Реалити-шоу "Замок" - Баштовая Ксения Николаевна - Страница 18

Не знаю, как я добралась до своей комнаты. Кажется, некоторое время металась по одинаковым коридорам, несколько раз поднималась по каким-то бесконечным лестницам. Помню лишь, что в итоге ворвалась в какое-то помещение, и захлопнув за собой дверь, бессильно опустилась на диванчик у входа и залилась злыми слезами. Да так и заснула.

Сероватое свечение, льющееся откуда-то сверху (пожалуй, Замок мог бы поведать откуда собственно и льется свет, да только кто его спрашивал?) держалось недолго. Полчаса-час — и во внутренний двор Замка спустилась долгожданная ночь.

Солнце редко появлялось в этих краях, а потому о наступлении утра можно было догадаться лишь по тому, как рассеялись, исчезли черные хлопья сумрака, как погасли, горевшие в дальних закоулках огоньки, а где-то в глубине Замка, кажется, в оружейной, раздалось бряцанье металла.

И кто знает, Замок ли это проснулся, или его обитатели…

Я открыла глаза, сладко потянулась, да так и села, уставившись в потолок и припоминая давешние обиды. Я значит, нервничаю, слезы по Ллевеллину лью, а он смотрит на меня, как на врага народа! Ур-род! И ведь даже не поинтересовался, не голодна ли я! А ведь я не ужинала!

Пустой желудок отозвался недовольным урчанием.

А все этот Рыцарь виноват! Как вспомню, так и хочется дать по противной морде, а потом поцеловать… и еще раз, и еще…

У, Гелла, ну куда же тебя занесло, прекрати немедленно!

Все хватит об этом! И вообще. Это у меня от голода!

Надо ж хоть действительно покормить болезную. А то сейчас помрет еще от недоедания. Или чокнется…

Тут до меня наконец дошло, что что-то не так. Заснула я, точно помню, на каком-то диванчике, а проснулась на кровати. Широкой, под балдахином. Неподалеку примостился невысокий туалетный столик, уставленный всякими баночками, пузырьками и склянками. Рядом, на стуле с висящим на спинке полотенцем расположился тазик, наполненный водой. Это, как я понимаю, для умывания.

Логично мыслит. Хорошо хоть, пить не собралась.

Плеснув в лицо пахнущей розами водой из тазика, я вытерлась полотенцем, глянула в зеркало, висящее на стене.

Что не говори, главный недостаток устойчивой туши — наличие устойчивых пятен вокруг глаз после умывания.

Следующие пятнадцать минут мне пришлось потратить на отмывание собственного лица от последствий цивилизации. Надо переходить на народные средства: уголечком брови подводить, бураком — щеки красить.

Да уж, картинка достойная Роу!

Еще раз оглянувшись по сторонам, я обнаружила огромную — на литр, не меньше — фарфоровую кружку, разукрашенную легкомысленными цветочками и прикрытую сверху безобидным на вид пирожочком. Знаю я, сперва — «ужинайте-ужинайте», а потом все беленой приправлено!

Есть хотелось все сильнее.

А, ну их всех, в болото! Если еще и Замок решит меня травануть, то тут даже Ллевеллин не поможет!

Я цапнула кружку со столика, чудом не запутавшись в пышных кружевных рукавах своей ночнушки (блин, опять переодеть успели!) и не уронив на пол пирожок. Взяла булочку в одну руку, а кружку — в другую, принюхалась. Кажется, молоко. Осторожно откусила, отхлебнула. М-м-м-м! Вкуснотища!

— Фпафибо! — невнятно, но максимально громко сообщила я, надеясь, что послание дойдет до адресата. В конце концов, раз Замок живой, да еще и накормить меня решил. То, что я ему благодарна, точно поймет.

Все молоко я так и не выпила. Да и пирожок не дожевала. Тот, вроде не большой, оказался таким сытным. Съесть я смогла не больше половины.

Переодеваться мне не пришлось: к тому моменту, как я закончила утреннюю (ну не вечернюю же, в самом деле, когда в комнате так светло безо всякого освещения?) трапезу, я обнаружила, что теперь я уже одета… ну, примерно так же, как когда собиралась учиться ездить верхом. Разве что брюки были не серого, а черного цвета.

