они старились очень медленно, вместе со словами. А поскольку некоторые слова жили по нескольку столетий и даже тысячалетий, и даже дольше, также жили и куклы-слов.

Было еще одно непременное условие – куклы-слов не могли покидать своих маленьких пещер: когда появлялось новое слово и возникала новая кукла-слово, то в горе, в продолжении одного из бесчисленных коридоров образовывалась новая пещера. И было их ровно столько же, сколько было слов, ни одной больше.