Благословенная тьма - Черкасов Дмитрий - Страница 28

- Я про «Вия». Если помнишь, там в церковку, в финале, понабилось всякое дьявольское отродье, всех мастей и размеров. В церковку, заметь! Не куда-нибудь, не в сатанинское капище.

- Я помню, - нетерпеливо сказал Пантелеймон.

- Молодец. Похвально. Так вот: они как будто сошли со страниц книги и заявились ко мне. Самые разные, и даже такие, каких в окончательном варианте и не было - были в черновиках, да Николай Васильевич решил, очевидно, что выйдет перебор, и отказался. А в черновых вариантах у него были не просто черти, а какие-то совсем фантастические твари: башни с глазами, крабы… уже не припомню точно. Ты про то, конечно, не слыхивал?

Пантелеймон был вынужден признать его правоту.

- Ну, не страшно. И вот представь: то же самое приключилось и со мной: крадущиеся загогулины, блины, кривляющиеся ромбы на многосуставчатых ножках, дрожащая труба на колесах и многое другое. Были, конечно, и хрестоматийные бесы, лубочные - с копытами да рогами. Со свиными рылами…

- А Вий тоже был?

Ликтор уловил в вопросе Пантелеймона недоверие.

- Насмешничаешь? Иронизируешь? Маловер ты, однако. Отвечу тебе так: своими глазами не видел, не дошел он до своей своры, но что-то большое шаталось поблизости, вкруг поляны. Порыкивало, сопело…

- Может, медведь…

- Может, и медведь. Это, конечно, рациональное предположение, молодец. Только сам ты, окажись на моем месте, на медведя бы не подумал. В общем, окружила вся эта шальная братия поляну и двинулась по кругу. Хороводы у них - самое любимое дело. Даже про грибы иной раз говорят: ведьмин круг, неспроста это. Имя просто так не дают, а если ненароком и случится, то не прилепится. Тянутся ко мне, шипят, галдят что-то бессмысленное и вот-вот переступят черту… Что скрывать - запаниковал я. Не железный все-таки. А они все кружат, быстрее и быстрее, пока не слились в одно дымное кольцо. И тут я вижу, что выходит из лесу Полинка…

- Это та самая, которую растерзали?

- Она самая. Я тогда с ней не был еще знаком, только видел краешком глаза. И вот уразумел, что в окружении нечисти этой она явно себя чувствует как рыба в воде.

Разодрала дьявольское кольцо голыми руками - она и вся была голая, между прочим, один лишь веночек на голове из кувшинок, - и преспокойно вступила ко мне в круг.

Подошла, положила руки на плечи. Я, понятное дело - «свят, свят!». Что ж это за силища в ней, думаю, если даже круг ее не задержал? Она на все мои заклинания - ноль эмоций. Теперь-то мне ясно, что круг не помог, потому что была она все же живая, из плоти, а бесы - нет. Есть вещи, доступные человекам, но бесам неподвластные. Ну и вот - в глаза мои вперилась и четко так, будто обычным языком говорила, стала внушать. Не образами, как обычно мыслят, а четкими словами. Передала мне, что мое дело проигрышное, безнадежное. Что под пятой у дьяволов - вся деревня, до последнего человека. Что сами местные про то не знают, они словно бомбы с часовым механизмом, который сработает в назначенный час.

Тогда Зуевка снимется с места и разлетится во все концы света ядовитыми спорами.

Велела мне убираться по-хорошему, пока я не разделил общую участь. Пока она говорила, а бесы так и струились вокруг, но уже молча, будто бы уважительно. Она была над ними хозяйкой. Тут мне сделалось ясно, что с политической пропагандой придется обождать. Сперва я должен выжечь заразу каленым железом, да только как это сделать? Я один, а их хоть и мало, да для одного многовато… Не пойдешь же заниматься экзорцизмом по домам, когда тебя не просят. В общем, я постановил для себя сосредоточиться на одних только бесах, а все прочее - побоку… И перво-наперво следовало заручиться доверием населения.

Челобитных задумчиво слушал гладкую, без сучка и задоринки, речь Ликтора. Что-то в ней было не так. Слишком складно и в то же время слишком расплывчато, неопределенно.

Полный лес дьяволов, полная деревня одержимых - ладно. В конце концов, это обычное задание, хотя и более трудоемкое, чем всегда.

