Год любви - Томас Рози - Страница 67

– Мы рады, – без обиняков заявил он. – В последнее время нам нечасто доводится видеть друзей Пэнси. Это Ким, моя жена.

Ким поздоровалась с Пэнси совсем не так тепло, как Мейсфилд. Она подставила ей щеку для поцелуя и тут же стерла его след кончиком пальца.

– Дорогая, – томно проговорила Ким, – опять ты в джинсах! Я понимаю, ты студентка, но неужели тебе больше нечего надеть? Если это так, то давай поедем сегодня по магазинам, я тебя приодену. Нельзя же ходить в таком виде! К нам сегодня приглашены на обед Рикаделло!

– Ким, – весело откликнулась Пэнси, – я пригласила Хлою специально для тебя! Она почти так же, как и ты, обожает ходить по магазинам. Хлоя составит тебе компанию, Элен будет любоваться картинами и старинными мрачными соборами, а я… – Пэнси закружилась по мраморному полу, – я буду объедаться всякой вкуснятиной – в Оксфорде ведь кормят отвратительно! – и любоваться на мальчиков в гондолах. А сейчас я бы с удовольствием выпила чаю.

– Сначала проведи наверх своих подруг, – резко сказал Мейсфилд.

Пэнси вздрогнула и покраснела, потом любезно кивнула и повела девушек в дом. Идя за подругой, Элен думала о том, что властный отец и очень современная мачеха до сих пор обращаются с Пэнси как с капризным ребенком. Можно себе представить, как Пэнси это надоело!

Комнаты для гостей находились на верхнем этаже. Элен чуть ли не бегом бросилась к окну и распахнула балконную дверь. Внизу простирался Большой Канал, она видела купола собора Святого Марка и верхушку стройной колокольни, стоявшей на площади. Элен завороженно наклонилась вниз, словно припадая к живительному источнику. Уличные шумы разлетались по воздуху, взмывая к серо-голубому небу, и как бы оседали на раскаленных на солнце крышах, так что даже оглушительный грохот казался Элен, стоявшей на балконе, напоминавшем орлиное гнездо, этаким птичьим щебетаньем.

– Смотри не свались! – предупредила подошедшая сзади Пэнси.

Элен обернулась.

– В сравнении с этим из Фоллиз-Хауса открывается ужасно унылый вид, – смеясь, сказала она. – Пэнси, спасибо за то, что ты меня пригласила! Это для меня так много значит…

– Я вижу по твоему лицу, – тихо произнесла Пэнси. – Хорошо, что ты сюда приехала. Как бы мне хотелось, чтобы… чтобы все было иначе… Ну, ты знаешь, о чем я…

Элен знала. Как странно, что Оливер и Пэнси, два самых привилегированных человека, которых она встречала в своей жизни, настолько несчастны, хотя и каждый по-своему!

Пэнси лежала на кровати Элен, уставясь в белый сводчатый потолок. По нему бесконечной чередой бегали солнечные зайчики.

– Раньше тут была кухня, – сказала она. – Поскольку эти комнаты на самом верху, у Ким до них не дошли руки, и она не успела превратить их в Идеальное Жилище. Настоящие апартаменты для гостей находятся внизу.

Комната была довольно просто обставлена разрозненной темной мебелью, пол был выложен прохладным кафелем, которым обычно выстилают террасы. На окнах трепетали тонкие тюлевые занавески.

– Я знала, что тебе очень понравится отсюда вид, – сказала Пэнси.

– Да, я просто в восторге, – откликнулась Элен. Пэнси посмотрела на нее с полуулыбкой, но глаза ее затуманились.

– А знаешь, Элен, ты счастливица! Ты умеешь наслаждаться жизнью. Не теряй этой способности.

Элен не успела ничего ей ответить: Пэнси уже спустила ноги на пол и поднялась с кровати.

– Ладно. Пойду приведу в порядок ногти и выряжусь в пух и прах, чтобы Ким допустила меня к чаепитию. Увидимся внизу.

Элен не терпелось вырваться на свежий воздух и отправиться осматривать Венецию, но она, как вежливый человек, спустилась вниз и присоединилась к своим хозяевам, сидевшим за столом.

Почти сразу же после чаепития Ким принялась отдавать указания насчет обеда. Мейсфилд пригласил в гости очень влиятельных людей, с которыми он имел общие дела. Девушки пошли переодеться, договорившись встретиться и выпить по коктейлю в «комнате отдыха» – так ее называла Ким. Элен попыталась себе представить, как же должна выглядеть такая комната в этом изящном мраморном дворце, и с трудом подавила смех, заметив, что Пэнси весьма красноречиво подняла брови.

