Девять месяцев из жизни - Грин Риза - Страница 5

Он выключает свет, и я чувствую, как он трогает меня за плечо. Наверное, собирается спросить, не возражаю ли я, если он включит обратно телевизор. Я делаю вид, что сплю, но Эндрю в курсе, что засыпаю я не быстро, и, чтобы я отключилась совсем, надо подождать хотя бы час. Так что он трогает меня за плечо еще раз. Специальным умильным голоском, который припасен у него на тот случай, когда он хочет чего-нибудь такого, на что, как он прекрасно знает, я скажу ему решительное «нет», он начинает шептать мне в ухо:

– Зайка?..

Нет, только не это. Умильный голосок и «зайка»... Я стараюсь, чтобы в голосе не звучало раздражение.

– Ну? – говорю я, не меняя своей сонной позиции.

Далее следует долгая пауза, после чего мне приходится перевернуться на другой бок, лицом к нему. Он улыбается. Игриво. Я вздыхаю:

– Милый, если это попытка раскрутить меня на секс, то извини – не сегодня. Начиная с завтрашнего дня – каждый день. Обещаю.

Эндрю пропускает мои слова мимо ушей и продолжает умильно улыбаться, пока я окончательно не перестаю сдерживать свое раздражение.

– Ну, что? – ору я.

– Давай заведем ребеночка, – говорит он все тем же умильным голоском.

Так я и знала. Черт бы побрал Джули за такой подарочек. Я сажусь и закатываю глаза, изображая «ну-вот-опять-начинается».

– Эндрю, хватит, ты знаешь, как я к этим разговорам отношусь.

Умильный голосок меняется на поскуливание.

– Знаю, но я не понимаю, почему ты к этому так относишься. Тебе уже тридцать. Разве ты не хочешь начать?

– Эндрю, это не соревнование. То, что Джон с Джули заводят ребенка, еще не значит, что нам тоже надо. Чтобы это делать, надо, чтобы мы были готовы. А я не готова.

– Я просто не понимаю почему. У нас есть дом, мы попутешествовали, мы зарабатываем достаточно денег. Я серьезно, чего ты ждешь?

Теперь скулить начинаю я:

– Я тысячу раз тебе говорила. Я жду, когда я буду готова, и прямо сейчас я не готова.

Он выпучивает глаза.

– Ну скажи, откуда ты знаешь, что ты не готова? Ждешь, когда у тебя над головой загорится лампочка с надписью «Готова»?

Я молча смотрю на него. Вслух я не могу сказать то, что я думаю. Я знаю, что не готова, потому что каждый раз, когда всплывает тема материнства и детства, я думаю о том, что мне все еще надо расстаться с лишними двумя с половиной килограммами и что я не могу отказаться от мартини с водкой на девять месяцев. Не говоря уже о реповой юбке. Нет смысла ее покупать, чтобы носить всего несколько недель, а я очень хочу ее купить. Очень-очень. Ну, какая из меня после этого мать? Матери так не думают. Матери должны быть бескорыстными.

Но, как я уже говорила, я не могу ему этого сказать. Придется увиливать.

– Эндрю, ты помнишь, что было, когда появилась Зоя? – Я смотрю на нее – она лежит на спине в своей собачей кроватке леопардовой расцветки, все четыре лапы болтаются в воздухе. Услышав свое имя, она открывает глаза и навостряет уши, так что я снижаю голос до шепота. Зоя прекрасно понимает по-английски, и я не хочу, чтобы она услышала то, что я собираюсь сказать. – Ты забыл, как у меня была натуральная послеродовая депрессия при появлении щенка! Как я ревела каждый день и как наезжала на тебя каждый вечер, чтобы ты унес ее обратно? А теперь представь меня с ребенком.

Кстати, я ничего не преувеличиваю. Я действительно ненавидела Зою, когда она появилась. Причем это не совсем моя вина. Не стоило Эндрю устраивать мне такой сюрприз на день рождения. Ему было ясно объяснено: ярко-розовая кофточка из стопроцентного кашемира. Когда вместо нее мне вручили щенка, я была смертельно обижена. Животные – не подарки на день рождения. Это не подарки вообще. Если уж очень хочется устроить кому-нибудь сюрприз в виде собачки, не устраивайте его ко дню рождения – только потеряете прекрасный шанс сделать подарок. Ко всему прочему, она оказалась упрямой вредной заразой. Сожрала четыре пары моих туфель, сжевала синюю шариковую ручку, измазав весь диван, писала, где только можно, а как только видела, что я беру в руки поводок, полчаса носилась от меня по всей квартире. Плюс испорченный отпуск: все лето пришлось провести в городе, потому что ее не с кем было оставить, а для питомника она была еще слишком маленькой. Конечно, со временем страсти улеглись, и теперь я обожаю ее до смерти, но это только потому, что я вообще люблю собак. Представляю, чем это могло кончиться, если бы я перенесла свою ненависть на весь собачий род.