Почему такая секретность? Почему Виссарион утаил от Пантелеймона столь важные сведения?

И зачем направил его разбираться, зачем оговаривал Ликтора - если это был оговор?

Кто поджег ведьму? Чем грозит рассредоточение Зуевки по белу свету, что вообще у демонов на уме?

Пантелеймон тяжело вздохнул.

- Хочется тебе верить, - проговорил он медленно. - Но в твоих словах я покамест не вижу истины. Истина - она как огонь, как вспышка, все освещает. А я по-прежнему ощущаю себя в потемках.

Ликтор побарабанил пальцами по столу и совсем неожиданно задал пилатовский вопрос.

- Что есть истина? - прищурился он, подчеркивая слово «что» и, тем самым, намекая, что истины нет ни в чем.

Застигнутый врасплох, Пантелеймон зачем-то перевел взгляд на часы: без пяти минут полночь.

- «Я есмь истина - сказал Христос», - твердо ответил он. - «И камень преткновения, и соблазн».

Стрелка щелкнула, отмерив очередную минуту, и словно пригласила к дискуссии.

Глава 11

Евангелие от вервольфа Вопрос об истине не настолько прост и очевиден, как может показаться.

Его можно понять по-разному и, соответственно, по-разному на него ответить.

Все дело в ударении.

В булгаковском романе, например, где речь идет о Евангелии от сатаны, ударение ставится на слове «истина», а потому Иешуа Га-Ноцри начинает разъяснять, в чем она заключается, - в частности, в головной боли прокуратора. Но если поставить ударение на слове «что», то вопрос приобретает риторическое звучание и отдает сарказмом.

ЧТО есть истина?

Сама интонация подразумевает горькое утверждение: истины вовсе нет.

Спрашивающего не интересует ответ на вопрос, он всего лишь хочет заявить: за что ни возьмись, куда ни ткни - все это ложное, зыбкое, преходящее…

На эту разницу Ликтор немедленно указал протодьякону.

- Мне странно слышать, что духовное лицо опирается на мирские источники, - отреагировал Пантелеймон, отвлекаясь на посторонние мысли. Что-то беспокоило его, какое-то невыясненное дело. И ведь не так давно он размышлял над этим…

Пока Ликтор продолжал упоенно вещать о «Мастере и Маргарите», протодьякон все вспомнил:

- Ликтор - это твоя настоящая фамилия? - спросил он неожиданно.

Вопрос застал хозяина врасплох. Впервые за весь вечер он смешался - совсем ненадолго, но растерялся. Тень тревоги скользнула по его заросшему лицу.

Непонятной, необоснованной тревоги.

- Настоящая… - проговорил он медленно. - А в чем дело?

- Просто так, - ответил Пантелеймон. - Редкая, вот я и спросил.

- Немецкие крови, - добавил тот, пристально глядя на протодьякона. - Я ведь родом из Казахстана… а до того родичи жили в Поволжье.

Челобитных ничего не сказал и только кивнул, пытаясь сообразить, что же такое особенное напоминает ему эта якобы немецкая фамилия.

А Ликтор, выждав еще немного, продолжил свою речь: -…И вот ты, значит, говоришь, что истина - Христос. Но ты лишь повторяешь Писание, ни на шаг не приближаясь к познанию. Глупо требовать от ликвидатора основательного знания теологии, ты уж не серчай. Да только ты идешь по стопам Фомы Кемпийского, призывавшего подражать Христу, тогда как для обычного смертного это заведомо бесполезное дело. И даже вредное, потому что вот он, такой подражатель: он постится, он истязает свою плоть, он денно и нощно молится, отгоняя от себя скверну; он проповедует, во всем себя ограничивает - и постепенно становится надменным, преисполняясь гордыней, которая есть тяжкий грех. Христос - не от мира сего, и к Нему не приблизиться, не будь на то Его воли. Ведь Он не только человек, но и Бог - единственный среди людей.

Протодьякон крякнул от негодования:

- По-твоему выходит, что подражание высокому - греховно? Да, мы бесконечно удалены от Господа, но человек, которого ты описал, всего лишь исполняет заповеди, божественные предписания. В чем же его грех? Ты призываешь пренебречь законом? Христос сказал, что пришел не нарушить закон, но исполнить его…