Я – телохранитель - Гриньков Владимир Васильевич - Страница 38

– Очень жаль, – буркнул Китайгородцев.

– Ты расстроился?

– Еще бы! Мы тут землю носом роем, а результатов – ноль. Не к кому прицепиться. Это тревожит.

– По этой парочке – ничего интересного. Женщина всю сознательную жизнь проработала в сфере торговли. Начинала продавцом, позже стала директором магазина, еще позже перешла работать в торг. Потом начались эти перестроечные дела, торг рассыпался, как я понимаю, и она пошла заместителем директора в одну из коммерческих фирм, занимающихся поставкой продуктов. Уволилась год назад по собственному желанию.

«Это здоровье ее стало подводить, никаких сомнений. Переключилась на свои болезни – и как полноценный работник была потеряна…»

– Никаких шероховатостей в ее биографии не нашли. В последнее время ее одолевают болячки. По ней сведений больше нет. Теперь – ее муж. Инженерил на заводе. Сейчас – «челночит», возит мелкие партии товара, которые сдает в коммерческие палатки. Предприниматель без образования юридического лица.

– Он служил в армии?

– Да.

– В каких войсках? Кем?

– Сейчас посмотрю, минуточку. Ага, вот… Московский военный округ… Автобатальон… Водитель… Воинское звание – рядовой… Он шоферил, Толик.

«Значит, снайперских навыков в него за время службы не заложили…»

– А охотой он не увлекается, случайно?

– Таких данных нет.

– Хорошо, дальше, – попросил Анатолий. – На кого еще есть материалы?

– Скворцова Алла Андреевна. Тебе это интересно?

– Мне все интересно.

– В настоящее время не работает. Живет гражданским браком с неким Бесединым Антоном Игоревичем. Он трудится в Центробанке, его забота – надзор за коммерческими банками. Вместе они уже шесть лет. Общих детей нет. У Беседина – две дочки от первого брака. Старшая – замужем. С первой женой отношения у него нормальные, ровные. Как и у Скворцовой с Тапаевым, кстати. Клиент регулярно пересылает деньги на содержание своего сына. Никаких эксцессов никто из их окружения припомнить не может. Это все, что я хотел тебе сказать-.

– Спасибо.

– Я тебе помог?

– Вам сказать сладкую ложь или горькую правду?

– Понял, – отозвался Хамза. – Ну, ты смотри там на месте, Толик. Я на тебя надеюсь.

«И я на себя надеюсь, – подумал Китайго-родцев. – Потому что мне надеяться больше не на кого».

…В коридоре он наткнулся на сумрачного Богданова. Начальник тапаевской охраны сильно нервничал, посерел лицом и даже, как показалось Анатолию, уменьшился в росте. Или в полутемном коридоре освещения недостаточно?

– Анатолий! – трагическим голосом произнес Ильич. – Сколько мне еще держать этих людей? Мне уже стыдно там появляться!

– Пойдем, я скажу им что-нибудь, – предложил телохранитель. – Чтобы закрыть эту тему.

– Ты закончил там, в гостевом доме?

– Да.

– Ну и как? – проявил интерес Богданов.

– Ничего, если честно.

– Все-таки странно, что этому учат на курсах.

– Чему? – не понял Китайгородцев.

– Тому, как шарить по чужим вещам и не оставлять следов.

– Этому не учат, Ильич. Я пошутил. Ведь это незаконно, сам понимаешь, так что… Как же это могут преподавать?

– Получается, что ты нарушаешь закон? – печально сказал Ильич, будто только теперь обнаружил несовершенство мира.

– Нисколько, – приобнял за плечо своего собеседника Анатолий. – Ведь главный закон жизни телохранителя каков? Клиент должен быть в безопасности! Вот я этот закон выполняю неукоснительно.

– Я про другой закон, Толик. Я про тот, который на бумаге записан и вышестоящими инстанциями утвержден.

– А, вон ты о чем, – беспечно сказал Китайгородцев. – Так то не закон. То – бред сумасшедшего.

– Вот мне интересно – почему на Руси такое наплевательское отношение к законам? Почему их никто не выполняет? То ли люди, для которых законы писаны, такие подлецы, то ли это законы подлые и дураками написаны?

