«На суше и на море» - 72. Фантастика - Абрамов Александр Иванович - Страница 4

Сафари с огнетушителями

На рассвете к подводной тропе вышли семеро охотников во главе с Прохоровым. У каждого под локтем болтался на охотничьем ремешке огнетушитель. Кто посильнее, взял два.

— Сафари на Венере, — сострил Панкин.

Никто не откликнулся. Только Прохоров, нащупав ногой тропу в осоке, сурово погрозил пальцем.

— Придержи язык, парень. Не на волка идем.

Болото встретило нас тем же сизоватым туманом, пронизывающей до костей сыростью, ядовитой зеленью осоки и дегтярной водой в широких, как пруды, бочажках. Пахло тиной и тухлыми яйцами.

— Сероводород, — пояснил всезнающий Панкин.

И опять никто не откликнулся. Только чмокали, тяжело разбрасывая грязь, сапоги, осторожно ступавшие по узкой хребтине тропы. Огневки не показывались. Или улетели, или спали где-нибудь в кипящей воде. Мы шарили глазами по сторонам, пытаясь отыскать в рассеивающемся тумане следы этих диковинных гейзеров, пока Прохоров, возглавляющий нашу цепочку, не крикнул:

— Справа кипит!

Я увидел то же самое, что и в первый раз: ржавая вода в бочажке кипела, как в чайнике, а затем что-то свернулось трубкой и двинулось к нам над стрелками опаленной осоки, словно на воздушной подушке.

Прохоров замешкался, но шедший за ним по пятам охотник успел нажать боек огнетушителя. Струя пены ударила прямо в центр огненной трубки. Она съежилась, сморщилась, сломалась, как смятая в руке сигарета. Пена буквально съедала самую ткань огневки. То, что могло стать огненно-багровым листом, потонуло в ржавой воде, словно старая грязная тряпка. Даже вода нигде не вспузырилась.

— Клево, — сказал охотник.

Настроение у всех поднялось. Прошлое ощущение беззащитности как рукой сняло. Уже не подводный горбыль тропы откликался на каждый шаг наш, а прогибавшиеся в холодной грязи самодельные лыжи-плетенки, да и близость острова уже ощущалась и в густоте окружающего тумана, как бы собирающегося сюда со всего болота, и в более частом кустарнике на кочках. Но ничто не выдавало присутствия поджидающего нас зверя. Да и можно ли было назвать это нечто зверем? Кто знает, может быть, на неведомой нам планете то был растительный организм вроде летающего цветка-мухоловки. Огонь внутри? А разве наша «крапива» не обжигает? Только природа ожога и его сила сделали эту летающую крапиву смертельно опасной.

Остров на болоте — клочок торфяной суши, окруженный вязкой ржавой топью с проплешинами осоки и ряски, яркой даже в эти белесые утренние часы. Солнце уже взошло, хотя из лесу его видно не было, но в хлопьях тумана на берегу уже проступали переплетения кустарника, почти черного по сравнению с болотной зеленью. Болото мелело, теряло вязкость, плетеные лыжи уходили под воду. Прохоров снял их и стоял по колено в грязи.

— Лыжи оставим вон на той горбинке, — он указал на полосу подсохшей рыжей грязи, полого подымающейся за его спиной к кустам, цеплявшим туман, как новогодняя елка вату.

— Отсюда начнем, сюда и вернемся. Пойдем в растяжку, полукольцом, как на зверя. Ничего не пропускай, какая бы пакость ни встретилась. Любую туши.

— А ежели не горит? — спросил кто-то.

— Все одно пропенивай.

Мы ринулись напрямик сквозь кусты, ломая и раздвигая их. Никакой внеземной жизни кругом — только цепкий таежный кустарник, продираться сквозь который с нашим необычным охотничьим снаряжением было адски трудно. Казалось, мы преодолевали проволочные заграждения на особо укрепленном участке. Все молчали, будто боясь неосторожно вырвавшимся словом насторожить врага.

И лишь тогда, когда кусты расступились под напором замшелых елей и лиственниц, Прохоров, тяжело вздохнув, проговорил:

— Не пойму что-то.

— Чего именно?

— Подлесок разросся. Всего три месяца назад по весне здесь лазил. Никакой чащи.

— Да и трава на луговине разрослась как подкормленная. В траве цветы — какие-то белые пучки на жирных стеблях, а между ними…

— Стой! — крикнул Прохоров.

