Любить и беречь (Грешники в раю) - Гэфни Патриция - Страница 25

Кристи не смог пересилить себя.

– Почему тебе это так нравится? – прямо спросил он. – Это патриотизм?

– Патриотизм! – Джеффри расхохотался. – Не будь идиотом. – Он поиграл чайной ложкой. – Мне это нравится, и все тут, – буркнул он, не глядя на Кристи. – Я, черт побери, знаю, что делаю. Это единственное, от чего мне по-настоящему хорошо. Ты можешь не верить, но есть люди, которые уважают меня за это.

– Отчего же, я верю. – Он подождал, но Джеффри не стал больше ничего объяснять. – Когда ты едешь?

– Через три недели я отбываю на войсковом транспорте из Саутгемптона на Черное море. Единственное, что меня беспокоит, так это то, что русские отступят за Дунай до моего прибытия на место.

– Но на этом, конечно же, война не кончится.

– О, конечно, – оживился Джеффри, – союзники не станут дожидаться, пока царь снова пойдет в наступление. Помяни мое слово, они попытаются разгромить русский флот в Севастополе. И я рассчитываю быть там к тому времени.

– Нет смысла, наверное, просить тебя быть осторожным.

– Я всегда осторожен. – Азартный блеск глаз говорил об обратном.

– Я буду скучать по тебе.

Джеффри снова уставился в скатерть.

– Не понимаю почему. В тот день я вел себя как скотина. Не нахожу слов для извинений.

Некоторое время Кристи внимательно смотрел на него. Имеет ли смысл спрашивать, почему он так поступил? Он решил, что имеет.

– Победа в скачках так много для тебя значит?

– Нет, – отвечал тот слишком поспешно. – Честно говоря, я не знаю, как это получилось. То есть, я знаю как, но – Кристи, клянусь тебе! – я не хотел причинить тебе вред.

– Я верю тебе. Но ты причинил.

– Что ж, я не могу вернуть все вспять. Вернул бы, если мог. Иногда в меня бес вселяется, честное слово.

Джеффри издал короткий смешок, приглашая Кристи присоединиться.

– Ну не знаю я, почему это сделал, – повторил он уже мягче. – По глупости. Это не могло быть всерьез. У меня и в мыслях не было. – Он ухмыльнулся с решительным видом. – Ты, в конце концов, обязан меня простить. Это твоя профессия!

Кристи ответил со всей откровенностью:

– Я был зол на тебя сперва. Возмущен и оскорблен. Я не мог понять, зачем ты это сделал. Но у меня никогда не было вопроса, прощать тебя или нет.

Лицо Джеффри стало красным, как свекла, от нахлынувших чувств. В волнении он отшвырнул стул и встал, но, прежде чем он успел отвернуться, Кристи поймал взгляд старого Джеффри, своего лучшего, верного друга, которого любил с самого детства. Эта картина исчезла очень быстро, но она согрела его и облегчила сердце, тяжесть, которую он уже несколько недель носил в душе, потому что его старый друг стал чужим, улетучилась.

– Я вообще-то зашел попросить тебя присмотреть за Энни, – вскользь, через плечо бросил Джеффри, легко двигаясь по дому, который знал не хуже, чем сам Кристи. Он замер перед открытой входной дверью.

– Боже! – ахнул он. Кристи проследил за его взглядом, устремленном на дубы и сикоморы, росшие перед домом викария, на умиротворяющую зелень сквера, безлюдного этим утром, если не считать пары мамаш, прогуливающих свои чада на нежарком солнце. Самая обычная картинка для Кристи, но Джеффри она, кажется, потрясла.

– Я тебе просто завидую, – сказал он неожиданно.

– Мне? – Кристи взглянул на него в недоумении. – Почему?

– Ты получил дом.

– Но ты…

– Я получил жилье. И я жду не дождусь, когда уеду отсюда. – Джеффри махнул рукой. – Он все мне здесь отравил, – добавил он, не скрывая горечи. – Я не могу здесь находиться, я схожу с ума. Ты помнишь, как я первый раз сбежал из дому?

Кристи с изумлением поглядел на него; ему показалось, что Джеффри читает его мысли.

– Да, я помню; я действительно только что подумал об этом.

Он хотел что-то добавить, однако лицо Джеффри замкнулось, показывая, что тема закрыта. Но память четко воскресила в голове Кристи ту ночь, более двадцати лет назад, когда это случилось. Ему было семь-восемь лет, он играл на полу в кабинете отца – теперь это был его собственный кабинет. Был холодный дождливый вечер. Вдруг громкий стук во входную дверь насторожил его. Отец пошел отпирать, Кристи побежал за ним следом.

