Путешествия с тетушкой - Грин Грэм - Страница 24

— Я спрашиваю потому, что когда-то знала потрясающего парня, ему при крещении дали имя Нукасбей.

— Сомневаюсь, вряд ли его так окрестили при рождении.

— Вы католик?

— Нет, но тетя у меня, кажется, католичка. Впрочем, я не совсем в этом уверен.

— Я один раз чуть не перешла в католичество. Из-за Кеннеди. Но потом, когда убили обоих… Ну, в общем, я суеверна. А Макбет был католик?

— Этот вопрос никогда не приходил мне в голову… Думаю… В общем, я точно не знаю.

Я поймал себя на том, что говорю такими же бессвязными, отрывистыми фразами, что и она.

— Может быть, мы закроем дверь и откроем окно? В какой мы сейчас стране?

— Судя по всему, подъезжаем к итальянской границе. Точно не знаю.

— Тогда быстро откройте окно, — приказала она.

Я подчинился требованию, хотя и не понял его смысла. К этому времени я уже докурил сигарету. Она выбросила свой окурок, а затем опорожнила пепельницу в окно. И тут я вспомнил Вордсворта.

— Что мы курили? — спросил я.

— Травку, естественно, а что?

— Вы сознаете, что нас могут отправить в тюрьму? Я не знаю швейцарских законов и итальянских, но…

— Меня не отправят. Я несовершеннолетняя.

— Ну а если меня?

— А вы можете сослаться на то, что делали это в неведении, — сказала она и рассмеялась. Она все еще смеялась, когда открылась дверь и в купе вошли представители итальянской полиции.

— Ваши паспорта, — потребовали они. Но они даже не успели их раскрыть, так как сквозняком у одного из полицейских сдуло шляпу. Я надеялся, что вместе со шляпой ветер унес в коридор и запах конопли. Вслед за полицейскими явились таможенники, которые вели себя тоже вполне тактично, хотя один из них вдруг потянул носом воздух. Но все обошлось, и через несколько минут они уже стояли на перроне. Я прочел название станции: Домодоссола.

— Мы в Италии, — сказал я.

— Тогда возьмите еще одну.

— Ни в коем случае. Я и понятия не имел, Тули, что это… Бога ради, уничтожьте все до вечера. Югославия — коммунистическая страна, и они без колебаний сунут за решетку даже несовершеннолетнюю.

— Меня всегда учили, что югославы — хорошие коммунисты. Мы продаем им стратегические материалы, правда ведь?

— Но не наркотики.

— Вот видите, снова ирония. А я думала… Я хотела поделиться с вами своей бедой. Но разве поговоришь, когда вы так ироничны?

— Вы только что сказали, что ирония — ценное литературное качество.

— Но вы ведь не в романе, — сказала она и расплакалась.

За окном мелькала Италия. Это, наверное, анаша вызвала безудержный смех и теперь была причиной слез. Мне тоже стало не по себе. Я закрыл окно и смотрел сквозь стекло на горную деревушку, охристо-желтую, словно вылепленную из дождевой влаги и земли; у самой линии появилась фабрика, жилые дома из красного кирпича, потом городская шоссейная дорога, автострада, реклама кондитерской фирмы «Перуджина» и сеть проводов — символ бездымного века.

— Какие у вас неприятности, Тули?

— Я забыла проглотить эту чертову таблетку, и у меня задержка шестую неделю. Я едва не рассказала вчера вечером об этом вашей матери.

— Тете, — поправил я ее. — С ней вам бы и следовало поговорить. Я очень невежествен в таких делах.

— Но мне хочется поговорить именно с мужчиной. Я, вообще-то, стесняюсь женщин. Мне с ними гораздо трудней, чем с мужчинами. Но все горе в том, что они нынче очень несведущи. Прежде девушка не знала, что в таких случаях делать, а теперь ничего не знает мужчина. Джулиан сказал, я сама во всем виновата — он полагался на меня.

— Джулиан — это и есть ваш друг? — спросил я.

— Он разозлился из-за того, что я забыла принять таблетку. Он хотел, чтобы мы автостопом добирались до Стамбула. Он сказал, это мне поможет.

— Мне казалось, он хотел ехать третьим классом.