Раздвигая цветы, на нас без всякой опоры медленно плыли в воздухе, а может быть, подпрыгивали, отталкиваясь от стеблей и листьев, желтые и синие «авоськи», в каких хозяйки приносят с базара зелень, только более емкие и редкие, с широкими переплетениями, словно у гамака. То сжимаясь, то раздуваясь, они приближались к нам совершенно бесшумно, как в любительском фильме, который не захотели или не сумели озвучить.

Первым ударил из огнетушителя Прохоров, потом я. Две струи пены смяли диковинные создания, спутали их плетенку и погасили цвет. Упали они в траву, рыжие, как ржавая вода в в болоте, и расползлись жижицей.

— Капут, — сказал Прохоров. — Подождем-поглядим, что это за сеточки. Может, еще выплывут. Сама паутина на мух идет.

— А где же мухи-то?

— Н-да… — огляделся Прохоров, — нет мошкары. Ни паука, ни комарика. И клещей твоих, должно быть, тоже нет.

Действительно, лес как вымер. Ни одной мошки не промелькнуло перед глазами, ни одной бабочки не вспорхнуло с цветка. Ни стрекота, ни цокота, ни птичьего свиста.

— Выделяют углекислоту в комплексе с аттрактантами, — сказал Панкин.

Все-таки он кое-что знал, этот новосибирский завхоз. Аттрактанты — это всего-навсего вещества, привлекающие насекомых. Я это знал, а Прохоров спрашивать не стал, только нахмурился: огнетушитель у Панкина по-прежнему болтался под локтем, а в руках сверкал линзами «Зоркий». Я уже давно приметил фотоаппарат, да помалкивал. Пока двух огнетушителей хватает — пусть щелкает. Ведь и ученой экспедиции надо что-то предъявить взамен живой «авоськи». Отловить ее, думаю, не мог бы самый опытный зверолов.

Справа кто-то вскрикнул, раздалось шипение огнетушителя, отчаянный вопль: «Держи!» И тут же из кустов выпрыгнуло какое-то странное сооружение, членистоногое и членистотелое, если можно так выразиться, потому что собственно тела не было, а двигался некий скелет из гибких велосипедных спиц-трубок, по которым струилась то и дело менявшая цвет жидкость. Головы у существа не было, или она находилась в центре конструкции и напоминала никелированную зажигалку, увеличенную раз в десять.

Щелкнул «Зоркий», потом еще раз. Но тут пенная струя из моего огнетушителя рубанула диковинного «паука» или «кузнечика», рассекла его надвое и мгновенно превратила останки в рыжие хвостики, торчащие из пены. «Зоркий» опять щелкнул.

— Штучки-дрючки, — неодобрительно сказал Прохоров. Но Панкина смутить было трудно: он знал, что делал.

— Вот эта штучка оставляет науке то, что вы разрушаете.

А разрушили мы все, что не было порождением окружающего болота и леса. Одна за другой две пенные струи смыли в грязь еще трех «кузнечиков». Погиб и огромный темно-зеленый шар, спрыгнувший на нас с высохшей елки. Шли мы настороженно и медленно. Все труднее становилось дышать. Где-то поблизости утечка кислорода из воздуха и приток углекислого газа происходили быстрее, чем восстанавливалось природное равновесие.

— По-моему, это и есть центральный очаг, — сказал Панкин.

— Чего? — не понял Прохоров.

— Внеземной жизни Должно быть, здесь и упал контейнер.

— Погодите, — насторожился Прохоров, — я сейчас передам по цепочке. Знаю где. В Митькином логе.

Я уже не спрашивал, откуда у него такая уверенность. Минут пять мы прождали в зловещей тишине леса без насекомых и птиц, пока бесшумно, как индеец, не появился Прохоров.

— Ермолая Корогкова обожгло, — сквозь зубы проговорил он. — Замешкался, не успел ударить струей. Хорошо, другие помогли. Пошли, — Прохоров ринулся в темный строй наполовину сожженных елей. Какой пожар здесь бушевал, было ясно.

До сих пор я шел, охваченный только возбуждением и любопытством. И страха не испытывал ни чуточки. Понимать-то я понимал, на что иду, а вот оценить опасности не мог. А сейчас бешеные глаза Прохорова, его нехотя, сквозь зубы брошенная реплика, словно в прорубь меня окунули. Даже сердце заледенело и судорогой икры свело. Душа в пятки ушла. Все-таки есть что-то в этой прилипшей к языку поговорочке.