Искусство рисовать с натуры (СИ) - Барышева Мария Александровна - Страница 36

Подходя к подъезду, она посмотрела на «Вершину Мира» — темно — любящий и беспокоящийся муж уже дрыхнет, либо еще вовсе не приходил — печальная «копейка», стоявшая на своем обычном месте, еще ничего не означала. Наташа повернулась, чтобы взглянуть на дорогу — коварную асфальтовую змею, затаившуюся в темноте среди платанов — и заметила у обочины смутные очертания машины. Очевидно, в машине ее тоже увидели, потому что едва Наташин взгляд упал на нее, как дважды приветственно мигнули передние фары, короткими вспышками озарив блестящий капот знакомой «омеги».

Лактионов все еще ждал ее.

Наташа почувствовала одновременно и радость, и раздражение, и недоумение. Ей было приятно, что важный, столько мнящий о себе и совершенно нахальный человек, которым являлся Игорь, потратил немало времени, чтобы дождаться ее, но почему «омега» стоит на дороге, когда Наташа совершенно точно определила место их встречи? На этой ужасной дороге… Значит, Надя все таки дала ему адрес, потому что машина стоит в аккурат напротив ее подъезда. Ладно, черт с ними, хоть будет кому пожаловаться — хоть Лактионов и порядочная сволочь, но он, во всяком случае, умеет слушать других, в отличие от Паши, который умеет слушать только самого себя.

Наташа неторопливо пересекла двор и, не доходя нескольких шагов до машины, остановилась на узкой ленте тротуара, продолжая уже нервно потирать ноющее запястье. Даже с такого маленького расстояния она с трудом различала силуэт «омеги», походившей на какую-то призрачную карету.

Рискни душой, приди в мои объятья, и мы на бал помчимся бестелесых, откуда вряд ли сможешь ты вернуться…

Из машины никто не вышел.

Постояв несколько минут и так и не дождавшись щелчка открываемой дверцы и знакомого голоса, Наташа недоуменно огляделась, потом наклонилась, пытаясь что-нибудь разглядеть за темными стеклами. Фары мигали, значит, Игорь Иннокентьевич должен быть там, зачем же он тянет время? Не похоже на него.

Она подошла к машине вплотную, наклонилась и постучала согнутым пальцем в закрытое окно.

— Игорь! Игорь! Ты что, заснул?!

Ответом ей был только легкий шелест ветра в густых платановых кронах. Наташа нервно передернула плечами и снова огляделась, потом прижалась лицом к прохладному стеклу, пытаясь разглядеть салон «омеги». Внутри было достаточно темно, но она увидела на месте водителя откинувшуюся на спинку кресла человеческую фигуру. Так и есть, спит.

Наташа неуверенно оглянулась на «Вершину Мира», потом, ведя рукой по гладкой поверхности «омеги», прошла вперед, и спустилась на дорогу, чтобы обойти машину спереди. Металл приятно скользил под пальцами, чуть теплый, гладкий, без единого изъяна.

Когда она оказалась точно перед «омегой», фары вдруг снова вспыхнули, ослепив ее. Вскрикнув от неожиданности, Наташа вскинула руку к глазам, зажмурившись от яркого света.

— Игорь! Выключи! Что за дурацкие шутки?!

Фары тут же погасли, и она услышала легкое жужжание опускающегося стекла. Наташа убрала руку, раздраженно моргая, но не увидела ничего, кроме танцующих в темноте белых бликов. Она двинулась вперед, шаря перед собой вытянутой рукой, но наткнулась на машину.

— Спасибо большое, теперь я ничего не вижу! Твое эффектное появление удалось, доволен?! Я понимаю, что ты злишься, но я не виновата! Где ты, выходи, я ничего не вижу! Игорь!

Она услышала легкий щелчок, когда стекло опустилось до конца, потом последовала короткая тишина, а затем жужжанье возобновилось — теперь стекло ползло вверх. Сбитая с толку, чувствуя легкую тревогу, Наташа попятилась, продолжая моргать, и мельтешащие блики исчезали один за другим.

— Игорь! Перестань валять дурака! Взрослый человек, а туда же! Я…

Ее слова прервал рев заработавшего мотора, и она услышала, как машина медленно тронулась с места. В следующее мгновение Наташа почувствовала легкий толчок выше колен и испуганно отшатнулась.

— Игорь! Спятил что ли?!

«Омега» продолжала ехать вперед. Она снова толкнула Наташу — на этот раз гораздо сильнее, и та чуть не упала. С трудом устояв на ногах, Наташа метнулась в сторону от дороги, за бордюр, но там, где должно было быть пустое пространство, вдруг оказалось что-то упругое, вибрирующее, словно от страшного напряжения, как чьи-то натянутые в нечеловеческом усилии мускулы, и она врезалась в это что-то, наполовину продавив его своим телом, а потом упругая стена сократилась и отшвырнула ее назад, под колеса.

