Я – телохранитель - Гриньков Владимир Васильевич - Страница 40

– Эти цацки появились тут позже. Когда я уже согласен был и на камин, да поздно было что-либо менять.

Анатолий так и не понял, что означают эти слова. То ли потому было поздно, что дом уже построен, то ли потому, что хозяин засобирался из этого дома прочь…

– Вы по поводу своего охранника выяснили? – спросил Китайгородцев.

– Дома он не появлялся, – сухо ответил Тапаев.

Сухость в его голосе была легко объяснима. Надо бы тревогу поднимать, обращаться с заявлением в милицию – а он тут бумаги огню предает, костер развел…

– Надо бы сообщить, – подсказал Анатолий. – Дело попахивает уголовным расследованием.

– А я не в курсе того, что он пропал, – буркнул олигарх. – Мне не докладывали. Не поставили в известность. Богданов, может быть, вообще думал, что охранник еще объявится. И тревогу объявит только завтра, поздней ночью. Или – вовсе послезавтра.

«Уже после отъезда Тапаева? Когда тот будет на безопасном расстоянии от ставшего вдруг неуютным дома?»

Вдруг клиент стал руками мять сгоревшие листы. Он превращал их в ничто, в труху, а его руки в одно мгновение стали черными. Сажа летела на светлый тапаевский костюм, но он этого, казалось, не замечал.

– Вы уже все продумали? – спросил бизнесмен.

– Что именно? – вежливо уточнил Китайгородцев.

– То, что вы будете делать завтра? Ведь все спокойно пройдет, я надеюсь?

Он улыбнулся какой-то кривой улыбкой – и только теперь Анатолий обнаружил, что Тапаев сильно пьян.

В этот час в приемной дежурил Костюков. Выйдя из кабинета, Анатолий плотно прикрыл за собой дверь, после чего выразительно щелкнул себя пальцем по кадыку.

– Репетирует, – негромко сказал Костюков. – Перед завтрашним днем.

Сказал с легким налетом осуждения. Телохранителю пьянство клиента – дополнительная головная боль. Как говорит Хамза, это – сплошные проблемы и никакой прибавки к жалованью.

– Останешься с ним на ночь, – решил Китайгородцев. – У него тут спальня на втором этаже. Сядешь в коридоре с газеткой, почитаешь до утра.

– Ждешь каких-нибудь неприятностей?

– Жду. Только не знаю – откуда, – недобро усмехнулся Анатолий.

– Сам же говорил – если по тапаевскую душу придут, то придут извне, из-за забора, – напомнил Костюков.

– А я и тут никому не верю, если честно.

– Это – профессиональное, Толик. А вообще-то дергаться нечего. Ничего подозрительного мы так и не нашли. И оружия нет.

– Отсутствие оружия меня с толку сбивает, – признался Китайгородцев. – Перерыли весь гостевой дом – ничего нет. Я чуть раньше просил Богданова осмотреть территорию… Это после того, как мы на Юриной рубашке обнаружили следы плечевой кобуры… Я Ильича в тот раз попросил поискать на территории спрятанное оружие. Он ничего не нашел. Нет ствола! А без ствола ему тут делать нечего.

– «Ему» – это киллеру?

– Киллеру, уважаемый коллега… А кому же еще? И я теперь теряюсь. То ли киллера тут действительно нет, и все дело – в одной только моей подозрительности, то ли я чего-то просто не понимаю. Киллер без оружия – что-то новенькое. Да?

– Каратист какой-нибудь? – засмеялся Костюков. – Убивает голыми руками?

– Голыми руками – это вряд ли. Если киллер есть, у него обязательно должно быть оружие. Обязательно! Или они все-таки придут оттуда, извне…

–

Уставший зверствовать мороз смягчился. С неба сыпал негустой снежок. Уличные фонари заливали все вокруг живым желтым светом. Такие идиллические картинки – с заснеженными елями и мягким светом фонарей – художники любят изображать на рождественских открытках.

…Алла Андреевна Скворцова – когда-то любимая женщина Тапаева, а ныне просто мать его сына – стояла у крыльца хозяйского дома, наблюдая за тем, как ее великовозрастный сынок увлеченно лепит снежную бабу. Немного в стороне прохаживался вооруженный карабином охранник из «Барбакана».

Китайгородцев подошел к женщине.

– Уже темно, – сказал он негромко. – Если хотите, я провожу вас до дома.

Говорил вроде бы мягко, но его слова воспринимались как указание, которое нельзя не выполнить. Скворцова передернула плечами, как будто ей вдруг стало зябко.

