Реалити-шоу "Замок" - Баштовая Ксения Николаевна - Страница 19

— Как вы? — выдохнул он.

— Наверно, нормально, — неуверенно протянула я, осторожно садясь и оглядываясь по сторонам.

Что за…? Я находилась на каком-то корабле. Деревянном. Трехмачтовом.

Рядом со мною замерло несколько человек. Все — какого-то разбойничьего вида. Да и одеты они были явно не в форму Росморфлота. Чего стоят высокие сапоги, темные брюки, подпоясанные кушаками, рубахи да жилетки. И сабли. Кривые, абордажные сабли.

Парень же, вытащивший меня из воды выглядел не менее живописно. Черный костюм моды так века шестнадцатого. Белоснежная кружевная рубашка и шпага.

А я? Господи, во что я одета?! Куда подевались брюки-клеш и топик?! Почему на мне зеленое платье с корсетом на шнуровке и длинной юбкой? Куда я попала?

От очередного обморока меня спас все тот же парень в черном костюме. Когда я начала медленно скатываться в сереющую полутьму, он, подхватив меня за талию, крикнул:

— Гарсиа, воды, живо!

Э-э… Вы что?! Я что вам, морковка?! Не надо меня поливать! Я с трудом села, мотнула головой и уставилась на брюнета:

— Что происходит?

— …Тая! Да что ты застыла перед этой картиной?! — впился мне в уши резкий Лелькин крик.

Я зажмурилась, очумело замотала головой, пытаясь понять, что происходит, и. открыв глаза поняла, что стою напротив одной из картин в художественной галерее. Рядом со мной — Лелька. Покосившись на картину неизвестного мне мариниста, она нетерпеливо бросила:

— Тай, ну что ты застыла у этого «Девятого вала»? Пошли! Я тебе кое-что покруче покажу!

И, схватив за руку, она потянула меня куда-то в глубину зала, мимо огромных каменных колонн. Наконец, однокурсница остановилась перед одним из полотен и гордо, словно сама нарисовала эту картину, поинтересовалась:

— Правда, красавчик?

Я медленно подняла взгляд, пытаясь понять, что же так могло заинтересовать подружку, и замерла, во все глаза уставившись на лицо парня, изображенного на портрете. Но как же это может быть?! Я же не видела этой картины! Я не могла ее видеть с того места, где стояла! Но сомнений не было: с картины на меня смотрел тот парень, увиденный мною на корабле.

Черные, цвета воронова крыла волосы. Зеленые звезды глаз. Высокий лоб. Небольшой шрамик на правом виске. Упрямые губы.

Но как?! У меня шизофрения?! Даже одежда была той же, в которой я его видела!!!

Я обеими руками вцепилась в Лельку:

— Кто это?!

Подружка скептически фыркнула:

— Как ты могла не слушать экскурсовода?! Это же автопортрет художника на выставку которого мы пришли!

— Кто он?! Расскажи!

Леля вздохнула и медленно начала:

— Его звали Габриель Диего Хосе Франсиско де Паула Хуан… дай бог памяти… Непомусено Мария де лос Ремедиос Криспиньяно де ла Сантисима Тринидад Аранде и Варела, — господи, как она это выговорила?! Не иначе с какой-нибудь таблички прочла! — Родился он, в тысяча — если мне не изменяет склероз — шестьсот восемьдесят третьем году, и происходил господин Аранде из знатного испанского рода, чуть ли не с королем за ручку здоровался. В общем, еще с детства мальчик великолепно рисовал, но, как и всякий дворянин, видел он себя только на королевской службе. В шестнадцать лет уже участвовал во множестве морских битв — юноша был морским офицером. А когда был на суше — рисовал.

Поговаривали, что это наследство прадеда — колдуна, графа там какого-то, продавшего душу дьяволу. Да и про самого, молодого художника болтали разное. Как Аранде удалось избежать тесного знакомства с инквизицией — одним небесам известно.

Так бы и продолжалось. Он рисовал и сражался, но когда ему исполнилось двадцать три, случилось несчастье, — в голосе Лельки зазвучали зловещие нотки. — Во время одной из битв его ранили в голову. Рана была небольшой, пуля скользнула по кости, но… молодой граф начал слепнуть. Возможно это было что-то нервное, может еще что, неизвестно.

