Перышко из крыла ангела - Неволина Екатерина Александровна - Страница 17

– Не истери, – рявкнул в трубку отец, – у меня и так нервы уже на пределе. Вот где мамин характер вылезает! В общем, перезвонишь, когда успокоишься. Все, отключаюсь.

В трубке зазвучали частые гудки…

Девочка посмотрела на телефон и выключила его.

Все напрасно. Все в ее жизни было напрасно…

Таня сидела на качелях на детской площадке, пила из металлической банки мерзкий сладковатый коктейль и курила сигарету за сигаретой. Вообще-то она не курила. Обычно. Но не сегодня. Сегодня без этого было нельзя. В это солнечное лето на ее жизнь опустилась глубокая ночная тень.

Скрипели качели. В песочнице возились дети, и оттуда то и дело доносился веселый смех.

А Таня сидела и курила. От табака ее слегка мутило, а голова плыла… плыла куда-то…

Над головой было голубое-голубое небо. Кто-то (Таня не помнила, кто именно) говорил что-то про небо над головой и нравственный закон в сердцах людей. Похоже, существует только первое. Остальное – миф, приятное заблуждение, сказка, которой взрослые пытаются обмануть неразумных детей.

– Ай-ай-ай! Такая молодая, а уже курит. Девочка, что с тобой в старости-то будет?

Пожилая толстая тетка с какой-то невообразимой, словно птичье гнездо, прической укоризненно покачала головой.

Таня бездумно кивнула ей и снова углубилась в свои невеселые мысли.

Прошло еще какое-то время. Кто-то ей что-то говорил, но она не слышала.

– Эй, девочка, ты что, наркотой балуешься? Смотри, совсем крышу сорвало, – потряс ее за плечо какой-то усатый мужик.

Это просто мода какая-то – считать, что она употребляет наркотики. А если у человека горе? Если у него на душе будто кошки нагадили?!

Таня задумчиво встала, отряхнулась, с отвращением затушила недокуренную сигарету и пошла к своему подъезду. Все равно больше идти некуда.

Она чисто машинально, скорее потому, что ей стало неприятно самой, чем опасаясь выволочки от мамы, купила в киоске на последние деньги жвачку и сунула ее в рот.

Девочка почти не чувствовала широко разрекламированный вкус мятной свежести, просто монотонно жевала, сжимая и разжимая челюсти, и думала, что жизнь ее вдруг стала похожа на эту жвачку. Липкую, лишенную всякого вкуса. Неужели это и есть взросление?

Мать и отчим по-прежнему сидели на кухне и что-то оживленно обсуждали. При появлении Тани они вдруг замолчали.

Геннадий Сергеевич встал, на минуту сжал пальцы Таниной мамы и молча удалился в комнату.

– Таня, извини меня, – окликнула девочку мама. – Я вовсе не хотела сказать… Пойми, я… то есть мы очень беспокоимся за тебя… Зайди ко мне на минутку.

Таня нехотя сбросила кроссовки и подошла, так и представляя, какой аромат от нее сейчас должен исходить.

Мама и вправду немного поморщилась, но ничего не сказала, а, напротив, серьезно посмотрев на Таню, указала ей на стул напротив себя.

– Как я понимаю, эта Марина много значит для тебя? – неожиданно спросила она.

– Да. – Таня серьезно кивнула. – Она научила меня делать кукол…

– Ну что же. Опухоль – заболевание серьезное. У Геннадия Сергеевича мама умерла от рака. Ты не знала?

Таня молча покачала головой: откуда ей знать.

– Так вот, – продолжила мама. – Мы серьезно поговорили с ним и решили помочь твоей Марине. Ее куда кладут? На Каширку? Наверняка понадобится, чтобы кто-нибудь дежурил возле нее. И вообще человеку в таком положении нельзя оставаться одному. Он должен чувствовать себя нужным.

– И вы… вы действительно поможете Марине? – Таня не решалась поднять глаза на мать. – И он, – девочка кивнула в сторону комнаты, – тоже?

– Это Геннадий Сергеевич первый предложил ей помочь. У него мать от рака умерла, и он к этому очень серьезно относится. Он вообще добрый. Знаешь, как мне легко с ним после твоего отца? Твоему отцу было не до того, чтобы, скажем, вынести мусор или сходить в магазин за продуктами, – он великий журналист, искрометный писатель, ему не до таких мелочей! А Геннадий Сергеевич ни за что не допустит, чтобы я тяжелую сумку сама тащила. Твой отец смеялся и называл меня литератором с поварешкой, а Геннадий Сергеевич на цыпочках ходит, когда я работаю. Да, он смешной и немного нелепый, но это не главное. Главное – что он добрый и действительно любит меня. Знаешь, Таня до чего же приятно, когда тебя берегут и любят!

