Сестра морского льва - Иванов Юрий Николаевич - Страница 16

— Дядя Сережа, подойдите совсем-совсем близко, — послышался в рубке голос Альки.

— Молчок, Люрик, а то на остров высажу, — отозвался Ваганов, высовываясь из двери рубки. — Не видишь: зыбь? Подхватит да ка-ак хряснет о каменюгу… Сень, эй, Сенька, повнимательнее будь, к кекуру подгребаем!

Вдруг как из пушки бухнуло — у основания кекура взорвался столб воды. Поднявшись в половину высоты скалы, он как бы замер, стоя на своем белом основании, а потом рухнул. Отхлынув, вода снова налетела, и опять с раскатистым гулом, будто где-то вдалеке проносился по мосту железнодорожный состав, белые каскады взметнулись на десяток метров вверх. Наверно, эти удары воды о камень и улавливало чуткое ухо Ва-ганоаа, подумал Волков и в тот же момент увидел на одной из площадок кекура несколько толстых рыжих мешков. Один из них шевельнулся, и обнаружилась усатая, с маленькими глазками тупорылая башка зверя. «Уу-у-уооо-оо», — потек над водой глухой недовольный рев.

— Ну же, поближе! Ну что вы так далеко?

— Я сказал: молчок. Зыбь же. Хошь верь, хошь нет…

— Верю же я, верю, но еще чуть-чуть!.. Вы же не трус?

Заворочавшись в рубке, Ваганов повел сейнер к скале. Пожалуй, достаточно, подумал и Волков, метров тридцать всего до кекура… Звери просыпались, потягивались, зевали. Вот один поднялся на ласты, встряхнулся, и по его шкуре будто рыжая волна прокатилась. Ну и здоров, дядя! На тонну, может, потянет. Хорошо было видно, как трепетали черные влажные ноздри животного и вздрагивали длинные жесткие усы. Почувствовав неприятный запах железа, солярки и людей, морской лев вздыбил бурую шерсть на загривке, встревоженно, будто давая сигнал, прорычал, и остальные четверо зверей тоже поднялись на ласты и столпились на краю площадки. «Ишь, верхолазы, — подумал Волков, — до воды-то метров шесть».

— Львы-ы-ы! Я дочь племени унангуно-ов из рода морских льво-ов! — закричала Алька, выскочив из рубки и встав на кнехт.

Волков подошел сзади, взял ее за свитер. Девочка сердито оттолкнула руку, мотнула головой, отчего ее волосы рассыпались по плечам, и опять закричала зывно и властно:

— Здравствуйте, львы-ы-ы!

— Уу-у-уу-ооо! — отозвался девочке самый большой лев.

Озорно взглянув на Волкова, девочка сунула два пальца в рот и засвистела. Лев покрутил головой, прислушался и, оттолкнувшись от скалы ластами, бросился в океан. Подавшись вперед, все же незаметно ухватив Альку за свитер, Волков увидел, как тело животного вытянулось в струнку, а ласты плотно прижались к бокам. В следующее мгновение всплеснулась вода, лев нырнул, запенилась там воронка; зыбь подхватила пену, ударилась с ходу о скалу и скрыла на мгновение от глаз людей остальную четверку зверей.

Лишь только вода спала, львы, а вернее, по определению Волкова, львица и трое молодых совершили коллективный прыжок. В отличие от главы семейства они не прижимали ластов, похожих теперь на острые рыжие крылья, а, наоборот, широко раскинули их. Ух-ух! Ух! У-ууу!.. Вода вскипела. Один из молодых львов упал в океан брюхом, как неопытный ныряльщик. Волков поежился, представив себе, как трахнулся о воду этот лев-парнишка. Тотчас вынырнув, животное ошалело закрутило головой и направилось назад к скале, будто желая доказать, что прыгать умеет, что такое проделывало тысячу и один раз…

— Как и мне хочется прыгнуть в воду с той скалы, — вздохнув, сказала девочка. — Ну прямо ужас как хочется!

Двигатель вдруг смолк. Громыхнула о скалу зыбь.

— Сеня! — заорал в машинное отделение Ваганов. — Сенька, кашалот тебя проглоти: мы ж у кекура!

— Сей секунд! — крикнул Сеня из машины.

Волков бросился к люку, скользнув в чадное машинное отделение. В синеватом сумраке испуганный, растерянный Сеня, мальчишка лет восемнадцати, метался у двигателя. Волков оттолкнул его. Итак, в чем тут дело?..

— Сеня. Быстрее, родимый, — прохрипела труба.

