У Пяти ручьев - Кораблев Евгений - Страница 3

Кроме того, ребята не предусмотрели еще одного. Люди, когда смеются, становятся добрее. А Крак своими уморительными манерами смешил до упаду. Его подглядывания одним глазом в различные щелочки, дырочки, отверстия бутылок и пр., когда вся поза удивительно напоминала человека, ехидно подсматривающего в замочную скважину, невольно вызывали улыбку. Шутовскими прискакиваниями, приседаниями, карикатурными ужимками, ловкими мошенническими приемами, он часто заставлял хохотать даже потерпевших. И, в конце концов, этот пернатый мошенник внушил известное уважение к своему уму, способному на самые неожиданные каверзы.

После первых же похождений он быстро прогремел по маленькому городу, в особенности среди мальчишек, прозвавших его «ученой вороной».

Ребята шутили, что если бы он мог надеть очки колесами, придающие всякому вид глубокого мудреца, то, может быть, сделал бы большую карьеру.

Но Крак питал к очкам непобедимую ненависть и, увидав их, если только представлялась возможность, похищал и спускал в печную трубу. Ян лишился уже благодаря ему пары своих лучших очков. Впрочем, при желании, этот сорвиголова умел не только рассмешить, но и вывести кого угодно из терпения. Привлеченный запахом жарившихся мясных пирожков, он забирался, например, к Хорьковым на кухню и моментально стаскивал с плиты, прямо со сковородки горячий пирожок (он очень любил сырое тесто!), затем, как сумасшедший, метался с ним по избе, пока не отворяли окно.

День этого авантюриста обычно проходил в драках и веселых приключениях.

Ежедневно с восходом солнца он начинал скандалить в соседних дворах с собаками. Дрался с ними из-за костей, крал припрятанные куски, больно дергал их и кошек за хвосты, когда они мирно дремали, щипал нежившихся в грязи свиней.

Сидя у себя на лиственнице, он от нечего делать иногда целыми днями терпеливо упражнялся в подражании различным звукам. И достигал изумительного совершенства. Однажды мать Тошки, услышав громкое непрекращающееся кудахтанье, выскочила на крыльцо. Она обегала весь двор, заглянула в стайку, под крылечко, выбилась из сил.

Кур нигде не было, а клохтанье, к ее удивлению, слышалось где-то неподалеку.

– Кудах-тах-тах! Кудах-тах-тах! – надрывалась вблизи невидимая курица.

– Где же это она, угодники? Ума не приложу, – прошептала мать Тошки, даже испугавшись.

В это время взгляд ее случайно упал на ворота. Она так и обомлела.

Вон какая курица.

Крак, сидя на воротах, надрывался кудахтал.

Еще лучше он обманывал собак. Соседи Хорьковых держали маленькую пустолаечку, лаявшую дискантом: «гав-гав-гав!» Рядом жил барбос с звонким заливчатым лаем, и, наконец, неподалеку слышался густой хриплый бас сенбернара. Крак великолепно лаял на все три голоса.

Сначала с лиственницы доносился точно откуда-то издали тоненький слабый лай маленькой собачки: «гав-гав-гав!» Потом заливался злобно барбос, и, наконец, раздавался старческий дрожащий бас сенбернара.

Иногда в тихий вечер, сидя себе на дереве, он начинал так лаять и своим тявканьем поднимал всех собак в околодке. Они бесились, принимались выть. Гремел невообразимый концерт. А виновник кутерьмы ехидно наклонялся вниз, прислушиваясь: дескать, распалились как, а? Как истинный артист, он нуждался в публике и дурачился, если только вблизи находился кто-нибудь. Так иногда он начинал гоняться за петухом, стараясь выдернуть из его хвоста длинное блестящее перо. Петух сначала принимал грозные позы, но Крак уклонялся от честного боя и, жульнически припадая к земле и приседая, подбирался сзади к развевающемуся султану. Этот необычный и загадочный прием приводил петуха в замешательство. Он сконфуженно поджимал хвост, пряча его точно какую-то драгоценность, и вертелся кругом. А Крак, как вор-карманник, неотступно прыгал за понравившейся вещью. И кружились оба, пока жирный петух от усталости не садился на землю, разинув клюз.

Крак отпрыгивал тогда в сторону и, расставив широко ноги, вывертывал голову теменем к земле и ехидно глядел из-под низу то на петуха, то на ребят: дескать, что такое с ним? Посмотрите на этого дурака!

