«На суше и на море» - 72. Фантастика - Абрамов Александр Иванович - Страница 3

— Сообщили в район?

— Да кто же Ваньке поверит? Самогонщик и враль. И собаку, верно, сам подстрелил.

— А кто-нибудь еще видел?

— Огневок-то? Идет слушок. Проверить бы, да брательники побаиваются. А одному на болоте не резон.

— Так пойдем вместе, — обрадовался я. — У нас и ружье на двоих.

— Ружей-то хватит, — задумался Прохоров, критически оглядывая наше снаряжение. — Только без груза пойдем. Налегке. Огневки там или не огневки, а на болоте сноровка нужна.

На рассвете мы уже стояли на краю леса. Низкое-низкое небо, такое же темное, как окружавшие нас ели и лиственницы, нависало над плотным сизым туманом. Туман съедал и даль, и близь, и дегтярную воду у самого берега. За спиной у каждого кроме охотничьей двустволки болталась пара болотных лыж, коротких и широких. Но Прохоров, не надевая их, шагнул прямо в воду. Сапоги у него в отличие от наших, резиновых, были яловые, высокие, до бедра, и туго перетянуты сверху тоненьким ремешком. Да и брезентовая куртка Семена лучше защищала от дождя, чем наши городские «болоньи».

— Шагайте смело, — сказал Прохоров, — глубоко не провалитесь, под ногами тропа.

Мы шли по мелкой воде, ощущая под ногами скользкий горбыль и старались не отставать от шагавшего впереди Прохорова. Туман словно отползал перед нами, высветляя торчавшие из воды кочки с зеленой болотной травой или сизыми мшаниками.

— Стоп, — сказал вдруг Прохоров через полчаса, — влазь на кочку и обувайся.

Под обувкой он подразумевал лыжи, которые мы довольно сносно прикрепили к нашим хлебнувшим уже воды сапогам.

— Тропа кончилась? — спросил я.

— Сворачивает, а нам к острову надо, — сказал Прохоров. — Ближе друг к дружке держись, а то оступишься — засосет.

Мы пошли на лыжах, легко сказать пошли — еле-еле переступали, с трудом вытягивая их из топкой грязи, но все-таки шли, не проваливались. «Прохоровские» держали марку: не размокали и не соскакивали. Так мы шли еще с полчаса, а нужный нам островок все еще прятался в тумане. Вблизи туман совсем рассеялся, открыв картину, на которую не польстился бы ни один пейзажист. Черная грязь под ногами, ядовитая зелень травы и кочки с выгоревшим почему-то мхом. Потом уж мы поняли, почему он выгорел.

— Теперь смотри в оба, ребята, — предупредил Прохоров.

— А чего смотреть? — отозвался идущий впереди меня Углич. — Осока да кочки, — и вдруг замер с открытым ртом.

Впереди, метрах в двадцати от нас, вода вокруг кочки кипела и булькала, именно кипела, а не пузырилась от подземных газов.

И вдруг из облака пара поднялся в воздух раскаленный лист, словно его сорвало ветром с крыши горящего дома. Поднявшись метра на три-четыре, он начал медленно сворачиваться в ржавую трубу, точь-в-точь колено обычной водосточной. Не дожидаясь дальнейших сюрпризов, Прохоров выстрелил из обоих стволов. Я знал, что ружье у него заряжено крупной картечью, но она прошла сквозь лист, ничего не изменив в его структуре. Будто бросили в волка горсть песку.

Ржавая труба не слишком быстро, но и не слишком медленно наподобие лениво летящей птицы ринулась мимо остолбеневшего Прохорова к стоявшему позади Угличу. Тот даже выстрелить не успел, поднял двустволку прикладом вверх и ударил в разворот багрово-пылающего листа. Приклад, как топор, расколол лист надвое, и обе огненные половинки, скользнув по рукам Углича, погрузились в черную жижу. Тотчас же вода закипела, вздымаясь двумя фонтанами пара, как новоявленные гейзеры. Славка вскрикнул, выронил двустволку, погрузил обожженные руки в болото. Но вода кругом была слишком горячей.

— Назад! — крикнул Прохоров и помахал рукой: отступайте, мол. Я подхватил Славку под руки, и оба мы, ковыляя кое-как на залитых грязью лыжах, отступили метров на пятьдесят.

