Струна (=Полоса невезения) - Каплан Виталий Маркович - Страница 72

— Если говорить о нас как о хирургах общества… — осторожно начал я. — Это, конечно, напыщенно и красиво, вы правы. Но тут можно вспомнить, что хирургия бывает «макро» и «микро». Так вот, мы должны быть в первую очередь микрохирургами. По-моему, в этом основное предназначение «Струны». Вы же сами сказали, Максим Павлович — страдает не столько Общество и История, сколько конкретные люди, а вот о них-то как раз никто и не помнит.

Он повернулся ко мне, и в старческих глазах я прочел нескрываемый интерес. Ему явно пришелся по душе мой ответ…

Тогда на телевидении это был совсем другой человек. Сколько с тех пор прошло? Двадцать лет? Тридцать? Сейчас передо мной сидел старик. А еще лучше к нему подошло бы слово «старец».. Действительно, сколько он прожил и пережил? Сколько застал эпох?

— Мне очень приятно было это услышать, — сказал Максим Павлович. — Вы не поверите, да и не поймете пока… Я просто счастлив, что именно вы сказали мне эти слова..

Я немного смутился. Не знаю отчего, но похвала этого человека показалась мне очень лестной. Не потому что он — Главный Хранитель, вершина могущественной пирамиды. Нет, это была не радость чиновника, замеченного руководством. Просто меня оценил человек, сам заслуживший уважение. Мое уважение.

— Микрохирурги, — сказал Максим Павлович. — Как верно подмечено.

…За домом надрывно, ностальгически звенели струны. Гитарная классика в живом исполнении, и кто-то еще аккомпанировал на скрипке. Похоже, старшие Хранители действительно неплохо владели инструментами. Интересно, много ли среди них профессиональных музыкантов?

Кем они были до того, как пришли сюда?

Я вспомнил Женьку, такого дружелюбного и открытого, так заботливо возившегося с маленьким Севкой. Тайный агент КПН.

Кем была Лена? Молчит, и не станешь ведь домогаться, выспрашивать… Или Сайфер? Я хожу по кругу, задавая одни и те же вопросы — самому себе. Наверное, так и буду кружиться возле недоступной точки… возле Струны, если, конечно, вспомнить лекции по проективной геометрии и взглянуть на нее из бесконечности…

Ветер шумел в кронах сосен. Жара тут не особо чувствовалась — не то что в пропитанной смогом Столице. Хотелось остаться здесь навсегда. Сидеть по вечерам у костра, вести вдумчивые беседы… Все эти люди, там, на поляне, могли быть прекрасными собеседниками.

— Большую часть своей жизни я делал не то и был не там, — тихо, точно себе самому, говорил Максим Павлович. — Детство, за которое мы сражаемся, оно ведь было у каждого из нас. Каждый человек «Струны» когда-то и сам был ребенком…

Гитара за домом смолкла. Похоже, переходила из рук в руки. Скрипичная партия тоже оборвалась. Потом зазвучала какая-то песня. Слов было не разобрать.

— …Я ходил в музыкальную школу на Второй Портовой, учился играть на флейте, но очков у меня не было, и, видимо, это сыграло решающую роль. В дворовой компании я был своим, хотя и заработал кличку Флейтист. Я не обижался, наоборот, подчеркивал эту свою особенность, ведь ею я выделялся.

Мне оставалось молчать и слушать. Было страшно — вдруг он спросит о моем детстве и тогда придется врать, а врать этому человеку я не хотел.

— Они до сих пор называют меня Флейтистом?

— Кто? — не сразу сообразил я.

— Они… — Карпинский неопределенно повел рукой. — Мы создавали «Струну» в Южном. Там еще помнили мое прозвище. Сам не знаю как… оно перебралось сюда. Может быть, просто все повторилось. Это же логично. Играет на флейте — значит Флейтист.

И точно! В памяти всплыли отрывки каких-то былых разговоров. Люди «Струны» упоминали Флейтиста… Почему они не называли его настоящим именем?

— Потом, в консерватории, все как-то устаканилось, — он усмехнулся. — Ну, в студенческой среде так всегда. Там все флейтисты, целый поток. Затем снова, но люди были уже не те… Вы можете решить, Константин, что я просто мечтаю о тех временах, можете даже подумать, что я уверовал, как и все старики, что трава тогда зеленее…

— Наоборот. Вы же не крутите время назад, — поспешил возразить я. — У каждого свое детство, и каждый имеет на него право.

