Капитан и Враг - Грин Грэм - Страница 6

— Я обойдусь, — сказал я. — Правда обойдусь.

Я ведь вроде бы знал, что у него туго с деньгами.

— У нее испортится настроение, если ты будешь спать без пижамы, — сказал Капитан.

Мы с Лайзой промолчали и вскоре услышали, как хлопнула, закрываясь за ним, входная дверь.

— Если ему что взбрело в голову, лучше с ним не спорить, — сказала Лайза.

— Пижама стоит кучу денег.

— У него всегда есть деньги на необходимости — во всяком случае так он говорит. А откуда он их берет, право, не знаю.

Странный это был день, так неожиданно начавшийся на школьном дворе. Я сел на одеяла, расстеленные на диване, и Лайза села рядом со мной.

Я сказал:

— Он ужасно странный.

Она сказала:

— Он очень хороший.

И, конечно, я недостаточно знал его, чтобы это отрицать. Чувствовал я себя здесь, безусловно, счастливее чем там, причем это «там» включало все места, где я до сих пор жил, в том числе квартиру моей тетки в Ричмонде.

— Я по-своему привязана к нему, — сказала Лайза, — и я уверена, что он привязан ко мне — тоже по-своему. Но иногда он такое для меня делает, что мне становится страшно. Скажи я ему, что хочу жемчужное ожерелье, могу поклясться, он мне его принесет. Может, не настоящее, но все равно жемчужное, а я-то разве пойму, какое оно? Вот взять, к примеру, хоть тебя…

— Он действительно добрый, — сказал я. — Он угостил меня двумя стаканами оранжада. И копченой лососиной.

— О, в общем-то, он добрым. Да, добрый. Никогда не стану это отрицать. И на него можно положиться — в известном смысле, как он это понимает. Взять хоть эту пижаму — он ее принесет, я уверена. Но вот как он ее добудет?..

Через полчаса я услышал звонок — один, потом два раза подряд — и заметил, как напряглась Лайза в ожидании третьего, а потом перед нами предстал Капитан с незавернутой пижамой в руках. Такой пижамы я не выбрал бы даже и в том возрасте, так как почему-то терпеть не мог оранжевый цвет, а у этой пижамы были не только оранжевые полосы, но еще и апельсины на кармашках. (Апельсины мне нравились только в оранжаде, но даже когда я пил оранжад, то зажмуривался, чтобы не видеть цвет напитка.)

— Где ты ее добыл? — спросила Лайза.

— Без всяких трудностей, — сказал Капитан, а сейчас, наверное, сказал бы: «Без проблем».

Это я сегодняшними глазами подметил, что он увильнул от прямого ответа. Память — она ведь обманщица. Уверен же я — или почти уверен — лишь в том, что он сказал мне:

— Пора на покой, Джим.

— Он что же, так и будет называться Джимом?

— Любым именем, каким ты захочешь, дорогая. Выбирай.

Вот уж тут я уверен, что правильно запомнил слово «дорогая», которым не часто пользовались в школе, или в доме моей тетки, или даже — как я позже узнаю — эти двое.

На диван я улегся в трусах, предварительно смяв как следует оранжевую пижаму, чтобы скрыть, что я в ней не спал.

На другое утро меня разбудил незнакомый женский голос, звавший: «Джим!». Я понятия не имел, где нахожусь. Пошарив под диваном в поисках привычного ночного горшка, но не обнаружив его — на коврике стояла лишь кастрюлька, — я в изумлении поглядел направо и налево, ожидая увидеть деревянные перегородки, которые в школьном дортуаре отделяли кровати друг от друга, но их не оказалось. Впервые за многие годы я был совсем один — ни голосов, ни тяжелого дыхания, ни портящих воздух трубных звуков. Только женский голос, зовущий снизу:

— Джим!

Кто такой «Джим»? Тут я увидел валявшуюся на полу пижаму и нехотя натянул ее.

Спускаясь по лестнице в подвал, я постепенно восстановил в памяти удивительные события прошедшего дня — я ничего не понимал и хотя был безмерно счастлив оттого, что не вернулся в школу, но в этом новом для меня мире чувствовал себя потерянным. Наверное, мальчику того возраста, в каком я тогда был, куда важнее понимать, кто он есть, чем чувствовать себя счастливым. А я был амаликитянин — и, безусловно, несчастный амаликитянин — и знал свое место в жизни, что было для меня куда важнее, чем чувствовать себя счастливым. Я знал своих врагов и знал, как избежать худшего, что они могут мне сделать. А теперь… Я толкнул дверь в конце лестницы, и передо мной предстала не женщина, а бледная встревоженная девчонка, пожалуй, всего лишь раза в два старше меня. Она сказала:

— Ты любишь яйца вкрутую или всмятку?