В общем, оставив кружку и огрызок пирожка на столике, я прошлась по комнате и задумалась, что же делать дальше. А вот не фиг, не фиг! К Ллевеллину я не пойду! Ибо обиделась! И вообще он редиска! По ассоциативному ряду идти не будем, а то опять, как в случае с «гадом», куда-нибудь не туда придем.

Я задумчиво оглянулась по сторонам. Арфа. Не-э-этушки! Этим вы меня не заставите заниматься даже под угрозой расстрела! Шкаф. Ага, спрятаться — и пусть он меня ищет! Придет же такое в голову! Книга. Ой. Точно, книга! На полу валяется! Это ведь, кажется, тот самый перевертыш! Правда, я ее в столовой вроде, оставляла. Как она здесь оказалась? Небось, тоже сама перемещается, как все эти замковые комнаты. Хорошо, хоть, что ног нет, а то «ногастый» фолиант моя нежная психика не пережила бы.

Так, ладно, шутки в стороны. Книга есть? Есть! Все равно заниматься сейчас вроде бы нечем, Замок от меня ничего не требует, а с Ллевеллином я общаться и сама не хочу. А раз так, почитаем.

Я подняла толстый томик, задумчиво провела кончиками пальцев по кожаному переплету. Подсказки, значит, даешь? А успокоить мою, как говорилось в каком-то романе, мятущуюся душу можешь?

На обложке проступила золотая вязь названия. Впрочем, читать я ее не стала, попросту наугад распахнув книгу.

ГЛАВА 18

А СЕЙЧАС, ДЕТКИ, Я РАССКАЖУ ВАМ СКАЗКУ

«…ясните мне доступным русским языком, зачем я согласилась на этот поход в художественный музей? Что здесь забыла?! Увы, но ответить на этот вопрос я так и не смогла.

Вообще, все началось с того, что в субботу утром, когда нормальные люди спят, а ненормальные едут на дачу, меня разбудил звонок в дверь. Накинув на плечи халат, я медленно поковыряла к двери, за которой (о, ужас!) оказалась моя однокурсница Лелька. Чуть ли не повизгивая от нетерпения, подруга заявила, что в музее началась новая выставка. Привезли картины какого-то доисторического художника, в смысле века так шестнадцатого. Итальянца или испанца — Лелька их практически не различает. А потому мой долг, как лучшей Лелькиной подруги, сопровождать ее на выставку.

И вот, заплатив кровный полтинник, я, зевая, медленно иду между картинами и, честно говоря, не могу понять, за каким чертом меня сюда притащили.

Морские пейзажи перемежаются натюрмортами, голос экскурсовода скучен и визглив. А я вдруг как статуя замираю перед одной картиной. Возможно, с точки зрения какого-нибудь просвещенного критика, здесь не было ничего стоящего, но я стояла и не могла отвести взгляда.

Море. Бескрайнее море. Белые барашки пены бегут по зеленоватым волнам. Где-то в вышине плывут пушинки облаков. Чуть правее, соприксаясь с тяжелой рамой, нависает скала. А на горизонте — корабль. Огромный трехмачтовик. Видно, что он недавно вышел из боя: паруса порваны, черными рваными ранами зияют в борту дыры от чужих пушечных ядер. Но в то же время видно, что это — корабль победителя.

И дело даже не в том, что художник не изобразил противника. Просто… Мне вдруг показалось, что во всем: в реющем на ветру флаге, в золотящейся в лучах солнца фигуре на носу корабля, в легкой тени, упавшей на палубу от пробежавшего облака, — во всем видна гордость. Отвага. Честь.

Внезапно мне почудилось, что ветер колыхнул паруса. Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я шагнула вперед и…

Подол юбки, обвившись вокруг лодыжек, камнем потянул меня на дно. Соленые брызги застыли на губах, а тугой корсет сдавил грудь.

Я пыталась плыть, но с каждым ударом сердца, набатным колоколом отдававшимся в голове, чувствовала, что еще чуть-чуть… Перед глазами потемнело, поплыла зеленоватая дымка. Соленая вода хлынула в рот.

Когда я пришла в чувства, оказалось, что лежу на чем-то твердом, жестком, покачивающемся. Надо мной склонился какой-то взволнованный парень. Его черные, слегка вьющиеся волосы намокли, а в зеленых глазах плескалась тревога.