— Спасибо, — кивнул он. — Жаль только, что права у нас соблюдаются очень плохо. Как сказал бы какой-нибудь оратор из нынешних, все они пошли в топку нашего общего судна, благо оно у нас опять в полосе штормов.

В полосе невезения, добавил мысленно я.

— Нет, детство действительно святое время и дети действительно святы. В некотором смысле. Но мы-то с вами не индусы, чтобы преклоняться перед коровами. У нас совсем другой менталитет. Мы и сопли утрем, и подзатыльник отвесим… По-моему, это прекрасно!

Мне захотелось спросить: ощущает ли он себя на месте в «Струне»? Или даже тут, в стенах своего детища, смотрит сам на себя как на гостя. Но я не решился. И не потому, что не отважился навлечь на себя царский гнев — скорее, побоялся обидеть хорошего человека. Быть может, именно на это он и намекал, вспоминая далекое детство в Южном.

— Что-то мы с вами загрустили, Константин, — неожиданно оживился Флейтист. — Знаете, философия в наше время полос невезения очень располагает к депрессии. А, между прочим, сегодня какой-никакой, а праздник. Давайте спустимся вниз, к гостям. Негоже оставлять их надолго.

Я согласно кивнул, закрыв глаза и прощаясь с прохладным ветром.

Часть шестая

Реквием на проспекте

1

— Без махаловки не выйдет, — авторитетно заявил Маус. — Эти уроды вряд ли нам поверят… Они ведь считают, что всегда можно договориться.

Он расположился справа от водительского сиденья, рядом с молчаливым Сайфером. Ну что ж, всё вернулось на круги своя. Вновь обычная, рутинная работа по «Струне». Никаких сонат с каприччио — одни лишь нудные гаммы. Так может, и впрямь все недавние события были проверкой? И поездка в «Березки», и встреча с Максимом Павловичем? А теперь вот моя надежность подтверждена и меня вновь можно бросать в бой за лазоревое детское счастье… И даже мелькнула у меня шальная мысль: а что если все мы подловлены на каких-нибудь злодеяниях и работаем столь ревностно исключительно из-за страха разоблачения?

Мысль была интересной. Я посмотрел на хмурого Сайфера, на болтливого Мауса… И эти тоже, значит, маскируются? Дрожат по ночам, обдумывают каждую фразу, тайно насмехаются над струнной атрибутикой? Свои среди чужих?

Очевидная глупость. Хотя, надо признать, красивая.

— С чего ты взял? — спросил я, взглянув в глаза хакеру (тот будто бы специально повернулся назад).

— Знаю я таких людей, — осклабился он. — Ума у них немного, зато — хватка. Наша логика для них темный лес. Как это можно жить, никого на бабло не разводя?! Такого они не поймут, сразу за волыну схватятся. Вы как, шеф, Резонанс не забыли?

«Не разводя на бабло»? Вспомнилось мне, как Лена походя намекнула бедному Марату насчет «ежемесячных взносов». Но спорить с Маусом не хотелось. Если уж случилось такое чудо и наш всезнающий хакер не в курсе этой низкой прозы — так стоит ли подрывать его юношеский идеализм?

— Может, ты и прав, — сухо заметил я.

— Точно прав, — кивнул Маус. — Не, они, конечно, не поголовно такие. Но те, кто ни во что окромя бабок не въезжает, выделяются как вороны на снегу. Им даже власть не нужна.

Сайфер, как всегда избегающий споров, молча свернул с дороги на тротуар, сбросил скорость и остановился неподалеку от дома, сообщив лишь короткое:

— Прибыли.

Мотор хрюкнул и затих.

— Вот увидите, шеф, — сказал Маус. — Так всё и будет.

Я промолчал.

Борьба с фирмой «Зимин и Сыновья» началась у нас три дня назад, когда в понедельник я приступил к изучению ее дела. Типичный случай. Помещение районного центра детского творчества удивительным образом оказалось в руках неких частных владельцев, к детям имеющих такое же отношение, как и к полетам на Марс.

По моей просьбе Маус поднял компьютерные архивы департамента образования — и всплыли довольно интересные подробности. Помещение (первый этаж высотного, многоквартирного дома) с подачи некоей чиновничьей подписи неожиданно изменило свое назначение. Оставаясь собственностью департамента, оно было превращено из центра детского творчества в общественную столовую для сотрудников ведомства. Причина — аварийное состояние помещений, необходимость капитального ремонта и прочее…