Капитан и Враг - Грин Грэм - Страница 7

С того вечера прошла неделя — а может быть, две, три или даже четыре (время здесь — не как в школе — текло без счета), — прежде чем я снова увидел Капитана, причем наша встреча произошла при несколько странных обстоятельствах. За время его отсутствия я научился многому, чего не знал в школе: как готовить сосиски и надрезать их, прежде чем положить на сковородку, и как разбивать яйцо о край сковороды, чтобы приготовить яичницу с беконом. Я познакомился также с булочником и мясником, ибо моя приемная мать часто посылала меня за покупками — она почему-то не любила выходить из дому, хотя каждое утро заставляла себя дойти до угла, покупала газету и бегом возвращалась назад, точно мышка в свою норку. Я не знал, зачем она покупала газеты — она же так мало времени уделяла каждой из них, что едва ли успевала прочесть что-либо, кроме заголовков. Только теперь я понимаю, что она каждый день ждала, не появится ли в газете заголовок вроде: «Тайна пропажи школьника» или «Странное исчезновение ребенка», напечатанный крупными буквами, и тем не менее, просмотрев газету, она всякий раз старательно запихивала ее на дно мусорного ведра. Однажды она сказала мне в качестве объяснения:

— Капитан — человек очень аккуратный. Он не любит, когда в комнате валяются старые газеты.

Но я уверен, что на самом-то деле она скрывала от него свои страхи — ведь это говорило бы, что она не верит разумности его поступков, а ее сомнения ранили бы этого гордого человека.

Он же по-своему был очень гордый, и Лайза давала ему немалые основания гордиться собой — как и немалые основания робеть. Любовь и страх — страх и любовь — теперь-то я знаю, как неразрывно связаны они между собою, но в ту пору оба эти чувства были выше моего понимания, да и разве могу я быть уверен, что действительно понимаю их даже сейчас?

В конце той недели — если с тех пор прошла всего неделя — я выходил от булочника с хлебом, как вдруг увидел Капитана, поджидавшего меня на улице. Он сунул руку в карман и, достав флорин и шиллинг, уставился на них. Довольно долго он никак не мог решиться и наконец остановил свой выбор на шиллинге.

— Вернись-ка, — сказал он, — и возьми два эклера; она любит эклеры. — А когда я снова вышел из лавки, он сказал: — Давай пройдемся. — Мы и прошлись — по нескольким улицам, в полном молчании. Наконец Капитан сказал: — Жаль, тебе нет шестнадцати.

— Почему?

— Ты и с виду-то не тянешь на шестнадцать.

Мы прошагали еще целую улицу, прежде чем он снова заговорил:

— Да вообще надо, по-моему, чтоб было восемнадцать. Я все путаю, когда человек считается совершеннолетним.

Я по-прежнему ничего не понимал.

— Вот что худо в этой чертовой стране, — сказал он. — Никакой возможности уединиться. Негде мужчине поговорить спокойно с несовершеннолетним мальчиком. В парке — слишком холодно, и Лайза не простит мне, если ты простудишься. В пивнушку тебя не пустят. Чайные заведения закрыты — в любом случае мужчине там нечего пить. Я, к примеру, могу пойти в бар, а тебе нельзя. Ты можешь выпить чаю в чайной, но я терпеть не могу пить много чая, только не говори об этом Лайзе, а чего я хочу, там не подают, так что придется гулять. Вот во Франции — там все иначе.

— Мы могли бы пойти домой, — предложил я. Впервые я сознательно употребил слово «дом»: квартира моей тетки никогда не представлялась мне домом.

— Но ведь я хочу поговорить с тобой о Лайзе. Не могу же я говорить в ее присутствии. — И снова умолк. Потом через две-три улицы спросил: — Ты осторожно несешь эти эклеры, а? Не сдавливай пакетик. Ведь если на эти пирожные надавить, они — как тюбики с пастой.

Я заверил его, что не давлю на них.

— Она очень любит эклеры, — сказал он мне, — и я хочу, чтоб ты донес их в целости.

Мы прошли еще с сотню ярдов, прежде чем он снова заговорил.

— Я хочу, чтобы ты сообщил ей, — сказал он, — сообщил ей… но очень осторожно, учти… что меня месяц или два не будет.

— А почему вам самому не прийти и не сказать ей?