Я сказал:

— Всмятку. — И добавил: — А кто это Джим?

— Ты что же, не помнишь? — спросила она. — Капитан ведь сказал, чтобы я звала тебя Джимом. Тебе не нравится это имя?

— О нет, — сказал я, — уж лучше я буду Джимом, чем…

— Чем что?

— Лучше я буду Джимом, — уклончиво повторил я, потому что имена, как ни странно, достаточно важны. С ними ничего не поймешь, пока не опробуешь на слух. Но все-таки почему я стыдился имени Виктор и почему так легко согласился стать Джимом? — А где Капитан? — спросил я только затем, чтобы переменить тему.

— Ушел куда-то, — сказала она, — не знаю куда. — И, проведя меня на кухню, поставила на огонь воду, чтобы варить мне яйцо.

Я спросил ее:

— А он здесь живет?

— Когда он Тут, то да, вроде бы здесь живет, — сказала она. Возможно, такой ответ показался несколько загадочным даже ей самой, так как она добавила: — Вот ты получше узнаешь Капитана, тогда поймешь, что спрашивать его о чем-либо бесполезно. Он сам скажет тебе то, что сочтет нужным.

— Мне не очень нравится эта пижама, — сказал я.

— Она тебе немножко маловата.

— Я не про то. Я про цвет… и про апельсины.

— Ну, это, наверное, первое, что попало ему под руку, — сказала она.

— А не можем мы ее поменять?

— Мы же не миллионеры, — возмущенно возразила она. И потом: — Капитан — он очень добрый. Запомни это.

— Чудно. Его и зовут, как меня.

— Что? Разве его зовут Джим?

— Нет, настоящее-то имя у меня другое. — И нехотя добавил: — Виктор. — Я внимательно смотрел, не улыбнется ли она, но она не улыбнулась.

Она сказала:

— О, я думаю, он взял его на время. — И стала варить мне яйцо.

— А он берет себе разные имена?

— Когда я познакомилась с ним, у него было такое шикарное имя — полковник Кларидж, но он довольно быстро его сменил. Он сказал, что не тянет на такое имя.

— А теперь как его зовут?

— А ты любопытный малый, да? Мне можешь задавать любые вопросы, но с Капитаном этого не делай. Он волнуется, когда его расспрашивают. Как-то раз он сказал мне: «Лайза, все только и делают, что всю жизнь задают мне вопросы. Не приставай ко мне хоть ты, хорошо?» Так что я больше к нему не пристаю — не приставай и ты тоже.

— Но как же мне его звать?

— Зови Капитаном, как зову я. Надеюсь, этого имени он не сменит. — Внезапно глаза у нее залучались, словно ее ввели в комнату, где стояла большая сверкающая елка, увешанная игрушками и пакетиками с подарками. Лайза сказала; — Вот — слышишь? Это его шаги на лестнице. Я узнаю их из тысячи, но он все равно говорит, чтоб я ждала, пока он три раза не позвонит — один длинный звонок и два коротких. Будто я не знаю, что это он пришел, еще до всех этих звонков.

Закончила она свою тираду, уже стоя у двери, ну и, конечно же, раздались три звонка — один длинный и два коротких. Затем дверь открылась, и вот Лайза уже встречала Капитана со смесью облегчения и недовольства, точно он отсутствовал целый год. А я с любопытством наблюдал за ними — ведь я, наверное, впервые видел, как сложна человеческая любовь, но уже тогда меня поразило, до чего быстро исчезли ее проявления. Осталась лишь застенчивость и как бы страх. Лайза сказала:

— Малыш. — И отстранилась от Капитана.

— Верно, — сказал он, — малыш.

— Не съешь яйцо?

— Если это не слишком хлопотно. Я ведь заглянул, только чтобы…

— Да?

— …чтобы убедиться, что у тебя с малышом все в порядке.

По-моему, он тоща задержался и немного поел вместе с нами, но больше я, право, ничего не помню, даже не помню, был ли он все еще с нами, когда настала ночь.