Габриель Аранде сошел на берег, посвятил себя рисованию, но видел он все хуже. И вот, по легенде, художник сказал, что продаст душу дьяволу лишь за то, чтобы нарисовать еще десяток картин.

Дьявол не заставил себя ждать. Однажды вечером он явился Габриелю и предложил сделку: художник получает возможность нарисовать еще ровно десять картин, а после этого дьявол приобретает его душу. Договор был заключен.

И вот, свет увидели, пожалуй, лучшие творения Габриеля Аранде. После каждой новой картины дьявол являлся ему и напоминал о сделке. Естественно, испанец, помешанный на религии (они все там были такие — расцвет инквизиции, что тут скажешь) не хотел отдавать свою бессмертную душу и ударился в раскопки прадедушкиных дневников, ты ведь помнишь — тот был колдун?

И вот, художник принялся рисовать последнюю, десятую картину. Между прочим, это именно та, перед которой ты остановилась. Однажды, поздно вечером, граф зашел в свою мастерскую, где стояла недописанная картина и… — Лелька трагически оборвала свою речь.

— Ну?! — не выдержала я

— Больше его никто никогда не видел. Молодой граф Аранде пропал.

Я мотнула головой. Бред какой-то! А как же.

— Оль, но ведь морской пейзаж дорисован!

— Та-и-си-я! — страдальчески протянула подруга. — Где твои ухи?! Я ж тебе по-русски вроде говорю — не дорисована картина!

Из музея я выходила совершенно ошарашенная…»

ГЛАВА 19

СТАРАЯ ГЛУПАЯ СКАЗКА

Следующие страниц пятнадцать я читала, что называется, наискосок. Суть истории (и почему здесь нигде не написано, как она называлась?! В нормальных книгах наверху мтраницы всегда пишут!) сводилась к тому, что девица, начхав на грядущие экзамены (где она училась, я так и не поняла), каждый день с утречка рвалась в ставший родным музей, каким-то образом умудрялась встречаться со своим Габриэлем Диего, компостировала мозги бедному привидению (а кем он еще может быть?) и постепенно, что называется, влюблялась. Повторения, повторения: встречи, расставания. Наконец, глаз зацепился за что-то новое.

«…вершилась очередная встреча. То ли радоваться, то ли печалиться. Радоваться, что вижу его каждый день, и горевать, что слишком уж это все похоже на сказку. В самом деле. Насколько реальны встречи с парнем, который жил в семнадцатом веке? Может это все сон? Мираж?

Я опустила глаза, сделала шаг назад. Завтра экзамен по истории западноевропейской культуры. Что-то помню, что-то нет. На лекциях-семинарах исправно записывала, глядишь и сдам. А нет, будет первая пересдача за три года!

Внезапно, мне показалось, что где-то поблизости, практически за соседней колонной, раздается какое-то невнятное бормотание. Но кто может здесь быть? На улице уже темно, посетители разошлись, одна я торчу. Охранники да консьержки — в соседних залах. Тогда кто?!

Я осторожно прокралась на шум, выглянула из-за колонны. Да так и замерла, не отрывая пораженного взгляда от разворачивающегося пейзажа: перед автопортретом, который, казалось, целую жизнь назад, показала мне Лелька, прыгал, нетерпеливо грозя кулачком, небольшой, мне по колено, чертик… Классический, как в «Ночи перед рождеством» Гоголя или Роу.

Но ведь. Этого же не может быть. Или может?!

Чертик продолжал что-то злобно бормотать, я прислушалась.

— Ну, погоди еще!.. Думаешь, ушел в картину — и все?! Только тебя и видели?! А вот черта с два! — он противно захихикал. — Точнее, намного больше. Чертей… Ты-то свой договор сжег, но у нас ведь остался? Жаль в те времена никакой регистрации не велось, а сейчас в компьютер не вобьешь, за давностью лет, ну ничего, ничего… когда-нибудь тебе надоест эта картинка и тогда… договорчик-то — вот он! — И существо торжествующе потрясло кулаком с зажатым в нем свитком.

Решение пришло внезапно.

Надеюсь, Николай Васильевич не соврал.

Я шагнула вперед, нащупывая тонкую серебряную цепочку (ой, да какая разница, верю ли я во что-то или не верю? Хотите, считайте это данью моде), сдернула ее с шеи и набросила на чертика.