Огненный омут (Дикое сердце) - Вилар Симона - Страница 66

Картина казалась необычно величественной. В предутренней мгле, где еще в руках многих горели факелы, была видна запрудившая площадь толпа: люди сидели на крышах, выглядывали из окон, облепили каждую выпуклость на фасадах домов. Многие плакали и находились точно в трансе. И даже когда послышался удар каменной глыбы в крепостную стену, никто словно бы и не обратил внимания. Люди уже привыкли к этим ударам, да к тому же их ничего не могло оторвать от святыни.

Процессия медленно описала круг по площади и двинулась меж фасадов домов в сторону башни ворот. Эмма почувствовала резкий толчок в спину.

– Иди!

Эмма вдруг не на шутку испугалась. Шла в толпе, оглядывалась. Удары в стену повторялись вновь и вновь, у людей были мрачные, холодные лица, но в глазах сиял решительный огонь. Даже женщины были вооружены. Население Шартра было готово к бою. Монахи спешно исповедовали и причащали бойцов.

Когда процессия уже подходила к башням больших Новых ворот, Эмма заметила какое-то оживление в одном из переулков. Кто-то рвался, кого-то волокли прочь. Ги!.. Эмма опешила, увидев его рябое от оспы лицо.

– Вы не смеете! – успел крикнуть он, но его голос тонул в гимне, какой пела толпа:

– Иди! – вновь властно приказал Далмаций.

И насмешливый, торжествующий взгляд Снэфрид. Одетая, как воин, она шла подле Далмация. Держалась рядом с ним. При свете ее лицо с резкими морщинами у рта и крыльев носа казалось страшной гримасой.

Шествие остановилось. Мадонну в покрывале подняли повыше. Епископ Гвальтельм забрался на подпирающую ворота баррикаду. Выглядел торжественно даже среди этого нагромождения камней и бревен. Раздвоенная митра фиолетового цвета сверкала над его хмурым и значительным лицом. Складки ризы цвета аметиста спускались до подошв, от чего он казался выше. Рука покоилась все еще на перевязи в тон платью. Другой рукой он поднял золотой крест с рубинами.

– Дети мои, сегодня у вас великий день! Святая Дева Пречистая зрит на вас – и вы можете заслужить ее благоволение, если возьмете мечи и отстоите град ее от орд богопротивных язычников. Мы – воинство Христово, наша война справедлива и священна. Каждый из вас, кто прольет свою кровь – заслужит царствие небесное! Каждый, кто останется жив – омоется в крови варваров от грехов. Великие святые воины – Моисей, Иисус Новин, Давид – пусть послужат примером для вас. Убивайте, убивайте – и пусть слава о деяниях ваших послужит примером для детей и внуков ваших. С нами Бог, Пречистая Дева и все святые! Вспомните о бесстрашной смерти Спасителя на Голгофе, берите ваше оружие, как некогда Он взял крест, чтобы идти на лобное место, молитесь, идите на стены и ищите там вашу Голгофу.

Он говорил все громче и громче по мере того, как поднимался шум вокруг и усиливался гул, идущий из-за стены. А потом был удар, сотрясший, казалось, всю надвратную башню до основания. Это ударил таран. Епископ даже как будто покачнулся, но выпрямился, что-то кричал, подняв крест. Полы его ризы развевал ветер, свет вставшего солнца был тусклый, по небу неслись тучи, раздавался гул, ужасающий рев толпы, крики, вой. Люди бежали на стены, над котлами со смолой взлетал черный дым. На стену поднимали на веревках корзины с тяжелыми, вывороченными из мостовых булыжниками.

Эмму схватили за руку, прижали к стене. Прямо перед собой она увидела темное лицо черной Мадонны, единственной, кто оставался спокойным в поднявшейся суматохе, ибо даже дьячки с кадилами скорее не покачивали ими, а дергали, едва не порываясь кинуться бежать со стены. Кругом была всеобщая сумятица, но и, как ни странно, порядок. Ибо все выполняли организованные действия: передавали дротики и копья; стоя цепочкой, подавали булыжники для метания; поддерживали пламя под котлами. Вверху, на стене, хлопал ремень баллисты, что-то кричали люди. Сверху воины-франки зажигали вязанки с хворостом, кидали их на головы норманнов, пытались подпалить таран. Но, прикрытый сверху двускатной крышей, он был неуязвим, как и раскачивавшие его на цепях, бившие в ворота норманны.