Таня слушала ее, и в душе у нее словно что-то переворачивалось… Или это переворачивалось в животе, который буквально сводило от голода, а на кухне опять витал дразнящий запах сдобы. В желудке предательски забурчало.

– Ой, Таня, – всплеснула руками мама, – ты же ничего не ела сегодня! Тебе что приготовить?

– А чем это так вкусно пахнет? – спросила девочка, невольно сглатывая слюну.

– Пирог. Яблочный с ревенем и корицей. Ты же печености не любишь?

– Люблю, – тихим голосом сказала Таня. – Только никому не рассказывай, ладно?..

– Ну конечно! – Мама засмеялась, вскочила и суетливо выставила на стол большую круглую тарелку с румяным круглым пирогом. – Давай ешь скорее! – Она отрезала большой кусок, положила дочери на тарелку, а еще налила полную чашку молока. – Только ты, пожалуйста, так в больнице организуй, – сказала она чуть попозже, наблюдая, как Таня ест, – чтобы мы с Николаем в разное время больную навещали. Нет у меня пока сил с ним встречаться…

– А он и не придет, – ответила Таня и отпила большой глоток из кружки.

Следующая неделя показалась Тане самой тяжелой в ее жизни.

После операции Марина была очень слаба. Она лежала на кровати в небольшой больничной палате. Щеки ее совсем запали, вокруг глаз лежали густые темные тени.

– Мне больно, – жаловалась она. – Попроси для меня еще обезболивающего.

А еще, когда с ней была только Таня, она тихо спрашивала ее про Ника.

Отец так и не позвонил.

– Его отправили в срочную командировку, – на ходу придумывала Таня. – Он не хотел ехать, но пришлось. Знаешь же, как нелегка судьба журналиста.

Марина молча кивала, а на следующий день снова спрашивала о нем.

Сидя в жаркой, нагретой солнцем, похожей на огромный аквариум, больничной палате, Таня иногда думала, что время обходит их стороной. День казался ей бесконечным. Но нет, стрелка все-таки иногда двигалась.

Таня стояла у раскрытой балконной двери и думала, что отсюда, с седьмого этажа Онкологического центра на Каширке, рукой подать до неба. И небо будто давило на ее узкие плечи всей своей тяжестью. Если бы не мама, Геннадий Сергеевич и Михаил, она бы точно не справилась с этой ношей.

Марина сначала смущалась, каждый раз сурово замыкаясь при появлении Таниной мамы. Но та будто не замечала этого. Бодрым, деловитым голосом спрашивала больную о здоровье и, рассказывая последние новости, выгружала из огромной сумки, которую всегда тащил за ней Геннадий Сергеевич, приготовленные самолично деликатесы, от которых по палате шел такой аппетитный запах, что не выдерживала и соблазнялась попробовать что-нибудь даже Марина.

Таня была очень благодарна маме. Она и не думала, что ее мама может быть такой… деликатной?..

И Марина вскоре привыкла к ней, стала отвечать легче, настороженность мало-помалу исчезала из ее взгляда, хотя, глядя на то, как крутится вокруг мамы Геннадий Сергеевич, она иногда вдруг снова мрачнела.

Михаил появлялся в палате нечасто, однако однажды даже дежурил у Марины целую ночь, несмотря на то что был по уши занят учебой. Тане казалось, что он тоже сильно изменился за последние дни.

Они почти не виделись – он постоянно спешил по каким-то делам, а расспрашивать его Таня считала неуместным. Захочет – скажет сам.

– Я хотела, если ты не против, поговорить о Мише, – немного нерешительно произнесла как-то Марина.

– Да? – отозвалась Таня, придвигая стул к ее кровати.

Она только что вошла в палату, и от нее так и веяло свежим ветром и солнечным настроением.

Марина чувствовала себя сейчас получше. Ей недавно поставили капельницу с сильным обезболивающим, и Таня с грустью смотрела на ее худую руку, лежащую поверх одеяла, на сгибе которой пластырем была закреплена игла, через которую в кровь вводился целебный раствор.