Однажды в Америке - Грей Гарри - Страница 19

— Давай-давай, привыкай. Помнишь, что говорила Старая Заколка Монс? Что мы все кончим свои дни на очень горячем стуле.

— А чтоб она сдохла, — ответил Косой, прыгая на одной ноге и потирая обожженную задницу.

Появился служитель с прохладными белыми простынями. Он расстелил их на лежаках, и мы с комфортом разлеглись и расслабились. Вскоре пот потек с нас непрерывными струйками. Косой похлопал себя цо ляжке.

— Ребята, вам как больше нравится: остаться чуточку сырыми или хорошенько прожариться?

Простак окинул его изучающим взглядом.

— Ты слишком худой и жесткий, друг Косой.

Макс подошел к висящему на стене термометру и воскликнул:

— Ого! Больше восьмидесяти градусов!

Другие посетители перешептывались и постреливали взглядами в нашу сторону. Видимо, они знали, кто мы такие. За последнее время мы привыкли к подобному проявлению внимания и дружелюбно кивали в ответ. Макс вызвал служителя и заказал холодного пива для всех присутствующих. С разных сторон послышались слова благодарности. Два симпатичных молодых парня, улыбающихся, словно смущенные школьницы, подошли, чтобы сказать спасибо. Один из них прошепелявил:

— Мы много шлышали о ваш, ребята, и о ваш, миштер Макш. Мы решили лишно поблагодарить ваш жа пиво.

Второй стоял рядом, одной рукой придерживая обмотанную вокруг бедер простыню, а другой по-женски приглаживая свои длинные обесцвеченные волосы.

— Мы хотели убедиться, что без одежды вы так же красивы, как и в ней, — сказал он.

— Ну и? — забавляясь, спросил Макс.

— Вы просто образцы мужской красоты. Честное слово!

— Достаточно, девочки, — процедил я, оттопырив губу. — Проваливайте. И по-быстрому!

Молодые люди суетливо поправили на себе простыни.

— Пойдем отшуда, эти ребята шлишком грубы для наш, — позвал шепелявый своего приятеля. Тот помахал нам рукой.

— Пока, милашки! — И они бросились наутек.

Косой с отвращением сплюнул:

— Черт бы побрал этих подонков. Надо было бы хорошенько им задать. Может, это бы их вылечило.

— Ну и глупо, — сказал я, — так их не вылечишь.

— Да, Башка прав. Их можно только пожалеть, — произнес Макс. Я кивнул и добавил:

— Конечно. Я думаю, что они не властны над своим сексуальным поведением.

— А что делает гомика гомиком? — поинтересовался Простак.

— В основном среда обитания, — ответил я.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Косой.

— Ну… — я на секунду задумался, как бы получше объяснить это Косому. — Возьми, к примеру, нас. Наша среда обитания — это то, как нас воспитали, или то, как мы сами себя воспитали. Мы все неплохо провели время с Пегги, с Фанни и кое с кем еще…

Остальные заржали от такого примера. Я продолжил:

— Мы противоположны гомикам, но в некотором смысле тоже являемся ребятами со странностью. Мы другая противоположность. Может быть, от нашего образа жизни у нас начало вырабатываться слишком много мужских гормонов. Поэтому мы сильные и жесткие. Как я и говорил, считается, что гомосексуализм вызывается в основном средой обитания, но в некоторых случаях он может быть врожденным явлением.

— Что, нормальным языком говорить не можешь? — проворчал Косой.

Смеющийся Макс взялся за упрощенное объяснение:

— Это означает, что некоторые из них получаются такими еще в животах у своих матерей.

— Эй, Башка, — окликнул меня Косой, — откуда ты знаешь ответы на все вопросы? Получился таким еще в животе?

— Да нет, Косой. Я родился с обычным мозгом. Просто я развил его, почитывая то одно, то другое. И хочешь, открою тебе один секрет? Из-за того, что я время от времени почитываю, ты ведь считаешь меня умным, так?

— Шумным, — поправил он.

— Ладно, ладно, не перебивай. Значит, по сравнению с тобой, не читающим вовсе, я знаю ответы на все вопросы, да?

— Ну и что?

— А то, что по сравнению с людьми, которые по-настоящему читают и имеют образование, я такой же безграмотный, как все вы. Все относительно.

— Относительно, как теория относительности Эйнштейна? — влез Простак.

— Да, как теория относительности Эйнштейна.

— Значит, ты признаешь, что самый умный в мире Эйнштейн, а не ты? — спросил Косой.