Когда дед ходил на базар, крылатый жулик сопровождал его, то сидя на плече, то прыгая около ног, как собака. По дороге он садился на вывески, задирал собак, дергал их за хвосты, стаскивал шапки с прохожих, – словом, дед шагу не мог ступить без скандала. Торговки на базаре, завидя хромого деда с птицей, мигом задергивали пологом свои ларьки или закрывали их руками, как наседки цыплят. Но Крак всегда успевал, не тут – так там. Глядишь, несет откуда-то коробку папирос или разжился кедровыми орехами, да так, что клюв и шея раздулись, как чемодан.

В конце концов, дед и мать стали уходить из дому тайком от Крака. Но это удавалось только сначала.

Видя, что дед утром пробирается задворками, хитрый плут соображал, что хотят уйти без него. Зная, что вблизи от дома его могут прогнать, он терпеливо выжидал, сидя на лиственнице. Пройдя несколько улиц и не видя нигде разбойника, дед уже радовался, что на этот раз провел Крака. Но, увы! За квартал или два от базара в нескольких вершках от его уха сзади вдруг раздавался знакомый шелестящий свист могучих крыльев. И Крак, ловко спланировав, в двух шагах впереди опускался на землю. Ехидно глядя одним глазом на деда, он орал:

– Кар-р! Кар-р!

Точно говорил:

– А вот и я, здравствуйте! Вот и я, здравствуйте!

Это выходило так смешно, что не хватало духу его прогнать. Да тут уж все равно, гони не гони!

Летом Крак с особенным жаром занимался пиратством на берегу возле купающихся. Выждав на прибрежной скале, когда публика разденется и войдет в воду, он тотчас спускался и направлялся к чьему-нибудь белью. Он старательно склевывал пуговицы и кнопочки, а все имевшиеся дырочки, рваные и штопаные места увеличивал своим долотом до таких размеров, что в отверстие могла пролезть добрая собака, а иногда случалось, что и вовсе уносил чьи-нибудь понравившиеся кальсоны или кофточку на высокую скалу и там неторопливо разрывал их на тоненькие полоски к ужасу хозяина, плясавшего в бессильной ярости на берегу, и к потехе остальных купальщиков. Потом, свесив голову со скалы вниз, как-то сокрушенно на бок, он спускал одну полоску штанов за другой, испытующе глядя одним глазом, как они кружатся в воздухе.

Оставленные на берегу шапки, пенсне, очки, носки, мундштуки, спички, булавки, шпильки, трубки он подбирал моментально и спускал их тут же в реку, чем, конечно, не приводил никого в восторг, кроме неистово гоготавших мальчишек.

Что касается его поведения при налетах в открытые окна, то у него образовалась постоянная привычка.

Сначала он с самым невинным видом садился на раму, затем перепрыгивал на подоконник, хитро и долго засматривал в комнату, разглядывал незнакомую обстановку, и, наконец, залетал внутрь, на стол. В первую очередь он хватал спички и каким-то необыкновенно ловким ударом выбивал коробок так, что все спички разлетались веером, коробку же он расклевывал на мелкие щепочки. Иногда хватал зубные щетки, ложки, мыло и удалялся с добычей на крышу. Поиграв вещью, долбанув ее несколько раз своим долотом и показав сверху огорченному хозяину, он тут же спускал ее в печную трубу. Много десятков зубных щеток, ножниц, очков, пенсне, флаконов с духами, трубок, мундштуков, ложек, пуговиц и шпилек положил он коптиться в дымовые трубы. Если припомнить все эти его проделки, то никому не будет удивительно, что у него были и враги.

Уставщик Савватий, у которого Крак вырвал из рук лестовку, «шибко гневался» и в большой ярости накинулся на Евстафия. Он заклинал его пристрелить Крака, грозил и кричал, что держать ворона в доме – незамолимый грех! К тому же «вран» и брешет по-собачьи, пугал он, за это на дом обрушатся разные несчастья.

По пути он отчитал старика за все провинности и за то, что он совсем обмирщился, водит компанию с брито-усыми табашниками, мало «началит» внука... Вообще «достиг» деда.

– Худо, ох, худо, Евстафей! – вздохнул, кончая свой разнос, уставщик. – Измалодушничались человеки, возгордились... Не хотят по божию установлению по земле ходить. По воздуху стали, аки птицы носиться... Старики молодость себе возвращают, чтобы чужой век жить. Опять и трубки эти... Думаешь, хорошо? – гневный взгляд уставщика упал на радиоприемник, установленный Тошкой. – Свели огнь с небеси и слова человеческие беси по воздуху волочат. И в дома по трубкам спущают. А человеки приемлют... Да, за это бесоприимство дадут ответ... Да и за врана, который брешет, аки пес. Задавит он когда-нибудь тебя...