Эндрю смотрит на меня так, будто он только этого и ждал. Чтение мыслей все-таки происходит в обоих направлениях. Это ужасно.

– Лара, – говорит он, – Зоя – собака. Я знаю, как ты ее любишь, но ты ее не рожала. – Я пытаюсь встрять, но он меня останавливает. – Подожди, зайка, послушай, что я тебе скажу. Я верю, что ты не готова. Правда, верю. Но когда ты забеременеешь, все изменится. Не зря же беременность длится девять месяцев – тебе дают время освоиться. А готовность иметь детей – вряд ли она вообще у кого-нибудь бывает. Это из тех ситуаций, когда надо зажать нос, зажмуриться и прыгнуть. А там уж, хочешь не хочешь, будешь готова, просто придется.

Вот это да, думаю я. Интересно, откуда он этого понабрался. Сам он в жизни до такого не додумается. Эндрю нежно улыбается и убирает прядку волос с моего лица. Извини, дорогой, думаю я, так легко победить я тебе не дам. Сейчас что-нибудь придумаю.

– Хорошо, – заявляю я, скрестив руки на груди. – Если ты такой умный, почему бы тебе этим не заняться?

Знаю, знаю, знаю: не лучший вариант, но это все, что я смогла из себя выжать. Я корчу мерзкую гримасу, Эндрю вздыхает:

– Послушай. Все, о чем я прошу, – это чтобы ты подумала об этом. Только подумала – хорошо?

– Хорошо, – сообщаю я. – Теперь все? Я могу идти спать?

Еще один вздох.

– Можешь идти спать.

Я отворачиваюсь, и он целует меня в макушку:

– Зайка, я ведь люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю, – говорю я, в стотысячный раз со дня нашего знакомства недоумевая, как он умудряется терпеть мой выпендреж.

Я иду по улице, в Пенсильвании, где я выросла, на мне костюм гориллы, и я толкаю перед собой старомодную детскую коляску. Надо мной зловещее темное небо, сильный ветер раздувает волосы, что довольно странно, потому что обезьяний костюм закрывает и голову. Неожиданно с неба пикирует гигантская черная птица и приземляется прямо в коляску. Она похожа на гибрид вороны и птеродактиля. Я пытаюсь ее отогнать, но она не уходит. Я в панике заглядываю в коляску, чтобы удостовериться, что с ребенком все в порядке, но с ребенком совсем не все в порядке. Он огромный, размером со взрослого мужика, и совершенно голый, за исключением ярко-розового тряпичного подгузника, заколотого розовой брошкой со стразом в форме змеи. На голове у него парик с косой, как у Рапунцель[3], и розовыми бантиками, а когда я вижу его лицо, меня охватывает дикий ужас. Оно все в морщинах, старых шрамах и ожогах, на длинном крючковатом носу ободрана кожа. До меня вдруг доходит, что это Фрэдди Крюгер из «Кошмара на улице Вязов», я начинаю орать и... просыпаюсь.

Я сажусь и стараюсь прийти в себя. К чертовой матери, что за безобразие! С подтекстом все понятно, тут не надо быть физиком-ядерщиком, но при чем тут костюм гориллы и Фрэдди Крюгер?

Я смотрю на часы. Три двадцать шесть. Я чувствую, как во мне начинает вскипать ярость. Я на каникулах или как? Я должна спать, как бревно, а у бревна не бывает стрессов. Я должна быть спокойной и расслабленной.

Что-то не нравится мне такое начало каникул.

Я встаю и иду на кухню, чтобы попить водички, а потом присаживаюсь за стол. Может, Эндрю и прав, думаю я. Может, я никогда не почувствую себя готовой. Буду постоянно находить оправдания и объяснения, почему еще не время, а потом вдруг окажется, что мне сорок четыре, у меня полный шкаф футболок с собачками и пересохшие яичники. Ладно. Он хочет, чтобы я подумала? Хорошо, я подумаю.