– Позвольте, я возьму вас под руку, – попросила она.

– Да, конечно.

«Легкий, едва уловимый запах духов, – оценил Анатолий. – Очень гармонично: снег, вечер, завораживающий и теплый свет фонарей – и слабый волнующий запах, очень женский…»

Они медленно пошли по освещенной дорожке. Тапаевский сын, не без сожаления оставив свое занятие, пошел за ними следом.

– Я и представить себе не могла, что здесь так небезопасно, – призналась женщина.

– Ну, вы преувеличиваете, по-моему.

– Нет-нет. Даже у нас в Москве спокойнее.

– Не уверен.

– Вы ведь не москвич?

– Москвич.

– Неужели? – удивилась Скворцова и даже обернулась на своего спутника, чтобы получите его рассмотреть. – Я думала, вы местный. Вы разве не из охраны Генриха Эдуардовича?

– Из охраны.

– Он выписал охрану из Москвы?

– Да.

– Вот видите, – заключила женщина. – Уж если он действительно так печется о своей безопасности, то все не так уж хорошо, как вам представляется.

Они как раз проходили мимо установленных для завтрашних торжеств столов. Здесь уже успели появиться скамьи – и даже небольшой помост для артистов. Артистов, как рассказал Китайгородцеву Богданов, предполагалось взять местных. Какой-то ансамбль народного танца. Тапаев их спонсировал, а они плясали для его гостей, которые прежде сюда наведывались время от времени. Местная экзотика, так сказать. Обычно хорошо идет на свежем воздухе, под водочку.

– Если бы тут было так уж плохо, – сказал Анатолий, – вряд ли Генрих Эдуардович устроил бы праздник…

– Все-таки дата, – пожала плечами Скворцова. – И потом – когда-то надо отдавать долги?

– Какие долги? – не понял Китайгородцев.

– Те, которые у каждого из нас есть перед своими близкими, – обернулась и посмотрела на сына – не отстал ли. Анатолий понял, что она не хочет больше обсуждать эту тему. Хотя собственную версию выстроить уже можно. Тапаев перед тем, как уехать отсюда надолго – может быть, навсегда – собрал не коллег по бизнесу, а только тех, кто приходится ему родственником. Кажется, никто из них не питал к клиенту особо теплых чувств. Он забыл о них. Мог помочь, но не помогал. Предоставлял возможность самостоятельно выпутываться из житейских передряг. И вот теперь собрал их всех вместе. Значит, была причина. Скворцова говорит – отдавать долги. Возможно. Деньгами?

У гостевого дома прохаживался охранник.

– Вы наверняка знаете больше, чем я, – сказала вполголоса Скворцова. – Генриху Эдуардовичу действительно что-то угрожает?

– Мы здесь не зря хлеб едим, – ответил телохранитель нейтрально.

Понимай как хочешь.

Тут им предстояло расстаться. Скворцова обернулась, поджидая своего отставшего сына. Илья подошел, улыбаясь каким-то своим мыслям. Проходя мимо Китайгородцева, повернул голову и скользнул по его лицу взглядом. Только скользнул – и тут же отвел глаза.

Из-за двери комнаты, в которой жил доктор Вознесенский, доносился какой-то шум. Когда Анатолий постучал, стало тихо.

– Откройте! – попросил телохранитель.

Пауза в добрых полминуты, потом щелкнул замок. Дверь приоткрылась, но ненамного. Узкая щель, в которой маячил явно чем-то растревоженный Вознесенский.

– Позвольте войти, доктор!

Тот явно не горел желанием видеть в своей комнате гостя, но отказать Китайгородцеву он не посмел.

В комнате обнаружился Роман. Тапаевский сын имел достаточно потрепанный вид – будто его только что извлекли из сушильного барабана. Доктор старательно прятал глаза и не без труда сдерживал тяжелое дыхание. Похоже было, что это он и потрепал Романа.

Анатолий бросил быстрый взгляд на стол. «Ява золотая». Обе пачки распечатаны. Теперь можно не сомневаться в подоплеке происходящего… Возвратившись в свою комнату, Вознесенский явно вскрыл пачки. А наркотики обнаружил только в одной из них. Во второй были сигареты, чего он никак не ожидал увидеть. Просто теперь вторая пачка с наркотиками покоилась в кармане Китайгородцева. Но Вознесенский ничего этого не знал и первым делом заподозрил хозяйского сына. То-то у Романа вид такой потрепанный. Здесь состоялся допрос с пристрастием.