Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмен - Ларссон Бьёрн - Страница 2

2

До сих пор чувствую лекарев нож, который, точно в масло, входит в мою плоть. Меня должны были держать четверо ребят, но я велел им не соваться в чужие дела. Дескать, обойдусь без посторонней помощи. У них аж глаза на лоб полезли. Воззрились на дока, однако перечить мне и тут не посмели. Лекарь между тем взялся вместо ножа за пилу.

— Ты не человек, — сказал он, когда кончил отпиливать мне ногу, ни разу не услышав моего стона.

— Неужели? — переспросил я и, собрав остатки сил, улыбнулся. Эта улыбка, небось, только больше напугала его. — Кем же ещё я могу быть? — прибавил я.

Наутро я выполз на палубу. Меня обуревала жажда жизни. Слишком много прошло у меня перед глазами тех, кто заживо сгнил от киля до клотика, кого уморили блевотина, дурная кровь, антонов огонь. Как сейчас помню впечатление, которое произвёл, высунувшись из люка на шканцах. Экипаж прекратил всякую работу, точно по приказу Флинта, отданному его хриплым и в то же время зычным голосом. Кое-кто… я это прекрасно знал, всё ж таки не дурак… кое-кто из моих сотоварищей надеялся, что я отдам концы. На этих я таращился особенно долго, пока не отворачивали глаза или не начинали пятиться. Чарли Подвесной Хрен, прозванный так за непомерно большие размеры своего члена, настолько разогнался, что стукнулся задом о фальшборт и полетел в воду, размахивая руками на манер ветряной мельницы… И тут я рассмеялся, причём даже мне этот смех показался замогильным, он словно шёл из подземного царства. Я хохотал до слёз. Говорят, смех продлевает жизнь. Возможно. Но тогда, чёрт побери, надо смеяться ещё при жизни. Когда тебя кладут на лавку и отпиливают ногу, становится не до смеха.

Внезапно я обнаружил, что хохочу один. Тридцать свирепых пиратов только вылупили зенки и превратились в каменные изваяния.

— Да посмейтесь вы, трусы этакие! — вскричал я, и все тридцать человек загоготали.

Казалось, будто те же тридцать глоток стараются теперь пересмеять друг друга. Это было настолько уморительно, что я опять захохотал. Вот уж когда я повеселился на славу… Наконец их сиплый гогот стал мне поперёк горла.

— Отставить, разрази вас гром! — проорал я, и все пасти, лязгнув зубами, захлопнулись.

В тот же миг с юта появился Флинт, который, не дрогнув ни одним мускулом, наблюдал эту сцену издалека. Он подошёл ко мне с довольной, хотя вроде бы уважительной, ухмылкой.

— Приятно снова видеть тебя, Сильвер, — сказал он.

Я промолчал. Видеть самого Флинта приятного было мало.

— Нам нужны на борту настоящие мужчины, — продолжал он, оборачиваясь к команде.

Внезапно он нагнулся и, схватив мою култышку, на глазах у всех что было силы стиснул её.

У меня потемнело в глазах, но я не впал в беспамятство и не проронил ни звука.

Флинт выпрямился и обвёл взглядом своих подчинённых, которые тряслись от страха, застыв в самых невероятных позах и с перекошенными физиономиями.

— Сами видите, — спокойно молвил Флинт, — Сильвер настоящий мужчина.

Для Флинта это было верхом дружелюбия и человеческого сочувствия.

Целый день я маялся на солнцепёке. Боль то отпускала, то снова накатывала, вторя биению сердца. И всё же я жил.

Самое главное было жить. Израэль Хендс выставил мне бутылку рома, как будто в роме заключалась соль жизни, но я даже не притронулся к ней. Я никогда не испытывал особой тяги к спиртному, меньше всего я нуждался в нём в тот день.

Поздно вечером я попросил Джона, корабельного юнгу, принести фонарь и сесть рядом со мной. У меня всегда была слабость к мальчишкам. Не потому, что я хотел их пощупать, вовсе нет. Меня вообще не тянет к коже или к телу, что мужскому, что женскому. Может, потому, что у моего собственного тела отхватили здоровый кусок. Когда я спал с женщинами (без этого ведь нельзя, иначе свихнёшься), я, с вашего позволения, старался провернуть дело поскорее. Но молоденькие мальчики сделаны из другого теста. Они чисты, как выскобленное днище, гладки, как надраенная медь, и невинны, как монашки. Что бы ни творились вокруг, их ничем не проймёшь. Взять, к примеру, Джима — Джима Хокинса с «Испаньолы». Он пристрелил Израэля Хендса… и поделом тому… он стоял рядом с умирающими, слыша их стоны, а с него — как с гуся вода. Когда мы покидали этот проклятый остров, он был уверен, что вся жизнь у него ещё впереди.