— Сей секунд… — пролепетал Сеня, чуть не плача.

— Ничего, сейчас все будет… оки-доки, — успокоил его Волков.

П-чхи! Чхи! Сжатый бы воздух не стравить, вот тогда уж действительно не прочихаешься. Нука топлива побольше… Бум-бум-бум — мерным рокотом отозвался оживший двигатель. Волков прибавил оборотов, поискал глазами. Что-то шепча, шмыгая носом, Сеня подал ему ком чистой ветоши. Вытирая руки, Волков подумал, что машинку надо ой как отрегулировать. Все эти клапанишки, форсунки, зазорчики. Нельзя с таким движком мотаться по океану.

Легенды о племени морских охотников

— Вы вот что скажите: любопытство — это хорошо или плохо?

— Любопытство? Ну-ка пододвигайся ближе… Держи шубу. Так о чем ты?

— Понимаете, мы с этим самым Толиком, он тогда еще в школе учился, ну в прошлом году, взяли и убежали из поселка на другую сторону острова, на могилу Беринга. Ну нам потом и влетело! — Алька засмеялась, стрельнув глазами снизу вверх на Волкова, потом, поправляя шубу на своих плечах, продолжила: — А Толик и говорит: мы просто любопытные. А директор говорит: любопытство — это отвратительный порок. Так как же? Я все же больше Толику верю, а?

— Да ты настоящая путешественница, — сказал Волков. — Любопытство?

Он посмотрел в океан. Знобкий ветерок прокатился над водой. Солнечно, но так прохладно!.. Синее все. Только возле борта судна волна вдруг наливалась густым зеленым цветом, но это длилось совсем недолго, какое-то мгновение. «Если бы я не был любопытным, — подумал Волков, — я бы никогда не очутился на шхуне „Актиния“, не стал бы моряком; я бы не узнал, как прекрасна земля и сколько на ней живет интереснейших людей. Я бы не увидел летучих рыб, выпархивающих из-под форштевня судна, как стайки пестрых стрекоз, и не был свидетелем схватки старого одинокого марлина с акулой мако; мне бы никогда не довелось понырять у коралловых рифов». Сиди он дома, на суше, не стань моряком, разве побывал бы он на клипере охотников за меч-рыбой? Уж так случилось, что он оказался на борту стремительного суденышка и даже сам загарпунил одну меч-рыбу, швырнув в нее с длинного бушприта клипера легкий гибкий гарпун… Любопытство, вернее, любознательность — это хорошо. Это нужно человеку. Еще до войны из-за этого чувства он убегал из дому и, как маленький первооткрыватель, с волнением, радостью и страхом углублялся в шумные улицы своего громадного таинственного города. Как это было здорово: идти одному и видеть массу удивительных вещей! Гранитные получеловеки-полузвери глядели на него своими большими каменными глазами; белели статуи обнаженных мужчин и женщин в усыпанном шуршащей желтой листвой парке, как мачты диковинного корабля возвышались Ростральные колонны.

Молчаливый и сосредоточенный, он возвращался домой и тихо, покорно выслушивал выговоры родителей и их угрозы, что в следующий раз он уж обязательно получит ужасную трепку. Он-то верил, что трепки не будет, и, отправляясь спать, знал, что опять удерет из дому и опять узнает что-то необычное, новое, и, утомленный, с радостным чувством открытий, которые уже были и которые его еще ждут, закрывал глаза…

Волков потрепал голову лежащего возле их ног Бича. С кормы слышались голоса Анны Петровны и Фили-нова: «…и не рассчитывай, что я отступлюсь от Урильей», — донесся голос женщины. «Анечка, на меня ведь жмут сверху», — басил Филинов. «Мир чертовски занятен, — подумал Волков, — и чем раньше человек поймет это, чем раньше он оглянется вокруг удивленным и радостным взором с жаждой узнать, увидеть больше, чем он знал до этого, тем богаче и насыщеннее станет его жизнь, тем меньше коросты безразличия и скуки нарастет на нем, а душа долгие-долгие годы будет оставаться светлой, восторженной и отзывчивой».

— Любознательность, Алька, — одно из самых прекрасных человеческих качеств, — сказал он. — Так вот: пока ноги ходят, пока глаза глядят — вперед, за кромку горизонта! Ну а как ты считаешь?

— Я? Я тоже: вперед, за горизонт! Ох, как мы тогда с Толиком напутешествовались. А как мы там с ним в песке, где землянка Беринга была, рылись. И могилку Беринга мы подправили, вот.