Город, где умирают тени - Грин Саймон - Страница 35

— Милорд и миледи, наиблагороднейший Оберон и прекрасная Титания, я приветствую вас от имени Шэдоуз-Фолла! — Моррисон помедлил, будто бы в ожидании ответа, но пауза затягивалась, и он обворожительно улыбнулся и продолжил, буквально источая шарм и дружеское расположение: — Приношу извинения за вторжение, за этот наш незваный визит, однако дела крайне безотлагательные послужили тому причиной и привели меня сюда в надежде на ваше благородство и помощь. Если вы позволите, я хотел бы представить своего друга Лестера Голда, героя.

Голду не надо было подсказывать, чтобы он снова согнул спину в низком поклоне, причем сделал это со всей возможной благопристойностью. К подобным телодвижениям герой, естественно, не привык. Голд подумал, что это одна из тех немногих вещей, в которых надо практиковаться задолго до момента их успешного применения.

Выпрямившись, Лестер заметил, что Король и Королева как сидели не шелохнувшись, так и продолжали сидеть, в своем высокомерии даже не замечая гостя. Моррисон молча улыбался, вероятно, все еще ожидая ответа. В зале по-прежнему висела тишина, приобретавшая некий внутренний заряд, и это было волнующим и пугающим одновременно. Неотрывный взгляд битком набившейся в зал знати казался все более и более угрожающим, и Голду пришлось усилием воли сдержаться и не позволить руке потянуться к заплечной кобуре. Впервые в своей долгой карьере он сознавал, что оказался перед лицом чего-то такого, что невозможно было остановить мужеством или метким выстрелом. Моррисон продолжал легко улыбаться Оберону и Титании, но Голд чувствовал, каких усилий стоила ему эта улыбка. Бард был готов к категорическому отказу, но гнетущее молчание, отрицающее само его существование, невероятно терзало его душу.

— Милорд, миледи, вам нечего мне сказать? Много лет я был вашим бардом, пел историю Фэйрии и хвалу ее правителям перед аудиториями людей и эльфов. В свою очередь вы оказали мне честь, подарив дружеское расположение и внимание, и сегодня я нуждаюсь в них как никогда остро. Ежели я злоупотребляю вашим терпением, так только оттого, что необходимость вынуждает меня к этому. Появилось нечто, несущее угрозу как человечеству, так и Фэйрии, и я боюсь, город не в силах дать отпор в одиночку. Ваши величества, неужели вы не поговорите со мной?

Между тронами неожиданно выросла фигура сравнительно невысокого и противно ухмыляющегося эльфа. Голд вытаращил глаза: единственный эльф, который не являл собой совершенство. Правда, ростом он был вдвое превышающим человеческий, но, поскольку сидевшие на тронах царственные особы были заметно выше, казался в их обществе коротышкой. Тело эльфа было ладным и гибким, как у танцора, но горб на спине увел одно его плечо вниз и вперед, а кисть руки на скособоченной стороне была высохшей и напоминала клешню. Волосы его были седыми, кожа — пожухло-желтой, цвета старой кости, но зеленые глаза были полны озорства, дерзости, вызова и высокомерия. На висках у него имелись два выпуклых утолщения, напоминавших рога. Одет эльф был в шкуру какого-то животного, чей мех жутковато сливался с волосами, покрывавшими его тело, а ноги оканчивались раздвоенными копытами. Внезапно горбун рассмеялся, и Моррисона передернуло от нескрываемого презрения, прозвучавшего в его тихом смехе.

— Что, опять пожаловал, маленький человечек? Опять пришел докучать нам своим остроумием и своими заботами, своими скороспелыми выводами и преходящими ценностями? Снова будешь распространяться о срочности и каких-нибудь трудностях, будто безумное тикание часов, отсчитывающих жалкий отрезок вашего смертного жизненного пути, имеет для нас значение? Знай свое место, человечишка. Придешь сюда, когда тебя позовут, когда нам этого захочется и когда нам будет удобно. И не смей беспокоить Двор и отрывать нас от дел, если тебе когда-нибудь еще вздумается это сделать.

