Я – телохранитель - Гриньков Владимир Васильевич - Страница 24

– Ты эту Скворцову знаешь? – спросил Китайгородцев, отодвигая тарелку.

– Видел один раз. Приезжала, когда тут не было его жены, – кивок на дверь.

– Что за женщина?

– Боевая, – кратко охарактеризовал Скворцову Богданов.

– Какие у нее отношения с Генрихом Эдуардовичем?

– Когда она сюда приезжала, они спали в разных комнатах.

– Я не о том, – засмеялся Анатолий. – Мне важно знать – у них ровные отношения или случаются конфликты? В общем, грубо говоря, может она нашему клиенту в волосы вцепиться или нет?

– Не было такого, чтобы за волосы…

– А на повышенных тонах они беседуют друг с другом?

– Вроде всегда спокойно, Толик.

– Хорошо, теперь о ее сыне. Ты его раньше видел?

– Нет. Я же говорил тебе, она не дает Тапаеву с сыном встречаться.

– А раньше, когда он маленький был?

– Я еще тогда здесь не работал…

– Значит, ничего о нем рассказать не можешь?

– Он странный, Толик.

– В смысле? – мгновенно насторожился Китайгородцев.

Богданов, и до того разговаривавший вполголоса, совсем уж перешел на шепот:

– Мне кажется, это – «пьяный» ребенок. Ну, знаешь, дети, которых зачали по пьяни… У них потом с башкой не все в порядке. Я его сегодня в первый раз увидел и сразу понял – по пьяному делу его Тапаев сделал. Как пить дать.

Анатолий покачал головой, давая понять, что ему здесь еще только слабоумных не хватало для полного счастья.

– Пойдем, – сказал он, со вздохом поднимаясь из-за стола. – Взглянем на дорогих гостей.

За столом в гостиной сидели женщина и молодой парень. Тапаевская любовница не очень-то интересовала Китайгородцева, он лишь скользнул по ней невнимательным взглядом – и тотчас обратил свое внимание на парня. Хотя тот сидел на стуле, все же можно было понять, что Он высок и ладно скроен. Во всем его облике угадывалась недюжинная физическая сила, но едва он, привлеченный шумом, обернулся – Анатолий понял, что имел в виду Богданов. У этого здоровяка было совершенно детское выражение лица: пухлые щеки, безвольно приоткрытый рот с розовым сырым языком внутри… Ему бы еще слюни пустить, и картина была бы полной. Когда ребенку с таким лицом два года – его называют карапузом, когда двадцать два – дебилом. При виде незнакомцев парень осклабился в блаженной улыбке. Прямо-таки лучился счастьем! Китайгородцев не выдержал и отвел глаза.

– Здравствуйте! – сказала женщина, обращаясь к Анатолию и угадывая в нем лицо более значительное, чем Богданов. – Так где Генрих? Вы ему уже доложили?

Телохранителю было неуютно под взглядом улыбающегося парня. Потому что этот взгляд казался ему каким-то липким. Но он, явно сделав над собой усилие, снова посмотрел на ненормального. И даже смог улыбнуться:

– Это ваш сын?

– Да! – В голосе женщины слышался вызов. Сомнительное право на людях гордиться своими увечными детьми принадлежит только любящим матерям. Так они демонстрируют окружающим, что не дадут свое несчастное чадо в обиду.

– Я бы хотел с вами поговорить, – произнес Китайгородцев, показывая, что может разговаривать со Скворцовой только в отсутствие ее сына.

– Вы можете говорить при нем.

– Скажите, – неуверенно начал Анатолий. – Генрих Эдуардович – знает?

– О чем? – вздернула подбородок женщина.

– О состоянии… О физическом… О душевном состоянии…

– Чьем? Ильи?

Услышав свое имя, парень заулыбался еще шире и обернулся к матери. Та потрепала его по волосам. Так невнимательно-небрежно хозяева треплют своих собак. Собака виляет хвостом и всячески демонстрирует свою приязнь, а хозяин ограничивается дежурными знаками внимания, давая понять, что о существовании своего четвероногого друга он не забыл – но ему сейчас не до сантиментов.

– А какое это имеет значение? – строго спросила женщина. – Вот для вас лично – какое?

– Я только хотел сказать…

– Какое вообще ваше дело?

– Я хотел сказать, что Генриха Эдуардовича надо предупредить.

Секундная пауза.

– Ну разумеется, – признала Скворцова правоту собеседника. – Только я сделаю это сама.