Обе половинки раскаленного листа сближались, соединяясь по разрыву, как амеба. «Дальше! Дальше!» — кричал, отходя, Прохоров. Но сам он почему-то отходил медленно, в руке у него чернел не то камень, не то деревяшка. Лист, поднявшись из дегтярной жижи, согнулся и разогнулся, словно пробуя прочность стыка. Он был совсем такой же, как и десять минут назад, когда его расколол приклад Углича.

И тут Прохоров швырнул свой черный, похожий на камень предмет прямо в центр огненного листа, одновременно плюхнувшись в болотную грязь. Грохот взрыва ударил в барабанные перепонки. Прохоров уже стоял на лыжах, а пылающего листа словно и не было — только плавали кругом какие-то рыжие тряпки. Но они медленно подтягивались друг к другу. Казалось, их стягивала, точно магнит, какая-то неведомая сила, и с каждой минутой лист постепенно собирался из лохмотьев и вскоре вырос до размера половичка, какой обычно кладут у входной двери в квартиру.

— Это «лимонка», — пояснил Прохоров. — Сберег после войны на всякий случай. Мало ли что на охоте бывает…

— Этого зверя и «лимонка» не берет, — сказал я. — Потопали-ка домой скорее, пока он не склеился. А Славку в больницу придется отправить. Руки здорово обожжены.

Возвращались молча. Углич стонал, то и дело останавливаясь и опуская руки в холодную жижу болота. Шли долго, поминутно оглядываясь, не преследует ли огневка. Но она не появлялась. Наконец добрались и до подводной хребтины тропы. Только тут Прохоров спросил:

— Что ж делать будем?

— Телеграфируем в Новосибирск.

— Там уж знают. Еще до вашего прихода все болота кругом на вертолетах обследовали. Ничего не нашли.

— Теперь уже не искать надо.

— А что? Газом травить?

— Не знаю. Может, и газом.

О клещах мы забыли. Появился враг пострашнее… То он возникал у кромки болота в совхозе «Ермак», то совсем рядом с нашей деревней на лесной пасеке. В совхозе два багровых листа сожгли трактор. Причем, по свидетельству очевидцев, вспышка горючего не принесла им никакого вреда: огневки вынырнули из пламени, как купальщики из бассейна. На авторемонтном дворе, когда они налетели, народу было немного, да и те разбежались кто куда. А непонятные создания, покружившись над ожидавшими ремонта машинами, слизнули на лету дремавшего на солнце пса, кур и скрылись на болоте. На пасеке огневки — их было уже три — учинили форменный разгром. Все ульи были сожжены целиком, а пчелы исчезли, словно их ветром сдуло. Пасечника спасла сетка, коснувшись которой огневки почему-то отступили, только слегка оплавили металлические прутики. Но самого пасечника из-за ожогов на лице вслед за Угличем пришлось отправить в больницу.

Я жил у Прохорова, вместе с ним волнуясь и нервничая в ожидании ответа на мою подробную телеграмму в Новосибирский академгородок. Ответ не заставил себя ждать. Уже на другой день после налета огневок на пасеку на лужайке у сельсовета опустился вертолет со странным грузом — огнетушителями. Груз сопровождал завхоз экспедиции Панкин, обогнавший ученых, застрявших где-то по пути из-за нелетной погоды.

Мы, естественно, заинтересовались.

— Зачем огнетушители?

— Лучший вид оружия. Проверен в Англии. О хейлшемском метеорите слыхали? — И Панкин рассказал нам о судьбе внеземной жизни, погибшей от огнетушителя английского школьника.

— Что же будем делать? — повторил свой вопрос Прохоров.

— Ждать, — решил Панкин.

— Кого?

— Экспедицию. Ученые, думаешь, зря едут?

— Пока ученые едут, нас с тобой эта пакость одолеет. Летит и летит. Управы на нее нет.

— Есть управа, — вмешался я. — Зря, что ли, прислали эту кучу огнетушителей? Знали что делали. Ну, а у нас выхода нет. Чем скорее начнем, тем меньше жертв.

— Не дам, — запротестовал Панкин. — Отвечать будете.

— Ответим, — сказал Прохоров, — а мешкать нельзя. Завтра с утра и начнем. Десяток лыж в деревне найдется. Охотники тоже.

К вечеру, когда на дороге нашли полурасплавленный велосипед Вальки-почтальонши и ее саму в бессознательном состоянии, Панкин капитулировал.

— Ладно. На мой страх и риск. Берите. Только и я с вами.