— Господин Пак [9], — спокойно заговорил Моррисон. — Ваша честь. Резкость ваших слов причиняет мне нестерпимую боль. Не я ли зовусь бардом этого Двора, этого Высокого собрания? И не я ли пел здесь для вас не далее чем шесть дней назад? Тогда вы оказали мне великую честь своей похвалой, поднесли мне кубок вина и позволили называть вас братом.

— Никогда не имел привычки любить своих братьев, — сказал Пак, беспечно крутясь на своих копытах с удивительной грацией. — Хотя я с определенной симпатией отношусь к роду человеческому. Людишки — такая легкая добыча. Они удирают с таким трогательным отчаянием и визжат так приятно, когда их загоняют в угол. Радости их ничтожны, и они готовы бесконечно лебезить перед сильными в обмен на улыбку или доброе слово. Они суют носы под хвосты, как похотливые собаки, они целуют наши благородные задницы и думают, что так можно завоевать нашу дружбу. Вы явились в неподходящее время, люди. Пользуйтесь остатками нашей доброжелательности и убирайтесь восвояси, пока не поздно.

Легкое движение пронеслось по рядам придворных, и Голд почувствовал, как до предела накалилась атмосфера. Бремя взглядов стольких немигающих глаз, смотревших неотрывно, было едва выносимо. Моррисон, похоже, никакого напряжения не испытывал, и если бы не это, Голд не устоял бы на месте: часть его готова была развернуться и бежать, бежать со всех ног до тех пор, пока благополучно не вернется в мир, который был ему понятен. Эта мысль вдруг немного его успокоила. Он не дрогнет и не побежит — ведь он герой, а герои не убегают. Ну, иногда отходят — из тактических соображений. Голд ненароком оглянулся, проверяя, как далеко до дверей и сколько эльфов было на пути к ним. Он опять вспомнил о пистолете под курткой, но не затем, что собирался его достать: эльфов здесь были сотни, а патронов у него было не больше пригоршни. К тому же какое-то неприятное чувство подсказывало ему, что этим волшебным созданиям от такой немудреной штуки, как пистолет, вреда не будет никакого. Голд решил сконцентрироваться на том, чтобы стоять неподвижно и делать все возможное, чтобы выглядеть спокойным и бесстрастным.

— Что-то случилось, — решительно заговорил Моррисон. — Что-то произошло здесь, во Дворе, в этой стране, с тех пор как я последний раз приходил к вам. Но я не изменился, я все тот же. Я по-прежнему ваш друг, ваш бард, ваш голос в мире людей. Я не забыл подарков, которые вы дарили мне, а также смысла и обязанностей моего положения. А в обязанности барда входит говорить то, что должно быть сказано, независимо от того, рады этому или нет. Сегодня я пришёл из города говорить с вами на тему жизненно важную, и вы обязаны меня выслушать. Страна-под-горой связана с Шэдоуз-Фоллом клятвами более древними, чем сам Дедушка-Время. Должен ли я так понимать, что на народ Фэйрии больше нельзя положиться и все соглашения аннулированы? Что понятие чести для эльфов более ничего не значит?

И снова шелест движения пролетел по Двору, и Голд уловил едва различимый переход от угрозы к гневу. Моррисон на это не обратил внимания, его решительный взгляд был обращен к Паку. Голос Шина ни на мгновение не отступился от спокойного и благоразумного тона, скрещенные руки покоились на груди. Эльф-калека подался телом вперед, раздвоенные копыта негромко цокнули по полированному полу. Он впился взглядом в Моррисона, следов улыбки и озорства не осталось у него на лице, но бард не дрогнул и не сдвинулся с места.

— Следи за словами, маленький человек, — сказал Пак. — В словах скрыта большая сила. Они соединяют воедино говорящего и слушающего. Если ты не в состоянии распознать в наших словах предостережения — лучше уходи сейчас же. Второй раз я тебе этого не предложу.

— Я пришел говорить с вами, — отвечал Моррисон. — И я буду услышан. Делайте что хотите, лорд Пак, но я не отступлюсь ни на шаг. Мне есть что сказать, и есть вопросы, которые надо обсудить, очередность не важна. Следующее па в этом танце ваше, лорд Пак. И не я буду тем, кто первым разобьет доверие между нами.

— Как смело! — хмыкнул Пак. — Как самоуверенно! И очень, очень по-человечески. Говори, начинай ты первым, бард. Какая разница. Твои слова здесь пустой звук. Мы не слышим их.