Упав на колени, Наташа перекатилась на спину, потом на бок и больно стукнулась носом о противоположный бордюр. Сзади взвизгнули тормоза «омеги», двигатель на мгновение утих, потом снова заработал — машина разворачивалась. Поскуливая от ужаса, Наташа вскочила, уронив сумку и, взмахнув руками, бросилась за бордюр, но и тут ее встретила та же упругая стена — приняла в себя, потом сжалась и отбросила назад, словно отпущенная резинка камешек, и тотчас что-то сзади ударило Наташу, подбросило, и она, оглушенная болью, упала на что-то гладкое, голова дернулась, раздался легкий хруст, и Наташа с ужасом поняла, что это хрустит ее собственная шея.

На секунду все затихло, и Наташа, лежа на спине, тупо смотрела на далекие равнодушные точки звезд, пытаясь набрать в судорожно сжавшиеся легкие хоть немного воздуха. А потом снова раздался рокот двигателя, гладкая поверхность, на которой она лежала, дернулась и начала выскальзывать из-под нее, небо поехало куда-то вперед, и, сообразив, что лежит на капоте «омеги», Наташа попыталась приподняться, безуспешно возя руками по теплому подрагивающему металлу, но в этот момент машина дернулась сильнее, резко остановилась, и Наташа по инерции скатилась с капота. Удар об асфальт был таким сильным, что она снова вскрикнула, кроме того, в предплечье ей вонзилось что-то острое, скорее всего стеклянный осколок — вонзилось глубоко, и рука мгновенно стала тепло-влажной (кровь, сколько крови; я хорошо изучила свою кровь за последнее время).

Попалась! Попалась!

Веришь ли ты в меня?!

А я в тебя верю! Теперь ты присоединишься…

Ты все-таки вернулась…

Все вокруг казалось было пропитано торжеством, искрилось им, оно буквально потрескивало, словно статическое электричество. Дорога приветствовала ее. Она дождалась. Она поймала ее. И мотор «омеги» рычал сзади, словно натасканный пес-людоед. Что же Лактионов, значит, он… как он ловко ее сюда заманил!

Наташа со стоном попыталась подняться, не переставая суматошно дергать ногами, словно опрокинутый на спину жук — они, несмотря на сильную боль в ушибленных бедрах, начали двигаться, как только она упала, колотя по асфальту — ноги соображали быстрее, чем мозг, они хотели бежать, они хотели жить. Сзади зашуршали колеса, и этот, такой обычный, такой безобидный звук подбросил ее, и она побежала — вначале по-крабьи, цепляясь непослушными руками за асфальт, потом, выпрямившись в резком рывке, помчалась вперед, по коридору, в который превратилась дорога, а сзади, набирая скорость, неслась машина с потушенными фарами, гоня ее в темноту, к смерти.

Наверное, еще никогда в жизни Наташа не бегала так быстро. Прикосновения ног к асфальту она вообще не чувствовала, и ей казалось, что она не бежит, а летит, превратившись в пыль, в воздушную молекулу, которую стремительно несет вперед мощный порыв ветра. Чувства, мысли, вопросы — все испарилось — осталось только одно, разросшееся до размеров Вселенной желание — жить. А жизнь зависела от бега. Пока бежишь — живешь. Но сколько еще ей осталось бежать, сколько она еще продержится, ведь скорость «омеги» намного выше — сейчас она нагонит ее, сомнет, вдавит в асфальт, и Наташа услышит сквозь боль, как ломаются ее кости, почувствует, как выплескивается кровь изо рта, как вылезают внутренности, а «омега» проедет и вернется обратно, проедет снова, и снова, и снова, пока от человеческого тела не останется лишь бесформенный, расплющенный блин, пока то, что хранило в себе это тело, не исчезнет бесследно, вот тогда машина остановится… все будут довольны, да. Наташа знала это совершенно точно, буквально видела, как это происходит, словно кто-то крутил ей красочный и жуткий фильм на бегу. Она металась по дорожному коридору, как вспугнутый кролик, слепо тыкаясь то в одну, то в другую сторону, но везде встречала всю ту же вибрирующую, упругую, торжествующую стену, которая снова отшвыривала ее на дорогу, впуская в себя лишь на чуть-чуть, словно для того, чтобы издевательски дать ей почувствовать безнадежную близость желанного спасения, свободы. И не понимала, не знала Наташа, что на самом деле нет никакого коридора, нет стены — этот упругий барьер воздвигло ее собственное воображение, уже вознесшее дорогу на некий пъедестал Молоха. Где-то глубоко внутри Наташа уже свыклась с тем, что дорога всемогуща, хотя сознательно отталкивала от себя эту мысль. Но сейчас она пробилась из подсознания и заперла ее на этой дороге, заставив тело через психику смириться с поражением. Как бабочка безуспешно бьется о стекло лампы, пытаясь добраться до волшебного сияния раскаленной спирали, билась Наташа о сплетения собственной фантазии и не могла найти выхода. А то, что поселилось на дороге, ликовало. То, что поселилось на дороге, гналось за ней. Наташа слышала визг шин, когда машина повторяла все ее зигзаги, не давая уйти, словно отменно натренированный пес, который и будучи слепым, не потеряет следа, и этот визг придавал ей прыти. Весь мир исчез — была только дорога — неумолимая, бесконечная, торжествующая. Паутина снова не осталась пустой — ну, и куда же так торопится наша муха?!