— Неохота заниматься объяснениями. Я не люблю лгать Лайзе, а если сказать правду, она только станет волноваться. А ты ей скажи… скажи, я даю слово чести — не забудь: слово чести, — что вернусь и все пойдет чин чином. Просто несколько месяцев меня не будет. Вот и все. И, конечно, передай ей мою любовь… не забудь: мою любовь. — Он помолчал, затем озабоченно спросил: — Ты знаешь, где мы сейчас находимся? Знаешь, как найти дорогу назад?

— Да, — сказал я, — лавка мясника через один перекресток. Я туда часто хожу.

— Ну, сынок, в таком случае я с тобой прощаюсь. Мне пора в путь. — Однако ему почему-то явно не хотелось уходить. Он спросил меня: — Вы с ней хорошо ладите?

— О" да, — сказал я, — отлично.

— Ты зовешь ее «мама», как я велел?

— Она хочет, чтоб я звал ее Лайза.

— Ох, в этом вся Лайза. Она любит, чтоб все было правильно и правдиво. Я восхищаюсь ею за это, но беда в том, что поступать правильно и правдиво бывает иной раз опасно. К примеру, куда спокойнее было бы, если б ты звал ее «мама», а не «Лайза». Если люди услышат, что ты зовешь ее «мама», они примут это на веру. И не станут задавать вопросы.

— Она говорит, люди могут удивиться, откуда я взялся.

Он немного поразмыслил над моим ответом, потом сказал:

— Да. Я об этом не подумал. Возможно, она права. Она все до конца продумывает. Научилась этому в школе страдания, бедная Лайза. Этот чертяга, твой отец…

— А она знает моего отца? — с любопытством спросил я, так как сам почти его не помнил.

— Когда-то знала, но ты не говори с ней о нем. Я хочу, чтоб она забыла. — Он повторил: — Забыла… — И добавил: — А я вот чуть не забыл самое главное. — Он достал из кармана конверт и сказал: — Отдай ей это и скажи, что, если случится какая беда, если она будет в чем-то нуждаться… пусть отдаст это она знает кому.

— «Отдаст это она знает кому», — повторил я. Это требовало запоминания — совсем как фраза на уроке грамматики.

Он спросил:

— Она счастлива там, с тобой?

— Вроде все в порядке, — сказал я.

— Я не хочу, чтобы ей было одиноко — никогда. А обо мне она хоть иногда говорит?

— О, да, — сказал я ему. — Все интересуется, когда вы объявитесь. И прислушивается к шагам.

— Мне кажется, — сказал он не очень уверенно, — она немножко привязана ко мне. По-своему, конечно.

Эта фраза пришла мне на память, когда Лайза в свою очередь сказала мне (а я только что вручил ей конверт «вместе с его любовью»):

— Право же он, мне кажется, очень привязан ко мне — по-своему. — Ни один из них, казалось, не был уверен в другом. Она добавила: — А тебе он нравится?

В те дни мы, видно, все трое немало и о многом размышляли.

— Тебе нужно хорошенько узнать Капитана, — заметила она и произнесла это так убежденно, что я по сей день помню в точности ее слова. На мгновение она как бы приоткрыла мне важный секрет, который мог прояснить и подернутое тайной прошлое, и не менее таинственное будущее, ожидавшее нас.

Что же до ближайшего будущего… ну, может быть, и не совсем ближайшего, так как я уже не могу припомнить, сколько прошло времени, прежде чем мы снова увидели Капитана, и в памяти у меня не сохранилось его возвращение. Было это через несколько недель или месяцев? Неважно; мне помнится вечер, когда он повел меня в кино — по-моему, на «Кинг-Конга». (Даже для моих юных глаз этот фильм выглядел уже тоща старым, но я помню, как Капитан, купив билеты, заметил: «В этом старом клоповнике крутят старые фильмы, а старые фильмы — они всегда самые лучшие».) Народу в кино было немного, так как было еще рано, но Капитан с большим тщанием выбирал нам места; для меня это было чуть слишком близко, и я спросил, нельзя ли пересесть на несколько рядов назад. Ответом было решительное «нет», и я заключил, что Капитан стал близорук с возрастом: мужчина за сорок представлялся мне тоща столь же древним, как пирамиды. Кинг-Конг (если это был Кинг-Конг) скакал по небоскребам с блондинкой на руках — имени ее я не помню. Все преследовали его — полиция, солдаты, даже, помнится, пожарные. Девушка сначала немного побрыкалась, но вскоре утихомирилась.