– И люди не подлецы, и те, кто законы пишет, не дураки. Тут дело в другом, Ильич. У нас законы пишутся без уважения к тому, кому по этим законам жить. Понимаешь? А люди это чувствуют. Вот если к тебе, допустим, кто-нибудь – без уважения, то и ты ведь, согласись, будешь к нему – без особого почтения, будешь все наперекор делать. Да? Уж если ты закон пишешь, ты должен думать о тех, кому по этому закону жить. Чтобы ему, то есть живущему по закону человеку, было удобно. Правильно? А у нас закон пишут так, чтобы удобно было не человеку, а тому, кто его написал. И получается не закон, а оплеуха. Или вовсе преступление! Вот для нас, охранников, понаписали законов. Ты внимательно их читал, Ильич? Ты основательно их изучил, прежде чем взяться за охрану многоуважаемого Генриха Эдуардовича Тапаева? Ты все там понял? И все эти законы выполняешь? Я сомневаюсь в этом, если честно. Потому что если ты там все правильно понял и собираешься жить по тем законам, выполняя их неукоснительно до последней запятой, – ты ведь не сможешь защитить своего босса в случае чего! У тебя это просто не получится, Ильич. Потому что ты, как частный охранник, собственность своего шефа по закону можешь защищать с оружием в руках, а вот жизнь шефа – уже нет. Только голыми руками. Я ведь, к примеру, сейчас не девчонку эту охраняю, к которой приставлен, а оберегаю якобы ее ценности: сережки золотые, деньги, которые у нее в кошельке лежат, и сам этот кошелек, которому десять долларов – цена. Формально мне присутствие рядом с ней именно так обставлено. И даже собственность с оружием в руках можно защищать только в тот момент, когда на нее непосредственно покушаются. Каково? Если какой-то недоумок облил бензином «мерседес» твоего хозяина и чиркнул спичкой, то в тот момент, когда он чиркает спичкой, ты еще можешь применить против него оружие, потому что защищаешь собственность, а вот через секунду, когда «мерседес» полыхает и защищать тебе уже нечего, а поджигатель бросился наутек – ты стрелять не можешь. Ты можешь только бежать за ним и упрашивать, чтобы он остановился! Ведь он, бяка такая, только что спалил пятьдесят тысяч долларов – а это, мол, нехорошо, за это надо отвечать. Как ты думаешь, Ильич, он остановится или только фигу тебе покажет на бегу?

– Фигу покажет, – закручинился Богданов.

– То-то и оно. Поэтому мы все время и балансируем на грани.

– Между чем и чем?

– Между правонарушением и преступлением, – засмеялся Китайгородцев.

…У двери одной из комнат дома стоял вооруженный охранник из «Барбакана».

– Это здесь, – сказал Ильич.

Тут же ему вспомнилось нечто такое, о чем он давно хотел спросить у москвича, да все никак не получалось:

– Толик, я твоих людей не вижу.

– Службу несут, – пожал плечами Китайгородцев.

– Я пересчитал, получается – вроде как не все.

– По заданию они, Ильич. Все при деле.

Вошли в комнату, где были собраны гости. Атмосфера зала ожидания. И делать тут нечего, и уйти нельзя… Остается только ждать. И этим унылым ожиданием, как кажется, пропитан весь воздух. Эта комната была явно нежилой – из тех комнат в больших домах, которым хозяева еще не успели найти применения. Строился дом; он изначально задумывался большим, в нем всего должно быть много – площади, окон, лестниц, комнат. А размышления о том, как это все будет использоваться, оставили на потом. «Потом», судя по всему, до сих пор не наступило. Комнату, одну из многих, заставили мебелью, и мебель ставилась без учета прихотей конкретного человека, которому тут обитать, – тут никто жить и не собирался. В результате получилась безликая «комната для гостей». Вот гости и собрались. Им тут, кажется, было неуютно. Бизнесмен-неудачник Юрий Сергеевич Шалыгин, до сих пор, кажется, не протрезвевший после вчерашнего, сидел в углу дивана в самой неудобной позе, но ему явно было все равно. В другом углу дивана разместились Скворцова и ее несчастный сын. Рита, сидя за столом, решала сканворд, и, судя по большому количеству незаполненных клеток, дела ее шли вовсе не блестяще. Виталий Степанович Вознесенский стоял у окна. Прямой, словно шпагу проглотил; руки – за спиной; ему бы еще белый халат – настоящий доктор, у которого в отделений полсотни подопечных, и о каждом из них болит душа… Пожилые супруги сидели в креслах, придвинутых друг к другу. Они среагировали на появление Китайгородцева крайне нервно. Едва он вошел, одновременно вскинули голову и в глазах было такое напряжение, будто он должен был зачитать вынесенный им приговор. Анатолию даже пришлось им ободряюще улыбнуться.