— Это было до того, как я ему сказала. И до того, как он познакомился с парнем, у которого грузовик, и уехал в Вену. Он поставил ультиматум. Мы сидели в кафе — вы, наверное, знаете — на площади Сен-Мишель. Он сказал: «Решай, сейчас или никогда». Я отказалась, и он тогда сказал: «Ну и езжай без меня на своем говенном поезде».

— А где он сейчас?

— Где-то между Италией и Стамбулом.

— А как вы его найдете?

— В Гульханэ скажут, там знают.

— А где это?

— Возле Голубой мечети. Там, в Гульханэ, все про всех знают.

Она стала тщательно промакивать слезы. Затем поглядела на свои огромные часы с четырьмя цифрами.

— Уже время завтракать. Я голодная как собака. Все же, надеюсь, я не кормлю двоих. Хотите шоколаду?

— Я подожду до Милана.

— Хотите еще сигарету?

— Нет, спасибо.

— А я выкурю еще одну. Вдруг поможет. — Она снова улыбнулась. — Мне все время приходят в голову какие-то нелепые мысли. Я все думаю — а вдруг поможет. Я пила в Париже коньяк с имбирным пивом, в школе у нас говорили, что имбирь помогает. И ходила в сауну. Глупо, конечно, надо просто сделать curetage [выскабливание (франц.)]. Вордсворт обещал найти мне доктора, но на это ушло бы несколько дней, а потом мне пришлось бы немного полежать, и что толку тогда ехать в Гульханэ, если Джулиан за это время уедет. И куда уедет, бог знает. Я познакомилась с одним парнем в Париже, он сказал, что нас всех выгонят из Катманду, так что остается только Вьентьян. Но он не для американцев, конечно, из-за всех этих военных дел.

В середине разговора мне иногда начинало казаться, что весь мир только и делает, что путешествует.

— В Париже я спала с одним парнем, после того как Джулиан уехал без меня. Думала таким образом расшевелить все там внутри. Вообще-то, месячные иногда могут начаться во время оргазма, но оргазма так и не было. Я, наверное, была расстроена из-за Джулиана. Обычно у меня все идет хорошо, осечки не бывает.

— Мне кажется, вам надо ехать прямо домой и сказать обо всем родителям.

— В единственном числе. Мать не в счет, а где отец — точно не знаю. Он ужасно много путешествует. Секретные миссии. Не исключено, что он во Вьентьяне, до меня доходили сведения. Говорят, сейчас с ЦРУ дело швах.

— А нет такого места, которое вы называете домом? — спросил я.

— У нас с Джулианом было чувство, будто у нас есть дом, а потом он рассердился из-за того, что я забыла принять таблетку. Он очень вспыльчивый. Он говорит: «Если я буду вынужден все время напоминать тебе об этом, я лишусь свободы самопроявления, ты разве этого не понимаешь?» У него есть теория о том, что женщина всегда хочет кастрировать мужчину, и один из способов — лишить его возможности самопроявления.

— А вам с ним было просто?

— Мы могли обсуждать все что угодно, — сказала она с блаженной улыбкой, которую вызвало воспоминание — травка, видно, снова возымела действие. — Искусство, секс, Джеймса Джойса, психологию.

— Вам не следует курить эту гадость, — попытался я увещевать ее.

— Травку? Но почему? Ничего дурного в ней нет. Кислота [лизергиновая кислота (ЛСД) — наркотическое средство] — другое дело. Джулиан хотел, чтобы я попробовала кислоту, но я сказала ему, что не желаю. Ну, в смысле, не желаю калечить мои хромосомы.

Временами я ни слова не понимал из того, что она говорила, и однако мне казалось, что я могу слушать ее до бесконечности и мне не надоест. В ней была какая-то мягкость и женственность, и этим она напоминала мне мисс Кин.

Непонятно, как такое дикое сравнение родилось у меня в голове, но, может быть, это и было следствием того, что Тули называла «балдеть».

13

Когда поезд въезжает в большой город, мне каждый раз это напоминает завершающие такты увертюры. Все сельские и городские темы нашего долгого путешествия зазвучали вновь: фабрика сменилась лугом, лента автострады — деревенской просекой, газовый завод — современной церковью; дома начали наступать друг другу на пятки, все чаще стали появляться рекламы автомобилей «фиат»; проводник, тот, что принес мне кофе, пробежал по коридору, спеша разбудить важного пассажира; наконец исчезли последние поля и остались одни лишь дома — дома, дома, бесконечные дома, и вдруг замелькало слово «Милан».