Китайгородцев не стал ей перечить.

– Второй этаж, – сказал он. – По коридору до самого конца. Мы подождем вас здесь.

«Мы» – это не только он и Богданов, но и сын Скворцовой. Она поняла и не нашлась, что возразить…

Когда женщина поднялась наверх и ее шаги стихли в коридоре, Анатолий шепнул Богданову:

– Теперь ты понял, почему она его столько лет не показывала Тапаеву? Боялась, что на сына-психа тот не даст ни копейки. Ведь если сына долго не видишь, о нем гораздо приятнее думать как о парне вполне нормальном – любимце девочек, победителе школьных олимпиад… Чтобы всегда можно было сказать, что сын пошел в отца. А псих кому нужен? Одной только родившей его матери. Да и то не всегда…

Тапаев появился минут через тридцать. Спускался по лестнице и несколько раз оступился – то ли от выпитого за сегодняшний день коньяка, то ли от того, что он не под ноги себе смотрел, а на своего сына. Скворцова не пошла за ним следом, а осталась на верхней ступени лестницы, откуда и наблюдала за происходящим с напряжением во взгляде.

Илья обернулся и смотрел на бизнесмена с блаженной улыбкой. Точно так же он совсем недавно разглядывал и Китайгородцева. Для всех у него было одно выражение лица: восторженно-благодушное. И Тапаев, хотя и был предупрежден Илюшиной матерью, все-таки, наткнувшись на этот непонятный и неприятный взгляд нездорового человека, будто споткнулся – и встал, не дойдя до сына каких-нибудь трех шагов, глядя на Илью с болью и какой-то, как показалось Анатолию, брезгливостью. Потом олигарх повернул голову и посмотрел на свою бывшую любовницу, мать своего несчастного сына, будто спрашивая ее: «Как же так? Почему? За что это досталось именно нам?»

– Илья! – громко и властно сказала сверху женщина. – Это – твой папа!

Надо было видеть, что сделалось с бедолагой. Его улыбка расплылась до пределов, недостижимых для нормальных людей, он встал, стремительно сделал два шага, как будто хотел как можно скорее заключить давно не виденного им отца в свои объятия, но не обнял, а только выдохнул счастливо:

– Папа! Летчик!

– Почему же летчик? – пробормотал опешивший от неожиданности олигарх.

А Илья вдруг склонился к отцу и поцеловал его в щеку, оставив на тщательно выбритой щеке бизнесмена мокрый след. Тапаева даже передернуло, Анатолий отчетливо это видел.

– Вас – к телефону! – негромко сказал Китайгородцеву тихо приблизившийся к нему со спины охранник.

– Кто?

– Из Москвы. Сказали, что дело срочное.

Анатолий кивнул и склонился к Богданову.

– Присмотри за этим парнем, Ильич, – попросил он, указывая на тапаевского сына. – Это он только с виду такой мирный. Голову даю на отсечение – у него бывают припадки. И тогда он, при его-то силе, куролесит от души.

Китайгородцев прошел в комнату, где был телефон.

– Толик, я стал получать первые данные по твоим запросам, – донесся из Москвы далекий голос Хамзы. – Тут открываются интересные вещи, есть над чем подумать! Во-первых, сводный брат нашего клиента Юрий Сергеевич Шалыгин полтора года как не у дел. Пытается расплатиться с долгами, которые не выплатит, судя по всему, никогда. У него в принципе ни кола ни двора. Квартиры – а их у него в лучшие времена было аж две – он продал. Машину отдал за долги по доверенности. Гараж капитальный продал. Ему уж нечего больше отдавать. А он все еще живет. Улавливаешь?

– Я тоже к нему присматриваюсь. Допускаю мысль, что кредиторам уже не нужны его деньги. Им нужны специфические услуги. Проверьте по картотекам, не выдавалось ли ему разрешение на ношение оружия. Это важно.

– Хорошо, это я сделаю. Теперь еще один человек. Виталий Степанович Вознесенский. Врач-нарколог, работает в частной клинике, лечил тапаевского сына. Два года назад Вознесенский проходил по уголовному делу. Его подопечная, больная девушка, в состоянии наркотического опьянения зарезала спящую мать-бизнесменшу. Так вот, в ходе расследования тогда выплыли интересные подробности – и появилась версия о том, что преступление девушка совершила не самостоятельно, а с подачи Вознесенского. Но доказать ничего не удалось.