Вот и Джон был такой. Тёплой карибской ночью, когда я обнял его за плечи, точно старого друга, он не отстранился. Даже спросил:

— Вам больно, мистер Сильвер?

Спасибо на добром слове, подумал я. У меня не было для него честного ответа. Не мог же я признаться, как ноет несуществующая нога, которая, наверное, плавает где-нибудь по соседству с нашим старым «Моржом»… если, конечно, её не заглотнули акулы. Жалко, что я не попросил лекаря сохранить обрубок. Надо было снять с него мясо, а кость оставить себе на память — вот как следовало бы поступить. Теперь же перед моим мысленным взором рисовалась картина того, что отрезанную ногу находит на берегу какой-нибудь негритос, не подозревающий о том, что она принадлежала мне, Долговязому Джону Сильверу.

— Нет, — только и сказал я своему тёзке, — у мистера Сильвера никогда ничего не болит. Да и может ли быть иначе? Кто б меня уважал, если бы я принялся скулить из-за оттяпанной ноги, а?

Джон смотрел на меня с нескрываемым восхищением. Право, этот мальчик верил в Сильвера.

— Расскажи-ка лучше про бой, — попросил я.

— Вы ведь сами в нём участвовали, мистер Сильвер.

— Верно. Но хотелось бы послушать твой рассказ. Сам понимаешь, мне было не уследить за всеми событиями, я был занят другим.

Подобное объяснение вроде устроило Джона. Он не уловил никакого подвоха.

— Мы взяли в плен десять человек, — доложил юнга. — Среди них одну женщину.

— И где она теперь?

— По-моему, у Флинта.

Ясное дело. Флинт был помешан на женщинах и непременно распускал лапы. На своём веку я перевидал много капитанов, с некоторыми даже ходил в море. Они были один хуже другого, но никто, за исключением Флинта, не позволял себе прибирать к рукам пленных. Некоторых даже ссаживали на берег за то, что они хотели воспользоваться какой-нибудь девицей для собственных нужд. Да я сам сколько раз вносил в корабельные законы статью о неприкосновенности женщин. Либо на них имеют право все, либо никто. Уж не помню, что по этому поводу говорилось в законах на «Морже». Скорее всего, ничего. Но Флинту чужие законы вообще были не указ, он всегда руководствовался собственными.

— Ага, — отозвался я. — И как ты думаешь, что с ней делает капитан Флинт?

Бедный парнишка покраснел. Аж умиление берёт от таких.

— Ну ладно, вернёмся к бою, — продолжил я, чтобы перевести разговор на другую тему. — Ты собирался рассказать о нём поподробнее.

— Откуда мне начать, мистер Сильвер?

— С самого начала. Всякий рассказ начинается с начала.

Мне хотелось поучить его. Чтобы преуспеть в жизни, любой юнец должен уметь травить байки. Иначе его будут раз за разом обводить вокруг пальца.

— На рассвете марсовый заметил впереди судно, — приступил к рассказу Джон. — Погода стояла ясная, так что видать было далеко. Мы шли на всех парусах, но настигли корабль, только когда пробило восемь склянок. Первый помощник поднял красный флаг.

— И что это значит?

— Что нечего ждать милости! — выпалил Джон.

— А это что значит?

Джон затруднился с ответом.

— Я точно не знаю, — наконец смущённо произнёс он.

— Тогда я сам растолкую. Это значит, что биться будут не на жизнь, а насмерть. И победитель определит, жить побеждённым или умереть. Теперь ясно?

— Да, мистер Сильвер.

— Рассказывай дальше!

— Израэль Хендс назвал Флинта потрясающим капитаном. Он сказал, капитан Флинт нарочно сделал так, чтоб корабль противника оказался у нас с подветренной стороны и солнце светило им в глаза. Хендс сказал, их дело было безнадёжное, им надо было сразу сдаваться, а не вступать с нами бой. Сначала мы зашли к ним с кормы и дали залп, потом развернулись другим бортом и выстрелили опять, всем лагом. В общем, мы продырявили им паруса… а ещё у них завалилась мачта.