— Да, — скромно согласился я, — я всего лишь самый умный в мире после Эйнштейна.

— Ладно, кончайте этот треп, — сонно пробормотал Макс.

Еще немного посидев в парной, мы перешли в соседнее помещение, где нас обмыл банщик. Затем Макс минут на десять заскочил в служебный кабинет Лутки. Выйдя оттуда, он кивнул: «Все согласовано!» Мы разошлись по отведенным нам комнатам в гостинице при бане, и я немного вздремнул.

В семь тридцать Макс легонько постучал в мою дверь и прошептал:

— Эй, Башка! Пора вставать.

Я мгновенно проснулся. Мне опять снился странный сон. Видимо, я все еще находился под воздействием опиума, хотя совсем недавно, в парной, моя голова была совершенно ясной.

Мы быстро оделись и крадучись вышли через черный ход. Никто не заметил, как мы покинули бани.

Мы пешком направились в закусочную Шиммеля на Хьюстон-стрит. Утреннее солнце уже высоко поднялось над рекой. Деловитые домохозяйки приступили к работе, вывешивая из окон постельное белье для проветривания. Женщина с верхнего этажа пронзительно кричала:

Продавец льда! Эй-ей! Продавец льда!

Продавец придержал свою лошадь и проорал в ответ:

— Да, леди?

— Отправьте мне сюда, пожалуйста, большой кусок льда на десять пенсов, хорошо?

— Да, леди! — вновь проорал он.

Мусорщики уже вываливали воняющие отходы в свои телеги и с грохотом швыряли на тротуар пустые мусорные баки. Дверь многоэтажки с треском распахнулась, и из нее выскочил мальчишка. Он с топотом промчался по ступенькам крыльца. Из окна высунулась женщина, ее большие неприкрытые груди свесились на подоконник. Она закричала вслед убегающему пацану:

— Джек! Джек! Дорогой, не забудь быть сегодня в школе хорошим мальчиком!

Не сбавляя скорости, пацан крикнул через плечо:

— Я буду хорошим, когда сдохну!

Помятые, выглядящие преждевременно постаревшими мужчины плелись вдоль по улице на свою потогонную работу. Пустая банка из-под сардин едва не попала в удирающего на работу мужа. Его воинственная жена вопила ему вслед:

— Чтоб ты сдох, Янкель! Чтоб тебе голову оторвали!

В ответ он прокричал всего лишь одно слово:

— Стерва!

Подобные прекрасным цветам, растущим на клумбах с хорошо унавоженной землей, нарядно одетые девушки с элегантными прическами, аккуратно уложенными для нового рабочего дня, выходили на улицу из темных, сырых, вонючих многоэтажек. Пока мы шли, я думал, что все эти люди являются необходимой и покорной составляющей трущоб. Только посмотрите на них! Ну ижизнь! Быть скопом запертыми в этих зловонных свинарниках. Сейчас они выходят из них на работу. А после работы вновь идут в свое гетто.

Ну и жизнь! Во мне шевельнулось что-то, похожее на жалость. Теперь посмотрим на нас. Мы тоже появились на свет здесь. Мы тоже были частью Ист-Сайда и тоже начинали свой очередной день. Я усмехнулся про себя. Однако какая огромная разница! Мы не были покорной частью. Мы были небольшой бандой, боевой единицей в мощном сообществе банд. Да, мы были бандой бунтарей.

Мы небрежно пересекали эти грязные, живущие напряженной жизнью улицы, держа путь в закусочную, где нас ждали кофе и пирожки. И так же небрежно мы отправимся совершать тщательно подготовленный налет… Я спорил сам с собой и никак не мог решить, повлияла ли на нас жизнь в этих местах. Банды не объявляются в благополучных районах города. Кто когда-нибудь слышал о банде с Пятой авеню или о банде с Парк-авеню? Впрочем, если подумать, у них тоже есть банды, но они действуют совсем по-другому. Я посмеялся над своей глупостью. Они гораздо умнее нас и действуют на законных основаниях. Они грабят людей так же, как грабим их мы, но только без пистолетов, там, на Уолл-стрит[8]. И они тоже орудуют бандами, финансовыми бандами. Они используют деньги с той же целью, с какой мы используем оружие. И может быть, в чем-то их мораль совсем не отличается от нашей… Фью! Ублюдки! Может быть, у нас больше морали и достоинства, чем у них. Они так же незаконны, как и мы. Да, все до одного незаконны. Все ублюдки.