Эмму затолкали куда-то в простенок между домов, поручив охранять двум вавассорам. И Снэфрид. Когда финка медленным жестом достала секиру, Эмме показалось, что ее смертный час настал. Но Снэфрид лишь глядела на нее, похлопывая широким лезвием по голенищу сапога. И ее спокойствие словно еще сильнее пугало Эмму. Отвернувшись, она упала на колени, сложив ладони. Глядела только на темное спокойное лицо Мадонны, и сквозь слезы Эмме казалось, что белое покрывало сияет небесным светом.

Вновь ударил таран, потом еще, еще. Гул оглушал – гремели рассыпавшиеся о стены города камни, звучал громкий тугой звук размеренных ударов тарана. Среди всеобщего шума эти звуки напоминали биение огромного невидимого сердца. Поначалу тяжелые, забаррикадированные и плохо окованные железом ворота держались, но постепенно железо стало гнуться, корежиться, обнажая скрытое под ним дерево.

Эмма, как в бреду, видела, что на стену подняли исходивший черным дымом котел, слышала, что от грохота тяжелого била сотрясается стена, беспрерывно снуют какие-то люди, уносят раненых… И еще она различила тяжелый однотонный скрежет, словно что-то тяжелое неотвратимо приближалось к городу.

И тут сквозь завитки дыма она увидела аббата Далмация. Он шел, по ходу что-то объясняя епископу. Когда они приблизились, Эмма разобрала слова Далмация:

– Если эти осадные башни подойдут к стене вплотную, мы не удержим город. Норманны легко переберутся на зубцы. Эти деревянные монстры даже никак не удается поджечь, так плотно их обвешали сырыми кожами. Наши стрелы с горящей паклей еле тлеют в них. И защитники испугались, они бегут в панике со стен.

– Господи Иисусе, – крестился епископ. – Теперь нас спасет только чудотворное покрывало.

– И еще кое-что, – бормотал Далмаций. – Более земное… – Эмма ощутила на себе его взгляд. – Ну-ка, нарядная барышня, – он выволок ее за руку из укрытия. – Посмотрим, так ли уж ценна ты для Роллона Нормандского, как гласит молва.

Она еще ничего не понимала. Увидела, как Гвальтельм словно в трансе опустился на колени перед Мадонной, но уже в следующий миг вскочил. Словно забыв о больной руке, сорвал ее с повязки, взял у одного из охранников копье, а в следующий момент белое покрывало Богоматери заплескалось на нем, как знамя. Темная обнаженная статуэтка показалась Эмме вдруг удивительно маленькой и беззащитной. А вокруг уже пели выстроившиеся в цепочку монахи.

Эмма вдруг ощутила резкий укол в спину, оглянулась. Далмаций – суровый, забрызганный кровью, стоял, направив в нее острый наконечник копья. У Эммы от ужаса расширились глаза. Показалось, что Далмаций собирается ее убить. Но он кивком головы велел ей следовать за процессией. Спотыкаясь, путаясь ногами в складках длинного платья, она стала подниматься на стену. Оглянуться боялась. Взгляд Далмация не предвещал ничего хорошего, а откровенная кровожадность в глазах Снэфрид пугала не менее.

Защитники на стене, как завороженные, глядели на белое покрывало Богоматери, опускались на колени. Для норманнов, казалось, был хороший повод для штурма, но и они были поражены странным поведением франков. Лишь те, кто толкал к стене огромные колеса осадной башни, не сразу заметили замешательство. Но вот и они приостановили движение. Глядели.

– Что там происходит? Чего это попы тащат на копье?

Эмма сквозь слезы видела застывший силуэт гигантской, обтянутой кожей, башни. Слышала гул от ударившего неподалеку о стену булыжника. Стена словно завибрировала, и Эмма невольно схватилась за зубчатый парапет. И тут же ей между лопаток уперлось копье.