Под навесом крыльца стоял Джеффри, насквозь промокший, капли дождя на лице перемешивались со слезами, заливавшими его глаза и щеки. Кристи не помнил слов, которые тот выкрикивал в страшном волнении, почти в истерике, но он никогда не мог забыть, как Джеффри бросился к его отцу, обхватил его ноги и прижался к ним изо всех сил. Он убежал из дома – он ненавидит своего отца и никогда не вернется – он хочет жить в доме викария вместе с Морреллами. В конце концов викарию удалось оторвать трясущиеся пальцы мальчика от своих брюк, и он увел его в свой кабинет и закрыл дверь. Кристи, дрожа от испуга и недоумения, остался в холле. Позже в кабинет прошла и его мать; он слышал из-за двери их приглушенные голоса. Он по сей день ясно помнил цветочный узор на старых обоях, лужицы грязной воды, оставленные ботинками Джеффри на дубовом паркете; но все остальные события той знаменательной ночи полностью изгладились из его памяти.

Как бы то ни было, Джеффри не остался жить с ними. Но с той поры он изменился. Все последующие девять лет, что они дружили, Кристи ни разу не видел, чтобы он плакал.

– Слушай, Кристи, так ты позаботишься об Энни ради меня?

– Позаботиться о ней? – тупо повторил он. – Но ведь ты же вернешься.

– Вернусь я или нет, присматривай за ней, пожалуйста. Ей без меня в любом случае лучше. Холиок может всегда дать ей дельный совет, и все такое… Но… Ей будет одиноко. Я ведь и раньше оставлял ее одну, видит Бог, но ни разу не было рядом с ней человека, которому бы я доверял. Так ты присмотришь за ней?

– Конечно.

– Хорошо, хорошо. – Джеффри стремительно обернулся; – Последняя просьба. Хотя, учитывая то, что произошло раньше, я вполне тебя пойму, если ты скажешь нет.

– В чем дело?

– Давай пробежку Дьяволу, когда у тебя будет время. Мне некого больше об этом попросить, кроме тебя.

Кристи молча уставился на него, потом тряхнул головой и рассмеялся. Через несколько секунд Джеффри присоединился к нему. Когда они успокоились, он сказал:

– Ты настоящий друг, Кристи. Кому еще я бы мог доверить не только жену, но и коня?

– Это небывалая честь, – ответил Кристи. Джеффри уже стоял на мощенной плиткой дорожке, соединявшей крыльцо с улицей.

– Мы еще увидимся до твоего отъезда?

Джеффри утвердительно помахал рукой.

– Мой нижайший поклон твоей супруге и… коню!

16 июня

Теперь я больше почти не вижу снов. Сама не знаю почему. Но этой ночью один все же приснился. Я даже проснулась. Я шла через густые заросли очень высокого папоротника. Его ярко-зеленые верхушки доставали мне до плеч. Через какую-то калитку я вышла на луг, полный цветов. Рядом со мной оказался мужчина. Его сапоги были золотисто-бронзового цвета из-за пыльцы лютиков, облепившей их. Я не знаю, кто это был, но во сне он казался знакомым. Через некоторое время незнакомый луг превратился в сенокос Маркуса Тиммса, арендатора фермы в Линтон-холле. Вокруг нас множество людей молотили и веяли пшеницу. Мне хотелось пуститься бежать, но мужчина удержал меня за руку, и мы пошли по узкой, еле заметной тропинке к высокому стогу сена на дальнем конце поля.

Здесь сон стал крутиться на месте: он прерывался и начинался вновь, прерывался и начинался, и так до бесконечности, пока я чуть не взбесилась от нетерпения – потому что я знала, что если мы вместе дойдем до стога, то займемся любовью. Кто-то нас остановил, кажется Уильям Холиок, и нам пришлось вступить с ним в нескончаемый разговор об урожае и о том, какую плату должны получать сезонные рабочие сравнительно с прихожанами, живущими в деревне. От этого я наполовину проснулась, но попыталась вернуться в свой сон и досмотреть его – и мне это удалось, сон потерял свой невинный характер. Мы наконец-то достигли стога, я и мой таинственный любовник, и, припав друг к другу, рухнули в пыльное колючее сено. Мы катались и кувыркались в нем. Наша одежда исчезла. Я вся превратилась в сплошное желание. Мне хотелось, чтобы он наполнил меня через край, вошел в меня, я страстно хотела с ним слиться. Это было невозможно выдержать. Томление окончательно разбудило меня, но и наяву оно не проходило. Я лежала, запутавшись во влажных простынях и ночной рубашке, все внутри меня бурлило и кипело, и я даже немного всплакнула от неопределенности и незавершенности.