Элен нерешительно отправилась наверх, чтобы еще раз переодеться. Свет за окном был уже не лимонно-желтым, а золотистым, и Элен боялась, что ей так и не удастся выбраться на улицу. Отвернувшись от окна, она порылась в своем чемодане, и вдруг стала понимать, почему Ким так одержима идеей приобретения новой одежды. Если всякий раз, когда в Палаццо Кроче – гости, ей нужно будет переодеваться, то ей тоже не избежать похода по магазинам…

«Комната отдыха» оказалась продолговатой комнатой на первом этаже, выходившей на канал. Там были окна во всю стену, от пола до потолка, однако тяжелые резные ставни закрывали их довольно плотно, и в комнате царил полумрак. Элен восхищенно оглядывалась, пока Мейсфилд угощал ее напитками, стоявшими на очень красивом сервировочном столике в углу. Похоже, он слегка удивился, когда она отказалась от виски. В комнате были идеально соблюдены все пропорции, но с мебелью явно перестарались. Пестрые занавеси с бахромой смотрелись как-то аляповато в сочетании с богато украшенными ставнями. Между пухлыми диванами стояло огромное множество длинных столиков, Элен показалось, что в комнате слишком много пуфиков и разноцветных стеклянных безделушек. Старый мозаичный пол с красивым рисунком был накрыт дорогими, яркими, современными коврами. Ким явно не любила эту мозаику, но совсем ее спрятать все-таки не отваживалась.

На дальней стене красовался ее портрет, он был бездарно намалеван масляными красками, особое внимание на нем уделялось бриллиантовому кольцу, надетому на безымянный палец: от камешка во все стороны расходились лучики света.

Важные гости еще не пожаловали. Пэнси, надевшая шелковое платье, которое ее слегка взрослило, чинно сидела рядом с Мейсфилдом и рассказывала ему об Оксфорде. Сидевшая в другом конце комнаты Хлоя была сегодня ослепительно хороша. На шее у нее поблескивала тяжелая золотая цепь, на запястье, перехваченном черным манжетом, желтели золотые браслеты. Она давно не была так оживлена. Мейсфилд то и дело поглядывал на нее. Ким же не занималась никем в отдельности. Она сновала взад и вперед, передвигала пуфики, звенела бокалами и бутылками, стоявшими на сервировочном столике. Ее светлые волосы были собраны в пучок на затылке, а декольтированное белое платье без бретелек напоминало и о наивности греческой туники, и о расценках модного портного.

– Ну, как? Вам, наверное, не терпится осмотреть Венецию? – громко спросил Элен Мейсфилд.

– Да. Я жду не дождусь.

– Элен любит живопись, – вставила Пэнси. Мейсфилд просиял, он был в восторге от дочери.

– Прекрасно, прекрасно! Раз ты так хорошо занимаешься, ты сможешь много порассказать Элен обо всех этих Челлини и Тинторетто, которыми тут так восхищаются.

В голосе Мейсфилда чувствовалось уважение, которое испытывает по отношению к учебе человек, добившийся всего сам. Элен, прекрасно понимавшая, что она знает об искусстве эпохи Возрождения раз в десять больше, чем ее подруга, ведь Пэнси не была ни на одной лекции по истории искусств, отвела глаза, чтобы не видеть ангельской улыбки Пэнси, и пролепетала:

– О, мне не терпится это услышать!

– Я обожаю Каналетто, – заявила Ким. – Правда, Мейс?

Гостями оказались два толстенных, мордатых мужика и их тучные, увешанные драгоценностями жены. Только один из гостей говорил по-английски, а Ким совершенно не знала итальянского, так что ей приходилось переводить самые простые фразы. Разговор, в основном, шел о деньгах или о людях, которые имеют деньги, и о том, что они с этими деньгами делают.

За обедом, который тянулся нескончаемо долго, идеально вышколенная прислуга подала множество разных соусов. Когда, наконец, обед завершился, мужчины – включая Мейсфилда – поспешно удалились. Их лица вдруг оживились, в них появилось что-то волчье: мужчины шли поговорить о делах. А шесть женщин остались сидеть в гостиной. Если бы не веселая болтовня Хлои, которая легко объяснялась на итальянском, разговор вовсе угас бы. Элен подумала о том, что она никогда еще так бездарно не проводила время, и у нее появилась еще одна причина пожалеть Пэнси. Глаза Элен все чаще устремлялись на полуприкрытые ставни, за которыми темнела бархатистая вечерняя мгла. Она с завистью прислушивалась к смеху, доносившемуся с лодок и набережной, к пению гондольеров.